Зимой в Москве с наступлением вечера открывались безграничные ночные миры, на небе загорались далекие звезды. Я боялась звезд... Опускали занавески, зажигали лампы, раскладывали на столе любимые игры и книги маленький мир, подобный балаклавской бухте, - почти обман... Он скрывал на время от наших глаз большой страшный мир, готовый нас поглотить. Бог, в существовании Которого ни я, ни мои родители не сомневались, был так же далек, как эти далекие звезды. Никто не учил меня молиться. Я знала только, что Бог сотворил мир и дал людям нравственный закон. Это знание не могло облегчить моих страданий.

VII

Йом-Кипур - единственный установленный еврейской религией день покаяния. В этот день, вспоминая страданья времен инквизиции, еврейский народ плачет и молится о своих грехах.

Я смутно представляла себе, что такое грехи и почему надо о них молиться.

В Йом-Кипур бабушка уходила на целый день в синагогу и постилась (т.е. ничего не ела с вечера предыдущего до вечера последующего дня). Когда же она чувствовала себя слабой и не могла выйти из дома, она читала молитвы с утра до вечера, запершись в своей комнате. Мама тоже постилась в Йом-Кипур, но в синагогу не ходила и молитв не читала, а только была грустнее обыкновенного.

Однажды летом мы сидели в саду. Я играла во что-то, а бабушка беседовала с пожилой женщиной-крестьянкой. Они говорили о том, как счастливы и невинны дети, и какой тяжестью ложатся на душу грехи.

В свете угасающего летнего дня я вдруг со всей силой почувствовала тяжесть и неотвратимость ожидающего нас греха, и еще одна тень легла на предстоящую жизнь. С этим связалось и другое, как будто случайное, но неизгладимое впечатление. Дети, как всегда, играли во дворе. Один шалун подбежал к маленькому мальчику и, сделав угрожающий жест, шутя, крикнул: "Жить или умереть?" - "Умереть", - неожиданно серьезным тоном ответил малыш. "Почему?"- удивленно спросили дети. "Маленьким умрешь - ангелом будешь", еще серьезней ответил мальчик.

VIII

Мы очень мало знали события библейской истории, и при этом всякий элемент чуда был исключен: Моисей был великий ученый. Он хорошо знал законы природы, а потому многие советы его полезны до сего времени. Переход через Чермное море объясняли приливами и отливами. Все должно было уложиться в цепь причин и следствий. Внутреннее чувство противилось этому, создавалось недоверие к взрослым и их установкам.

1910 год. Комета Галлея. Для окружающих это было только одно из интересных явлений природы, которое стоило понаблюдать. В народе поговаривали о том, что комета может задеть своим хвостом Землю, и тогда жизнь на Земле прекратится. Никто у нас дома не придавал этим толкам ни малейшего значения, над ними смеялись как над фантазией досужих и невежественных людей. Но для меня, восьмилетней девочки, ожидание конца света, вопреки всему, стало, как для средневекового человека, реальным и всеобъемлющим переживанием. Правда, мысль эта не была связана для меня ни с какими религиозными представлениями, и чувство страха также не было преобладающим. Основным было чувство жалости ко всем - не столько потому, что всем грозит неминуемая смерть, сколько потому, что никто не знает и не хочет знать об этом.

Был солнечный день. Я шла вместе с папой и Веничкой по Чистым прудам и ясно чувствовала, как вся реальность внешнего мира, привычная и знакомая, рушится, как карточный домик. Еще час-два - и все будет уничтожено.

Хотелось крикнуть, рассказать всем, но надо было молчать: никто не поймет, никто не поверит...

Мы вернулись домой. День клонился к вечеру. Все осталось по-старому, комета не задела Землю. "Ты больна?" - спросила мама, увидев меня. Я не в силах была ответить и залилась слезами.

