Нет больше ни тревог, ни волнений, не страшит будущее, а за настоящее благодарю Бога".

В письме 1950 года о. Петр рассказывает о том, как он, сторожа ночью колхозный сарай, отслужил Светлую Пасхальную заутреню, в то время как кругом была метель и пронзительный ветер:

"Слава Богу, в этом году я мог сравнительно спокойно предаваться дорогим воспоминаниям и переживаниям, что давало утешение и умиление. Пасхальную ночь я провел один. Все почивали мирным сном, и ничто не мешало мне углубиться и сосредоточиться. Как полагалось, свои "воспоминания" я кончил в 3 часа ночи и пошел на место дежурства, а на дворе была метель. С трудом, проваливаясь ежеминутно, я перебрался через низину и благополучно попал в свою сторожку. На утро мороз усилился. Пронизывающие порывы ветра сковывали водяные массы в лед.

Всем шлю горячие пасхальные приветствия с молитвенными пожеланиями всяких радостей и утешений. Огорчения, досадные мелочи, естественные в нашем мире печали и слез, без них никак не обойдешься, лукавый подсовывает их нам в минуты самых возвышенных и светлых переживаний, но пусть они не проникают в самую глубину души, и пусть сердце не охладевает любовью совсем, и мир Божий да не оставляет нас немощных совершенно".

Из этих писем мы видим, как отнесся о. Петр к аресту и ссылке, как принял свое одиночество и разлуку с храмом и близкими.

Все то тяжелое, что пришлось ему перенести, нисколько не омрачило его дух. Любовь и радость духовная не покидали его ни при каких обстоятельствах. Вдали от рукотворного храма, который он так любил, он всей душой погружался в "величественный храм природы, бессловесно возносящий непрестанную хвалу Создателю".

Расставшись с близкими, он не только вспоминал их и молился за них. Он писал: "Я продолжаю их видеть, с ними беседовать, с ними молиться. Радуюсь их радостями и печалюсь их печалями". Нет места унынию, тоске, чувству одиночества. Даже принудительный труд для него только "скромное послушание", а лагерь - многолюдная обитель. Ни в письмах, ни в личных беседах после возвращения из ссылки о. Петр не упоминал о тех ужасах, грубостях, жестокости, насилии, какие ему пришлось пережить и какие происходили у него на глазах.

Когда думаешь об о. Петре, вспоминаются стихи А.С.Хомякова:

Есть у подвига крылья,

И взлетишь ты на них

Без труда, без усилья

Выше мраков земных.

Он осуществил, быть может, высший подвиг в этом страшном мире, потому что он исполнил слова апостола: "Всегда радуйтесь!"

Любовь о. Петра к людям со всеми их слабостями и немощами основывалась на его несомненной уверенности в милосердии и снисхождении Божием. Для него Бог был прежде всего Deus caritatis*, об этом о. Петр говорит и в своей последней прощальной беседе. Он не предъявляет к людям больших требований.

---------------------------------------------

* Бог милосердия (лат.)

"Искренние огорчения, ошибки, - говорит он, - неизбежны в нашем мире печали и слез". О. Петр только предостерегает нас от уныния, от омрачения, и говорит: "Лишь бы они не проникали в самую глубину души и мир Божий не оставлял нас немощных совершенно".

Возвращение из ссылки

Вернулся из ссылки о. Петр больным: еще в лагере он заболел тяжелой болезнью, которую местные врачи диагностировали как рак кожи. Однако он захотел получить приход, и был назначен настоятелем собора в г. Боровске Калужской епархии.

В Боровске начался новый период его жизни. Жил о. Петр в доме церковного старосты, пожилой женщины. Она занимала две большие комнаты во втором этаже. На первом этаже жили ее дети и внуки. Комнатка, в которую поселился о. Петр, была настолько мала, что в ней не помещалось ничего, кроме узенькой кроватки, на которой он спал, маленького столика и полки с книгами. Обедал и принимал посетителей о. Петр в комнате старосты. Все это было для него очень тяжело. Он не имел возможности ни с кем поговорить наедине: хозяйка прислушивалась ко всем разговорам и часто вставляла свои реплики. Это очень огорчало о. Петра. Он жил одиноко и с большим радушием принимал всех приезжавших к нему. Ему так хотелось побыть наедине с гостем, поговорить обо всем. Если приезжий выражал желание исповедоваться, о. Петр уходил с ним в свою крошечную келью.

