Вы мне советуете, други,

Рассказ забытый продолжать.

Вы говорите справедливо,

Что странно, даже не учтиво

Роман не конча перервать,

Отдав его уже в печать,

Что должно своего героя

Как бы то ни было женить,

По крайней мере уморить,

И лица прочие, пристроя,

Отдав им дружеский поклон,

Из лабиринта вывесть вон.

Пушкин не хотел и не мог вывести из лабиринта ни Онегина, ни других героев. Он сам все дальше и глубже погружался в лабиринты истории. Он хотел так мало: пусть его все оставят в покое, если не навсегда, то хотя бы на некоторое время.

Практические советы друзей-советчиков не оставляли Пушкина и в Михайловском. Он, видимо, часто думал: а не возродить ли Онегина?

Действительно, а почему бы и нет! Да и придумывать, собственно, ничего не придется. Ведь Онегин жив и здоров. Он женат, и дети есть. Бери и пиши.

Здесь следует объяснить, о ком идет речь: о Михаиле Андреевиче Щербинине. Существует мнение, что именно с него списал Александр Сергеевич Пушкин многие черты Евгения Онегина.

Юрий Николаевич Щербачев уделил этому вопросу значительное место в своей работе "Приятели Пушкина Михаил Андреевич Щербинин и Петр Павлович Каверин".

Существовало определенное внешнее сходство между Михаилом Щербининым и пушкинским Евгением Онегиным. Щербачев, хорошо знавший иконографию дворян Щербининых, писал: "Все в тех же Бабаях, в числе различных фамильных изображений сохранились и портреты Михаила Андреевича; из них один, поясной, масляными красками, писанный, вероятно, тотчас по выходе его в отставку, т.е. около 1824 г., представляет красивого молодого человека в статском, с тонкими, правильными чертами, высоким лбом и зачесанными назад темно-русыми волосами. В самой осанке, во взгляде умных сине-серых глаз, едва заметной улыбке красивого рта как будто просвечивает, сквозь оболочку светской выдержки и благовоспитанности, самодовлеющая гордость, сознательное принципиальное высокомерие и легкое пренебрежение ко всему. Но при этом в выражении лица есть что-то почти приветливое, привлекательное, обаятельное... На мой взгляд, это портрет Онегина, хотя уже изведавшего жизнь, но сравнительно ещё благодушного, выслушивающего за бутылкой вина признания Ленского или собирающегося ехать с ним в первый раз к Лариным".

Портрет, о котором говорит Щербачев, исчез, как и десятки других портретов и картин, хранившихся в доме Щербининых. Один из них внезапно обнаружился в Харьковском художественном музее.

Известный искусствовед А.М. Амшинская в работе "Василий Андреевич Тропинин" сообщила, что в Харьковском художественном музее хранится портрет Михаила Андреевича Щербинина, написанный Тропининым в 1842 году.

Спешу в музей. Несколько работ В.А. Тропинина расположены в небольшой комнатке на втором этаже.

К сожалению, Амшинская не атрибутировала данную работу, и вопрос о том, кто из братьев Щербининых изображен на портрете из Харьковского художественного музея, пока остается открытым.

Таким образом, резюмируя все вышеизложенное, можно с уверенностью утверждать, что осенью 1835 года Пушкин, находясь в селе Михайловском начал писать продолжение романа в стихах "Евгений Онегин".

В первой главе герой - Евгений Онегин - едет в имение своего дяди, который серьезно заболел. А в первой главе второго тома автор едет в деревню своего героя Онегина-Щербинина, владевшего деревней Карачевка в Харьковском уезде.

Послесловие

Не первый раз перечитывая рукопись книги, я каждый раз чувствую многоплановость возможных выводов. Книга живет своей жизнью и сама по себе изменяется. Теперь я - читатель, понимающий, что книга открывает значительный простор.

Я-автор и я-читатель разделены, как в Пушкине разделены художественный гений и человек. Сразу вспоминаются слова лицейского товарища Пушкина барона Корфа, назвавшего поэта в своих воспоминаниях "дрянной человек". Нельзя этот отзыв списывать на личную неприязнь.

