— Чисто объективно человек, отказывающийся спасти своего ближнего, — тот же убийца! — уже отбросив в сторону все реверансы, резко заявляю я. Честно говоря, мне уже все равно, рухну я на дно пропасти или нет. Почему-то важнее становится другое — заставить этого философа почувствовать, что он — мерзкая, отвратительная личность. — И если бы лично я был на месте этого вашего “стороннего наблюдателя”, то, не задумываясь, арестовал бы и предал суду отказавшегося помочь ближнему своему, потому что даже в законе сказано, что преступным может быть не только действие, но и бездействие!..

Если я надеялся таким образом припереть своего противника к стенке, то глубоко ошибался. Видимо, за всю свою жизнь он собаку съел по части диспутов на темы нравственности.

— Да, но вы не учитываете одного обстоятельства, — невозмутимо ответствует он. — Следует задуматься вот еще над чем… Каким образом нуждающийся в помощи угодил в бедствие? И действительно ли его положение является бедствием? А не кара ли это за совершенные прегрешения? Откуда, например, я знаю, как вы оказались висящим над пропастью? Что, если незадолго до моего появления вы, скажем, напали с ножом на одинокую беззащитную девушку, пытаясь ее ограбить или изнасиловать, а ей чудом удалось столкнуть вас с обрыва?..

И тут до меня доходит, что мне нечем опровергнуть его гнусные измышления. Да, я знаю, что я не мог угодить в положение извивающегося над бездной червяка так, как об этом упомянул этот современный иезуит, но доказать это я не в состоянии, потому что абсолютно не помню, что было до того, как я сорвался в пропасть…

Неужели он победит в нашем споре? Неужели мне суждено погибнуть на глазах этого чудовища в человеческом облике и тем самым как бы подтвердить его правоту?!..

НИ ЗА ЧТО!

— Ну и не надо! — хриплю я надсадно, корчась и раскачиваясь над страшной бездной. — Не надо меня спасать, слышите?!.. Потому что я сам!.. Сам выберусь, без вашей вонючей помощи!.. Этот спор… он выеденного яйца не стоит!.. Потому что каждый может спасти себя сам!..

И тут мне каким-то чудом удается зацепиться ногой за край скалы, а затем подтянуться на ноющих тупой болью руках. В глазах темнеет, а по подбородку струится теплой соленой струйкой не то пот с лица, не то кровь из прокушенной губы. В следующий момент я из последних, уже почти нечеловеческих сил, переваливаюсь через острый срез скалы и в изнеможении распластываюсь на горячем камне навзничь. Солнце, которого я не замечал, болтаясь над мрачной пропастью, бьет мне в глаза, и я не сразу могу разглядеть того человека, с которым вел бесплодный спор.

А когда, наконец, мне удается разглядеть его, то сердце мое екает и замирает.

Потому что я вижу, что это не кто иная, как Рубела Фах в своем кресле и с синтез-гармонией на култышках никогда не существовавших ног.

И если секундой раньше я готов был безжалостно сбросить своего мерзкого оппонента в пропасть в отместку за его издевательства надо мной, то теперь у меня не поворачивается язык сказать что-либо обвинительное в адрес девушки. Хотя и знаю, что, невзирая на отсутствие конечностей, она могла бы мне помочь выбраться.

Я же знаю, что она мертва. А мертвых бесполезно обвинять или упрекать в чем-либо…

Солнце снова безжалостно слепит мои глаза, и я закрываю их, а потом слышу над собой чей-то монотонный голос, повторяющий: “Как вы себя чувствуете, Лигум?”, “Как вы себя чувствуете?”…

Я открываю глаза и вижу склонившееся над собой чье-то полузнакомое лицо. Ещё усилие — и в моей голове всё встает на место.

Я — хардер, меня зовут Даниэль Лигум, а лицо надо мной — это доктор Авиценна, который удалял из моего мозга искейп.

Он же предупреждал, что операция может вызвать, несмотря на наркоз, яркие галлюцинации, очень похожие на реальные события, поскольку хирургический скальпель затрагивает различные участки моей памяти.