Целью, средоточием всей его жизни была литургия. Он вставал до рассвета, чтобы подготовиться к служению, и молился в своей келье до того момента, когда надо было идти в собор. Он жил в храме, в богослужении.

Во время литургии он преображался. Старость, усталость, болезнь словно отступали от него. Голос его становился бодрым и чистым. Он был полон силы и энергии и как бы летал по храму, восхищенный и счастливый. Прихожане говорили о нем: "Летающий батюшка!" В этом не было экзальтации. Это было торжество духа, "пир веры", по слову Иоанна Златоуста.

Служил о. Петр всегда один. Его отношение к богослужению исключало возможность совместного служения с теми, кто не был единодушен с ним. Помню случай, когда о. Петр решительно отказался служить вместе с одним из священников близлежащей церкви.

Однажды к о. Петру пришел диакон, который хотел получить место в соборе. Рассказывая о себе, он утверждал, что в отношении семейной жизни у него все благополучно. Оказалось, что он женат в третий раз. О. Петр был очень взволнован и возмущен таким обманом и долго не мог успокоиться.

В общении с народом о. Петр был прост и сердечен. Его любили и ценили все. Помню его на улице Боровска, окруженного детьми, которые всегда приветствовали его, которых он благословлял в поход за грибами. Но он был тверд в тех случаях, когда дело касалось Таинств Церкви. Так, в большой праздник, когда из деревень привезли много детей для крещения, о. Петр сразу заметил среди приехавших молодых крестных легкомысленное настроение. О. Петр громко сказал: "Неверующие крестные отойдите, пусть одна верующая крестная останется".

О. Петр имел обыкновение поминать каждый день не только всех своих духовных детей, но и всех, кто хоть раз пришел к нему в храм с просьбой о поминовении. Каждый поминаемый становился для него своим, и он хранил молитвенную память о нем на всю жизнь.

Если была малейшая возможность, он считал своим долгом сам отпеть и проводить в последний путь того, о ком он постоянно молился. Уже совсем больной, лежа в постели, он огорчался, когда узнавал, что его заменил в этом деле другой. По своему смирению о. Петр отказывался от старческого руководства, хотя у него были для этого все данные. По этой же причине он уклонялся и от богословствования (в узком смысле этого слова).

Мне посчастливилось два года подряд провести отпуск в Боровске (1957 и 1958 годы). О. Петр давал мне книги для чтения. У него было полное собрание творений Иоанна Златоуста, которого он очень любил и всегда рекомендовал для чтения. Там я прочла 10-й и 11-й тома. Времени, свободного для бесед, у о. Петра было очень мало, но мне хотелось бы собрать то немногое, что удалось уловить в его отношении к ряду вопросов. Радовало прежде всего его искреннее, личное, широкое отношение к вопросам духовной жизни. Так, например, понимая литургию как нечто единое, он сознавал, что в душах людей она преломляется многообразно. "Все доброе производит благодать, - говорил он, - благодать одна, как литургия одна, но как многообразно она действует в душах человеческих, для каждого в своей мере, сколько кто вместить может".

"И в природе благодать, и пение птиц в лесу - литургия. Православие не старообрядчество, в нем есть широта всеобъемлющая".

У о. Петра не было и тени того, почти сектантского, понимания Православия, с которым мы и сейчас нередко встречаемся. Есть еще до сих пор люди, которые отшатываются от западного христианства как от чего-то чуждого и даже враждебного. Есть и такие, которые считают, что православный священник не должен заниматься "светскими" науками или интересоваться искусством. О. Петр был чужд этих предрассудков. "Церковь едина, - говорил он. - О соединении всех мы молимся за каждой литургией. И у католиков благодать есть. У них было много тяжелых ошибок, но и у нас они были. "Спаситель не узнал бы в нас Своих учеников" (стихи Майкова). А читать и изучать все нужно, кто что может, и на всяком месте можно христианское дело делать".