IX

Волна погромов и антисемитизма, поднявшаяся с наступлением реакции, прокатилась по России. Мы ежедневно читали об этом в газетах и журналах, слышали от приезжих с юга и с запада людей. Среди пострадавших были родственники и знакомые. Вчерашние друзья и соседи грабили и убивали стариков и детей. Мысль о погромах давила сердце. Быть может, самым страшным было то, что, как передавали, погромы всегда начинались крестным ходом и пением молитв. Люди кощунственно пытались освятить крестным знамением злое дело и с молитвою шли на преступление. "Уж не язычники ли они в самом деле?" - невольно мелькало у меня в голове. Антисемитизм проникал и в Москву, где еврейское население составляло в то время ничтожное меньшинство. Были дни, когда мы не могли выйти во двор погулять, потому что наши обычные товарищи по играм встречали нас злыми словами и оскорблениями. Я долго думала, чем бы смягчить сердца моих маленьких преследователей, и однажды, выйдя во двор, начала заранее приготовленную речь: "Мы - дети, - говорила я, - и различие между национальностями не может иметь для нас значения". Не знаю, многое ли было понято в моей речи, но на короткое время это помогло, и дружба возобновилась.

С приближением Пасхи антисемитизм всегда усиливался. Однажды, когда я вышла во двор, девочки встретили меня особенно недружелюбно, а одна из них вызывающе сказала: "Вы - евреи, а евреи Христа распяли!" - "Не может быть, подумала я. - Евреи - самый просвещенный и благородный народ древности - не могли сделать ничего жестокого и несправедливого". И я побежала к бабушке за разъяснениями. Бабушка сидела на своем обычном месте у окна и читала. "Бабушка, - сказала я взволнованно, - правда ли, что евреи Христа распяли?" - "Нет, - спокойно ответила бабушка, не отрывая глаз от книги, - не евреи, а римляне".

X

Мы росли с братом вдвоем и были неразлучны. Веничка был старше меня на три года, и интересы его были направлены в другую сторону. Девяти лет он проводил какие-то опыты по ботанике и разрешал вопросы о связи между электричеством и магнетизмом, но по характеру он был гораздо мягче, чем я, и беззащитней. Мы переживали друг за друга гораздо сильнее, чем каждый за себя. Только Веничкины, а не мои, обиды и огорчения казались мне заслуживающими серьезного внимания. Будучи уже в гимназии и в университете, я волновалась только перед его, а не своими экзаменами. Когда врачи временно запретили ему есть соль, я попросила у мамы разрешения тоже не есть соли, чтобы ему легче было переносить это лишение. Веничка так же нежно относился ко мне. Отношение же его к маме доходило до болезненного состояния. Он часто звал маму "моя святая", хотя мама очень этого не любила.

Однажды ночью с Веничкой случился нервный припадок. До утра никто не ложился. Мама приходила в отчаяние и обвиняла себя во всем. Напрасно папа пытался ее успокоить. Для меня это было первое большое горе. Припадки повторялись. Профессор Россолимо посоветовал на год взять Веничку из гимназии и не разрешил выезжать летом на юг, рекомендовав подмосковную деревню.

С этого времени мы с мамой оберегали Веничку как могли, и при усиленном лечении припадки года через два совершенно прекратились. Но за эти годы я ни разу не видела маму веселой, да и сама, кажется, разучилась смеяться.

С тех пор как Веничка заболел, мы никогда не спали в темноте: на ночь зажигали крошечные лампочки "файнольки" с цветными колпачками. Их свет не успокаивал, он казался тревожным сигналом в темную ночь. Я знала, что мама теперь спит всегда одетая и не позволяет себе крепко уснуть, чтобы не пропустить момента, если ее "бедному мальчику" (так она звала теперь Веничку, когда он не мог этого слышать) будет нехорошо.

XI

Летом в деревне мы жили более привольной и спокойной жизнью, сливаясь с окружающей природой и крестьянами, переживая вместе с ними многие моменты их жизни: возвращение стада, сенокос, уборку хлеба и т.п. Крестьяне относились к нам хорошо и тепло. Нас с детства приучали поздравлять окружающих с их праздниками. В деревне, где мы жили, престольный праздник был в Ильин день. Окрестные крестьяне на три дня прекращали всякие работы, отдыхали и ездили друг к другу в гости целыми семьями. По вечерам водили хороводы, устраивали пляски, пели песни.