В начале 1912 г. Гурджиев оказался в Москве, где обосновался в качестве торговца коврами и азиатской утварью. Впервые он вошел в историю, когда в своей биографии его упомянул англичанин Поль Дьюкс {19}, а также в анонимном очерке "Проблески Истины" {20}. Дьюкс, студент Московской консерватории, ставший агентом британской разведки, прочитал "Тайную доктрину" и экспериментировал со спиритуализмом. Его учитель по классу фортепьяно познакомил его с теософией и, посетив несколько эзотерических сект, он встретил Гурджиева и стал его первым иностранным учеником. Дьюкс и автор(1) "Проблесков Истины" по- --------------------------------------(1) Авторами "Проблесков Истины", повести, целью которой было ознакомление читающей публики с некоторыми идеями Гурджиева, были два его ученика. См. об этом: П. Д. Успенский. В поисках чудесного. Гл. первая. хоже описывают свою встречу с Учителем - один в загородном доме, другой на грязной улице возле Николаевского вокзала - в обстановке полной секретности. После того как они прибыли на место встречи, их провели темными переходами в плохо освещенное помещение, украшенное коврами и шалями, которые на восточный манер скрывали потолки; комната вообще была обставлена по-восточному. Анонимный автор упоминает лампу со стеклянным абажуром в виде лотоса и шкафчик со статуэтками из слоновой кости, изображавшими Моисея, Магомета, Будду и Христа - пантеон тайных Учителей. В глубине комнаты, на оттоманке, глядя на посетителя проницательным, но отнюдь не недоброжелательным взором, сидел, скрестив ноги, молчаливый человек средних лет и курил кальян. Дькжс при первой встрече застал Учителя игравшим в шахматы с загадочным бородатым гостем с высокими скулами и раскосыми глазами. Затем Гурджиев продемонстрировал ему дыхательные и голосовые упражнения, пропев молитву так, что у Дьюкса осталось ощущение легкого электрического удара. В этом описании имеются параллели с Томасом Лейком Харри, которые возрастали по мере увеличения авторитета Гурджиева, но многое в сценах кажется заимствованным через Блаватскую у Бульвер-Литтона; очевидно, в то время Гурджиев культивировал образ неопределенного мистического "восточного человека" наподобие вымышленного Фу Манчу или реальной Блаватской. Позже Гурджиев отбросил театральные декорации и предпочитал производить впечатление исключительно своими личными силами, хотя сохранил слабость к персидским коврам. Театр много значил в жизни Гурджиева. Он словно всегда играл на сцене. Если такое поведение и порождало сомнения у некоторых окружающих, то оно же производило на других чарующее впечатление. Несмотря на дилетантизм обстановки, уже тогда учение Гурджиева базировалось на вполне серьезных вещах. Он обучал дыханию и постановке голоса Дьюкса, который продолжал посещать его занятия в течение нескольких лет. Первая встреча Успенского с Гурджиевым была не столь многообещающей. В конце 1914 г. Успенский вернулся из довольно длительного путешествия по Египту, Цейлону и Индии в Москву и продолжил редакторскую работу в газете, для которой писал статьи из Индии. Однажды, готовя очередной номер, он обнаружил в одной из газет упоминание о сценарии балета "Борьба магов" и включил перепечатку этой статьи в свою газету. Однако познакомились они только весной следующего года при содействии их общего друга, скульптора Меркулова (который, возможно, был двоюродным братом Гурджиева) {21}. Они встретились весной 1915 г. в небольшом московском кафе, на шумной, хотя и не центральной улице. Успенский увидел "человека восточного типа, уже немолодого, с черными усами и пронзительными глазами; более всего он удивил меня тем, что производил впечатление переодетого человека, совершенно не соответствующего этому месту и его атмосфере... с лицом индийского раджи или арабского шейха..." {22}.

Гурджиев, сразу же произведший на Успенского впечатление человека, "который знал и мог сделать все", излагал свои идеи обдуманно, размеренно и с чувством собственного достоинства. Он оказался не только знающим, но более того, он знал, что является важным, а что нет. Когда он рассказывал о чем-то, то все казалось взаимосвязанным; он говорил так, словно ощущал целостность мироздания; каждая реплика предполагала наличие единой последовательной системы, вырастающей из самой природы реальности. Безо всяких церемоний он охотно обсуждал самые глубокие проблемы с новым знакомым и высказывания его находили отклик у Успенского, одержимого поисками эзотерической школы. Гурджиев дал понять, что Успенский наконец-то