Вот он и затронул…

Это была одна из практических задач по курсу нейролингвистического программирования, которые нам предлагали решить на экзамене — если не изменяет память, на четвертом курсе Академии. Задача действительно заключалась в том, чтобы суметь убедить своего оппонента в том, с чем он соглашаться никак не хочет, и тем самым заставить его выполнить нежелательные для него действия.

Страшное дело — НЛП, не случайно его окрестили “бескровным воздействием” и “негипнотическим манипулированием людьми”…

Только сейчас в моем восприятии эта виртуальная ситуация трансформировалась, с учетом последних событий, в некую смесь вымысла и реальности.

— Я в порядке, док, — отвечаю, наконец, я человеку, склонившемуся надо мной (так вот кому в моем кошмаре принадлежал занудный голос!). — Надеюсь, буду жить?

— Надеюсь, будете, — неожиданно улыбается он. — Как в том анекдоте про врача-неудачника, у которого на операционном столе уже скончалось триста больных подряд: должно же мне когда-нибудь повезти!..

Магазинчик представляет собой довольно милое и уютное заведение. Внутри, над входной дверью, висит трогательный колокольчик, как это было принято полтора-два века назад, и каждый вошедший оповещает хозяина о своем приходе мелодичным перезвоном.

Из-за обилия всевозможных растений, цветов и даже небольших деревьев интерьер магазинчика напоминает если не лес, то уголок ботанического сада. Не хватает только летающей живности в виде насекомых и певчих пташек и шмыгающих под ногами мышей-полевок.

Я огибаю разлапистый кустарник, разросшийся на полпути между входной дверью и прилавком, и невольно вздрагиваю, потому что замечаю на ветке, на расстоянии вытянутой руки, птичку с желтым оперением, которая доверчиво взирает на меня крохотными глазками. Я перевожу взгляд на напольное покрытие, стилизованное под дерн, но, к моему облегчению, грызунов там не наблюдается.

Я протягиваю к пташке руку, но она и ухом не ведет — если у нее, конечно, есть уши, ведь я не очень-то силен в орнитологии.

— Не бойтесь, она искусственная, — слышу я голос и поворачиваюсь в ту сторону, откуда он доносится.

Опасно навалившись на хрупкий прилавок, на меня доброжелательно смотрит мужчина средних лет, похожий на птицу марабу в человеческом облике. Во всяком случае, у него длинный нос-клюв и костлявые длинные ноги, на которые опирается худое, продолговатое тело. Длинные волосы мужчины схвачены на затылке резинкой в пучок, отчего сходство с диковинной птицей только усиливается.

— Если хотите, я могу вам ее продать, — предлагает хозяин магазинчика — а это, несомненно, он и есть.

— Нет-нет, спасибо, — отказываюсь я. — Меня интересуют только цветы. Надеюсь, они-то у вас настоящие?

Марабу растягивает рот в неестественной улыбке, чтобы как-то отреагировать на мой незатейливый юмор.

— Какие именно цветы вас интересуют, уважаемый? — спрашивает он.

Вопрос застает меня врасплох.

— Я имею в виду, вам нужны домашние, садовые или оранжерейные сорта? — уточняет владелец магазинчика.

— Домашние, — говорю я.

— Я вижу, вы недавно решили заняться разведением цветов, — высказывает осторожное предположение Марабу, приступая к ревизии полок, где представлен разноцветный веер пакетиков с семянами.

— Да, — соглашаюсь я. — Вот, решил попробовать… напоследок… Знаете, есть такая восточная поговорка: если ты не посадил за свою жизнь ни одного дерева, то вырасти хоть один цветок.

Слово “напоследок” явно удивляет моего собеседника, но из вежливости он, видимо, решает не придавать ему значения.

— Может быть, у вас есть какие-нибудь особые пожелания? — осведомляется он. — Знаете, некоторые любят разводить фиалки, они создают богатую цветовую гамму. Другие предпочитают пышные розы, третьи любят разводить кактусы, четвертые — вьющиеся сорта… Вообще, практика свидетельствует о том, что цветами увлекаются в основном одинокие люди, у которых нет по-настоящему близких друзей… Вы тоже живете один?