В личной жизни Пушкин часто невыносим. Представьте: вы - в театре, а сидящий впереди молодой человек громко комментирует происходящее на сцене. Размахивает при этом руками. Смеется. Вы, конечно, делаете замечание, а вам обещают набить морду. После чего друзья хулигана запугивают вас до такой степени, что вы идете к нему извиняться. Думаю, что вы примените словечко более сильное, чем "дрянной".

Но такой случай действительно произошел в театре с неизвестным армейским майором, а хулиганил молодой Пушкин.

У гениев есть вечная индульгенция на исключительность. Некие почти номенклатурные привилегии.

Пушкин, например, имел многочисленные романы с замужними женщинами, и мы только посмеиваемся вместе с ним над незадачливыми мужьями-рогоносцами. Но пришло время, и сам Пушкин обзаводится громадными рогами. И что? Мы ему сочувствуем. Как мы ему сочувствуем!

В поэте совмещалось низкое и великое. Он мог написать о чудном мгновении и о "гении чистой красоты" и тут же в одном письме описать филейные прелести Анны Петровны Керн, правда не называя её имени, а в другом, похваляясь перед приятелем Алексеем Вульфом своими мужскими победами, прямо говорить об интимной близости с любвеобильной Анной Петровной, которая за свою долгую жизнь имела счастье быть сексуальным полигоном для многих молодых, а впоследствии известных литераторов. И как назвать такого человека? Жертва. Святость жертвы изначальна, а если жертва гениальна, то изначальна и высока. Но жертва не бывает без жреца, без того, кто держит ритуальный нож. В нашей трагедии таким верховным жрецом мог быть только император Николай I. А Бенкендорф, всесильный начальник Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии и шеф жандармов становится орудием, правда весьма опасным и изощренным.

Я не допускаю, что император дал прямое указание ликвидировать Пушкина. Он этого делать не должен. Но достаточно выразить этакое недовольство несносным гением, а остальное - дело Александра Христофоровича Бенкендорфа, царедворца, угадывающего мысли своего господина.

Мне возразят: зачем тогда император встречался с Пушкиным и потребовал дать слово не драться на дуэли? Но согласитесь, как приятно осознавать, что ты, первое лицо государства, обеспокоено судьбой первого поэта России. А дабы это стало достоянием гласности, первое лицо и пригласило к себе поэта и при свидетеле Жуковском уговаривает Пушкина не рисковать его драгоценной жизнью ради сведения счетов с какими-то мерзавцами. А тем временем Бенкендорф готовит группу: Дантес-Геккерн, Д'Аршиак-Данзас.

Позвольте, а Данзас тут при чем? Он лицейский друг Пушкина и секундант на последней, смертельной дуэли.

Поведение Данзаса во время и после дуэли наводит на мысль о вхождении его в группу, которая должна ликвидировать Пушкина.

Плевать им на его гениальные произведения. Они - механизмы и приводные ремни государства, громадной империи, каток которой расплющит каждого, кто стоит на его пути.

Пушкин прикоснулся к интересам императора и, следовательно, интересам государства. Он имел наглость заявить при личной встрече с Николаем Павловичем, что подозревает его в связи с Натальей Николаевной.

Это - дерзость непозволительная. Император, как отец нации, по определению имеет право обладать всеми девицами и женами, живущими в пределах его империи.

Вспомните факты истории: царю выбирают невесту из всех девиц, которые красивы и здоровы, а он выберет одну, а спустя время меняет на другую. Петр Великий, живя с первой женой, терпел, терпел, а потом отправил её в монастырь и зажил как настоящий реформатор, параллельно не обделяя вниманием жен и любовниц своих сподвижников и боевых друзей.

Право вожака стаи, а государство - сложный слепок с её организационных правил, - иметь каждую самку, какую хочет. Россия и российское общество XIX века ещё не ушли далеко по ступеням цивилизации, чтобы отказать государю в его праве выбора. Это не есть разврат, это - атавистический, стаеформирующий принцип, иногда, впрочем, очень приятный. Современная демократическая цивилизация лишила вожака такого права. Поэтому многие умные люди, в ком ещё живы древние инстинкты, отказываются избираться на высшие должности в государстве.