нашел нужного человека: он действительно связан с истинной эзотерической традицией. Но хотя личность Гурджиева и привлекала Успенского, сомнения не оставляли его. Такое отношение станет обычным для последующих лет. Стремясь понять это противоречие и чувствуя, что его новый друг - актер, никогда не показывающий своего настоящего лица, Успенский был смущен не на шутку. Любая игра обычно попахивает фальсификацией и обманом; в случае с Гурджиевым она только усиливала его авторитет. Этот человек создавал впечатление такой силы и достоинства, которые подавили привередливого Успенского и его неприязнь к тому, что иначе он мог бы назвать шарлатанством, - чрезмерно "загадочная" манера поведения, намеки на оккультное знание, самоуверенность. Невозможно было отличить силу от слабости, и Успенский не мог определить, является ли эта театральность своего рода свидетельством подлинности, потому что самозванец давно бы уже запутался в собственных построениях. Позже он пришел к заключению, что к Гурджиеву нельзя применить обычные стандарты, что шутки и неопределенности входят в его план испытания посвящаемых и что источник силы Гурджиева лежит в его естественности и простоте. И все же, когда они оставили кафе, чтобы встретиться с последователями Гурджиева в большой пустой квартире, расположенной над школой городской управы, Успенского поразило странное несоответствие между грандиозной целью пути к чудесному и учениками Гурджиева, представлявшими собой небольшую группу молодых людей из небогатой московской интеллигенции. Когда Успенский спросил их о том, какую систему они изучают, они давали самые неопределенные ответы, говоря же о "работе над собой", не объясняли, в чем она заключается. Успенский даже ощущал в них нечто рассчитанное и искусственное, словно они играли заранее выученные роли. Гурджиев также сообщил, что в Москве у него две, не связанные между собой группы учеников, и он берет с них плату на том основании, что люди обычно не ценят то, что достается бесплатно. Эта непонятная встреча с учениками Гурджиева только усилила сомнения Успенского. Он понимал, что Гурджиев старается произвести на него впечатление как на преуспевающего литератора, редактора газеты и известного лектора по эзотерическим темам. Понятно, что публикации о школе никому не известного Гурджиева могли бы послужить неплохой рекламой. Было также совершенно очевидно, что у его учеников нет тех денег, которые необходимы Гурджиеву. Успенский сомневался: уж не используют ли его для привлечения более богатых учеников? Но несмотря на все подозрения, он признал Гурджиева Учителем. Потому что все разумные доводы меркли перед экстраординарным чувством: присутствие Гурджиева заставляло этого обычно уравновешенного интеллектуала смеяться, кричать и петь, "словно я сбежал из школы или из какого-нибудь исправительного учреждения" {24}. Вскоре он стал встречаться с Гурджиевым каждый день. На этих встречах выяснилось, что "работа над собой" подразумевает не только изучение системы Гурджиева - что было практически невозможно: каждый раз, когда казалось, что ты наконец все понял, появлялись новые повороты. Гурджиев делал это намеренно - было бы ошибкой делать процесс познания истины слишком легким. Он также требовал от учеников подчинения его воле, и чем охотней они подчинялись, тем требования его становились агрессивней и капризней. Успенский узнал об этом на собственном опыте, когда зимой 1915 г. он приехал в Петербург, чтобы сформировать группу для воплощения принципов Гурджиева на практике. Через каждые две недели его учитель приезжал из Москвы, чтобы произнести речь, а организацию места встречи и собрание публики оставлял на усмотрение Успенского или бросал его в последнюю минуту, отправляясь в ресторан или решив заняться продажей ковров. Привыкшему к порядку Успенскому это, вероятно, было настоящей пыткой. Тем не менее ему удалось собрать группу из 30-40 человек. Некоторые вскоре стали преданными учениками Гурджиева, другие покинули группу. Чем же занимались эти ученики? Большую часть времени они слушали Гурджиева, объяснявшего им космологию и психологию, как это описано в книге Успенского "В поисках чудесного". Система Гурджиева поразила Успенского тем, что она соответствовала тому, что он искал: детальная, размеренная, связная и всеобъемлющая. Казалось, что Гурджиев в буквальном смысле слова обладает ответами на все вопросы и может показать, как одно явление связано с другим. Но более важна была практическая часть обучения. Объясняя, почему Успенский