– Стасенька, Стася! – Голос громыхнул где-то за садом, я поморщилась и снова уставилась на экран.

– Настенька!

Я молчала, словно гробовая доска, и старалась уменьшиться в размерах, надеясь, что так меня дольше не найдут.

– Настя, ты где?

«В Караганде!» – злобно подумала я. Ну что за народ!

Ни минуты покоя! Фильм мой любимый идет, «Свой среди чужих…», нет, с утра пораньше надо орать.

– Настька, куда ты подевалась?

Вопли раздавались уже под самым окошком. Плюнув, я поднялась с кресла, высунулась в окно и гаркнула:

– Ну?!

Внизу стояла Надька. Услышав меня, она испуганно вскинулась, задрала вверх голову и со вздохом плюхнулась на стоявшую под окном лавку. Я молча взирала на нее, а она, обмахиваясь зеленой веточкой, симулировала сильный испуг.

– Напугала-то, боже мой! – Она затрясла головой. – Чего орешь?

– Это ты орешь, словно тебя режут. Чего тебе?

– Чего, чего! – Надька всплеснула руками. – Ты так заорала, что я и забыла, зачем ты нужна!

– Кино идет… – заныла я, решив уладить проблемы по-хорошему. Препираться с Надькой – все равно что пытаться договориться с сосновой смолой. – Не хочешь посмотреть?

– Что за кино? – купилась подруга.

– «Свой среди чужих, чужой среди своих», – торопливо сообщила я, услышав за спиной, что сегодня ночью в камере Ванюкина уже убили.

– Ой, это там.., этот, как его…

– Михалков!

– Нет, ну этот… Красавец такой… Кайдановский, вот!

Ой, как я его люблю!

– Не упускай последнего шанса, иди…

– Иду…

Она оторвалась наконец от лавки и потащилась к крыльцу. Воспользовавшись передышкой, я плюхнулась в кресло. Дверь в комнату распахнулась до предела, в проеме возникла радостная подружка.

– Ох, все-таки здорово здесь у тебя! – Она в очередной раз любовно оглядела мои хоромы.

– Да-а! – протянула я, не отрываясь от экрана. – Садись!

– Здорово! А бабка где? – Не обращая на меня внимания, Надька расхаживала по комнате.

– В город поехала.

– Сколько смотрю, столько удивляюсь: и зачем ты сюда столько денег вгрохала? Живешь здесь только в каникулы, да и то, выпустишь свой класс, ведь уедешь?

Уедешь же, скажи, Стаська? Что тебе после Москвы в нашей дыре делать? Нет, ну ей-богу, не видела я другой такой бабы! Оторвись ты от ящика-то!

Конечно, другой такой Надька видеть не могла. Мое мировоззрение иной раз так сильно расходится с привычными, общепринятыми стандартами, что окружающие недоуменно качают головой и разводят руками. Потому как я – белая ворона. Явление в природе очень редкое. Но здесь, в небольшом провинциальном городе, куда сама судьба направила меня по распределению, я никого об этом не информировала, поэтому просто сказала:

– Надежда! Ты ведь Кайдановского любишь? Да?

– Ну?

– Тогда сядь и уймись. Вот он, смотри, идет, красавец, чего тебе еще надо? Полчаса всего осталось, будь человеком, дай досмотреть!

Надька обиженно повздыхала и уселась в кресло лицезреть любимого актера. Но вскоре я убедилась, что о своей страстной любви Надька явно соврала, потому что через три минуты начала вертеть головой и вдруг радостно крякнула:

– А что у тебя там валяется?

В этом вся Надька. Энергия в ней просто плещет через край. Несомненно, она нашла свое призвание в жизни, став учителем физкультуры старших классов. Раньше, конечно, она мечтала совсем о другом. Занимаясь плаванием, она получила КМС, но на одной из тренировок поскользнулась на мокром кафеле, заработав сложный перелом плеча. Но унынию предаваться не стала, а просто пришла в школу. И в отличие от всех известных мне учителей физкультуры она не просто отдает указания своим подопечным, но и сама носится впереди них, словно антилопа.

– Что это, а? – Не дождавшись ответа, Надька, распрямившись, как пружина, вскочила и сунулась под стоящую рядом с окном этажерку с книгами.

Я раздраженно глянула на подругу и подумала: «Ну куда эта козья радость опять полезла?»

– На! – С видом человека, не требующего благодарности за труды, она протянула сложенный вчетверо лист белой бумаги.