не мог найти подобной практики, Гурджиев говорил, что с древних времен индусы обладали монополией на духовную философию, египтяне - на духовную теорию, а персы или жители Месопотамии на духовную практику. Регион "Туркестан", из которого был родом сам Гурджиев, был, таким образом, причастен к духовной практике, и, значит, Гурджиев наследовал древнюю традицию. Чтобы доказать это, он давал ученикам задания. Эти задания, входившие в понятие "работа над собой", о которой говорили Успенскому в первый раз, включали в себя пение и дыхательные упражнения, описанные Дьюксом, а также различные движения, призванные скоординировать умственные, духовные и физические способности. Эти упражнения составляли важную часть обучения и указывали на значительный разрыв с теософией. Ядро доктрины Гурджиева составляет представление об интеграции всех жизненных сил в целях обеспечения их гармонии друг с другом и со всем космическим порядком, так, чтобы каждый ищущий научился по-настоящему быть. Эта идея привлекала Успенского, который некогда принимал теософский идеал эзотерического знания как пути к духовному просветлению. Но реальное знание, согласно Гурджиеву, есть функция бытия. То, что человек знает непосредственно, зависит от того, что он собой представляет. Делая различие между истинным бытием и поверхностным существованием личности, Гурджиев рассматривает свои упражнения как способ ослабить влияние приобретенных в процессе социализации черт характера и восстановить фундаментальный смысл бытия, адекватно воспринять которое нам мешают ложная личность и формирующие ее привычки. А тем временем все более беспокойной делалась жизнь в условиях предреволюционной России. Бытовые трудности, несогласованность, некомпетентность гражданских и военных властей, ужасные жестокости войны все это провоцировало бунты и социальные волнения. Доверие населения к правительству, и без того неустойчивое, пропало окончательно. В самом деле, не кажется ли странным, что находились люди, интересовавшиеся эзотерикой, когда стало проблемой простое выживание и обеспечение своего будущего? Или же именно это неспокойствие и провоцировало интерес к учению Гурджиева? Может быть, люди искали человека, способного объяснить хаос, придать ему видимость закономерности или даже - что более важно - помочь поставить себя выше всех повседневных забот. Гурджиев, как и Штейнер, видел причину войны в действии оккультных сил, точнее во враждебном планетарном влиянии {26}, но заявлял к тому же, что люди, будучи такими, каковы они есть, не могут влиять на ход событий, независимо от того, крестьяне они или министры. События происходят сами собой {27}. Большинство людей ведут себя как марионетки или лунатики, бессмысленно направляясь к пропасти. Поэтому в этих условиях единственно правильным было игнорировать внешний хаос и стараться сохранить порядок внутри себя. Только освободив себя от необходимости так или иначе оценивать внешнее, можно надеяться на обретение чего-то подлинного посредством переживания бытия. Влияние этой утешительной и фаталистической доктрины у учеников подкреплялось верой в Учителя. Его поведение могло временами им казаться своевольным, но только потому, что логика его поступков была им недоступна. Лишенные других средств поддержки, они не видели никаких оснований для того, чтобы не верить Гурджиеву. Несмотря на активное увлечение, Успенский оставался скептиком. Проходили месяцы, а методы Гурджиева не приносили ему ожидаемых результатов. Тем более что они были крайне странными. По мере роста группы в 1916 г. Гурджиев сменил практику бесед интенсивной групповой терапией. Ученикам, приходящим за эзотерическими знаниями, говорилось, что все их мысли об оккультизме и мистицизме были сущей ерундой, что они не обладают никакими профессиональными достижениями и личными талантами, а потому единственное, что им остается, это отказаться от всяких претензий и надеяться познать свою настоящую сущность. Этого знания не получить с помощью медитации или обучения, а только посредством прилежной работы в группе и выполнения указаний Учителя. Им также показывали движения, с которыми Гурджиев якобы познакомился в отдаленных монастырях во время своего путешествия по Центральной Азии, а также более изнурительные умственные и физические упражнения. По мере ухудшения общего положения в стране практика Гурджиева становилась тоже все более строгой. Более того, он заставлял учеников признаваться в своих недостатках - иногда наедине с ним, но чаще всего публично, требуя исповеди в своих ошибках и особенно оскорбляя тех, кто пытался ему угодить. Он даже поощрял их ссоры, как средство отхода от обычных представлений, являющихся частью сковывающей человека индивидуальности. Целью этих методов было включение самонаблюдения и "самосознания", пробуждение от сна и понимания своей истинной сущности. Только осознав свою сущность, человек мог перестать быть человеческим механизмом. Различие, проводимое Гурджиевым между сущностью и личностью (ложной индивидуальностью, формируемой внешними условиями и окружением), имеет под собой то основание, что большинство людей воспринимает себя ложно, будучи восприимчиво к внешним влияниям. До тех пор, пока человек не догадывается о своей ложной личности, он не может узнать своей истинной "сущности". Это отнюдь не легкий и совсем не приятный процесс. В его осуществлении человеку способны помочь только стресс, боль, напряжение и конфликты. Таким образом, можно сказать, что режим Гурджиева был чем-то вроде шоковой терапии. Его ученики приходили в замешательство. Эти методы радикальным образом отличались от увлекательного изучения оккультизма или теософии, с которыми многие были знакомы, и потому большинство скоро покидало Гурджиева. Другие соглашались с тем, что ученики должны во всем подчиняться Учителю, сколь внешне нелепыми ни казались бы его требования, лишь бы это способствовало духовному прогрессу. Такая слепая вера, по мнению Гурджиева, сама по себе была очередным барьером, который следовало преодолеть, но и знаком готовности к "работе". Успенский оказался в числе тех, кто согласился с требованиями, хотя и не мог до конца отделаться от интеллигентских сомнений по поводу абсолютного подчинения. Летом 1916 г. ядро группы переехало в финский загородный дом, принадлежавший одному из членов для интенсивного обучения. К этому времени среди учеников Гурджиева были математик А. А. Захаров, специалист по психическим болезням доктор Стьорнваль, который стал (по словам его жены) новым преданным рабом Учителя; один из пациентов доктора Стьорнваля; подруга Успенского Софья Григорьевна и г-жа Островская из Польши, ставшая впоследствии женой Гурджиева. Атмосфера в Финляндии была напряженной. Небольшая компания стала объектом нездорового любопытства и вызвала нелепые слухи, которые сопровождают такие группы даже в лучшие времена, тем более что во главе ее находился человек, который вел себя крайне неосторожно. К тому же шла война, в России не хватало продовольствия, и такие поездки стали тяжелым предприятием. Но именно эти условия как нельзя более подходили для школы Гурджиева - к тому же некоторые, включая Успенского, к тому времени проводили кратковременные опыты с постом, выполняя и другие предписания Учителя. В результате они стали в высшей степени подвержены постороннему влиянию, и Успенский обнаружил, что находится в непосредственном психическом контакте с Учителем, слышит его голос внутри себя и отвечает на задаваемые им вопросы, которые не слышали другие ученики. Как можно понять, читая Успенского, на этом этапе Гурджиев показывал, что лучшие его ученики либо сами могут уйти и уступить дорогу другим, либо их заставят убраться. Провоцировать или даже прогонять учеников стало любимым развлечением Гурджиева и одним из самых мрачных аспектов его подхода. Многие, неспособные обойтись без поддержки Учителя, умоляли позволить им вернуться, и некоторым на какое-то время это позволялось, но потом он снова распускал группу или заставлял уйти, делая дальнейшее пребывание невозможным. Успенский вернулся в Петербург, где на протяжении нескольких недель продолжалось его телепатическое общение с Гурджиевым, или, по крайней мере, ему так казалось. Каковы бы ни были природа и характер этого явления, оно, конечно, свидетельствует об окончательном подчинении Успенского своему Учителю. Начало истинного эзотерического обучения Успенского совпало с последним периодом его жизни в России. В октябре 1916 г. его ненадолго призвали в армию в саперные войска. Приблизительно тогда же он начал совместную жизнь с Софьей Григорьевной, имевшей дочь, хотя они так никогда и не поженились. В группу продолжали приходить новые ученики, но оставаться в российской столице стало невозможно. Страна начала окончательно разваливаться, и политический кризис достиг крайней степени. В среврале Гурджиев переехал в Москву. Неделю спустя царь отрекся от престола и сформировалось Временное Правительство. 16 апреля на Финский вокзал Петербурга прибыл Ленин, и началась подготовка к Октябрьской революции.