– Молодец! Спасибо! – Я уже разозлилась и рявкнула:

– Сядь, или, ей-богу, выгоню!

Подруга поджала губы и села. Я, не глядя, скомкала лист и бросила в корзину для бумаг.

Следующие двадцать минут дались Надьке нелегко, но она выдержала испытание с честью, при этом почти даже не шевелясь. Оценив такое самопожертвование, с первыми же финальными титрами я повернулась к грустной подружке.

– Надюха! – Я ласково глянула и улыбнулась, испытывая теперь некоторое чувство вины. – Что тебе надо?

Она надула губы, чтобы показать, как безвинно страдала, но через пять секунд не вытерпела и ответила:

– На улицу 50-летия Октября…ну ту, что за Иркиным домом… Понаехало вчера вечером наро-оду! Пропасть.

Машин десять, а то и больше. Все иномарки.., джипы.

Огромные! Один с наш сарай, ей-богу! Чистый Голливуд! – Она перевела дыхание. – И все мужики, мужики.

Здоровы-ые!

Надька умолкла и уставилась на меня, видимо, ожидая, какую реакцию вызовет подобное сообщение. Не понимая, чего именно она от меня ждет, я ответила:

– А! Здорово!.. И что?

– Ничего. – Я собралась взорваться, но Надька торопливо добавила:

– Я только хотела уточнить: две семерки – это ваши, московские?

– Какие семерки? – не поняла я.

– Ну автомобильные. На номерах.

– Ах, это! – протянула я, обрадовавшись, что отделаюсь так легко. – Это наши, московские.

– Ясно. Значит, из Москвы прикатили! Далековато в гости ездят. Да бог с ними. Пойдем, может, искупнемся?

Чего в жару в доме торчать? – Но я ясно видела, что Надька не выбросила из головы свои вопросы, а крепко задумалась.

– Пойдем. Только быстро. Мне к трем в город надо, Евдокия Ивановна просила в школу заглянуть. А у Леши Борисенко папа как раз едет, обещал подбросить.

– А что там? – удивилась Надька. – Я ничего не знаю.

– Да это только по моим. По младшим…

– Вот неймется вам! – всплеснула руками Надька. – Лето только началось! Евдокия на школе завернулась, и ты, смотри, с ней чокнешься. Охота с дачи таскаться?

Еще сто раз успели бы.

– Да чего тут таскаться-то, Надь? На автобусе двадцать минут…

– Не двадцать, а полчаса!

– ..А на машине вообще пятнадцать! И Евдокия Ивановна попросила, ты же понимаешь, мне ей неудобно отказать. Она женщина пожилая, во-первых, во-вторых, сама знаешь, золотой человек, никому никогда не откажет. Так что я лучше съезжу, зато потом буду свободна.

– И то правда, – согласилась Надька.

Завуча младших классов Евдокию Ивановну в школе любили все и за доброе сердце прощали порой некоторую приставучесть. Надька вскочила на ноги.

– Давай переодевайся, а я Ирку позову. Она сказала, если ты пойдешь, и она пойдет.

– Давай! – кивнула я.

Хотя вообще-то не стоило соглашаться. Но кто ж наперед знает?

Деревня Горелки, расположенная в двадцати минутах езды от старинного промышленного города российской глубинки, где я уже два года исправно трудилась учителем начальной школы, была своеобразным дачным поселком.

Начавшая активно хиреть вместе с началом перестройки деревня зачахла бы окончательно, не появись у русских, еврейских, татарских и прочих «новых» мода на дома в ближайшем пригороде. А поскольку у живущих в этом городе людей, имеющих деньги, ближайшим пригородом оказались Горелки, то участь деревни была решена. Немногочисленные уже старички и старушки, с горем пополам доживающие здесь свой век, были невероятно удивлены, когда в одну из весен на деревню словно свалилась с неба армада строителей, техники и прочих признаков цивилизации. Двух– и трехэтажные коттеджи росли, словно грибы после дождя. В Горелках появился газ, вполне сносный водопровод, улицы выровняли гравием, похоронив вековую непросыхающую жижу. Вновь стал функционировать местный магазин, появилось несколько торговых палаток и даже такое совершенно невиданное заведение, как бар «У Лизы». Таким образом, увлечение нуворишей принесло еще одну большую пользу: благополучно забывшие стариков родственнички взяли за правило приезжать сюда на отдых, не имеющие родственников снимали на лето дачи, деревня стала людной и обжитой.