Глава 9

ВОЕННЫЕ ИГРЫ

Война 1914 года оказалась неприятной неожиданностью для теософии и доставила ей определенные затруднения. В то время как теософия официально провозглашала братство и религиозный универсализм, в Общество тем не менее прокрался шовинизм и каждая группа теософов, как все прочие люди, считала, что Бог находится именно на их стороне. Некоторые пошли еще дальше, извлекая личную выгоду из самой катастрофы. Империалистически - до фанатизма - настроенный Ледбитер не только отождествил немцев с Темными Силами, но совершенно в духе вульгарного дарвинизма заявил, что война является частью эволюционного процесса, формой диалектики, которая приведет к высшему синтезу человечества {1}. Он даже цитировал мусульманскую книгу, чтобы доказать, что убить немецкого солдата - это значит сделать ему благо, предоставляя ему возможность перерождения на более высоком духовном уровне, тогда как быть живым "гунном" совершенно бесполезно. Победа Британии таким образом способствовала бы претворению божественного плана. На другом берегу Северного моря Р. Штейнер соглашался с Ледбитером, что войну развязали Темные Силы вопреки всем стараниям лучших политических деятелей {2}, но утверждал, что победить их суждено лишь великой Тевтонской культуре и что немецкий народ выполняет высшую духовную миссию {3}. Хотя сам он был достаточно благоразумен, чтобы не восхвалять милитаризм и национализм, многие его последователи с готовностью возлагали всю ответственность за ужасное кровопролитие на Британию. В антропософских кругах было широко распространено мнение о том, что легкомыслие Эдуарда VII и его разлагающая франкофилия лежали в корне всех европейских проблем - вариация общераспространенного среди немецкой интеллигенции взгляда на англичан как на нацию себялюбивых бакалейщиков, находящихся по моральному и духовному развитию ниже своих двоюродных саксонских братьев. (По иронии судьбы, сами англичане считали Эдуарда высокомерным германцем.) Что бы ни говорили апологеты Штейнера, его личные предвоенные высказывания по поводу европейской политики дали все основания для появления подобных безумных идей. Мистическое представление о некоем заранее предназначенном пути для наций, вписывающимся в космическую схему, делало почти невозможным различие между восхвалением тевтонской культуры и самыми крайними формами национализма. Штейнер, например, разделял мнение Геккеля и Фихте о том, что немцы - самая философская нация, превосходящая в этом всех остальных европейцев. Это мнение основано, в свою очередь, на том представлении, что философия есть высший вид духовной деятельности и потому немцы более развиты, чем все другие народы. Штейнер также развил представления своих философских наставников об "исторических задачах" каждой нации, добавив от себя теорию о руководстве каждой нацией свыше особым архангелом, отражающим в некоторой степени дух этой нации. Принц Макс Баденский, последний канцлер Германской Империи, особо просил предоставить ему копии лекций по этому вопросу {4}. Согласно этой теории другие европейцы должны развивать один из "аспектов" развития человечества в качестве вклада во всеобщую эволюцию - достаточно интересное предположение, умаляемое, однако, банальностью конкретных выводов Штейнера о том, что итальянцы представляют чувство, французы мысль, англичане - сознание и тому подобное. Естественно, только немцы объединяют в себе все эти качества на самом высшем уровне. К началу войны Штейнер находился в Швейцарии, где в декабре 1914 г. женился на Марии фон Сивере. Во время войны он придерживался некоторого нейтралитета, стараясь в своих лекциях придать войне космическое освещение и подчеркнуть роль всех участвующих сторон; но читал он их в Германии и Австрии, и нейтралитет публики конечно же был весьма сомнителен. К тому же он был советником и другом семьи главы Германского Генерального Штаба Гельмута фон Мольтке, и знакомство это вряд ли способствовало сохранению отстраненного взгляда на события. Хотел того Штейнер или нет, но антропософия ассоциировалась с германскими военными действиями так же, как теософия - с политикой союзников. Правда, во время войны среди членов Антропософского Общества насчитывалось несколько англичан, но они хранили глубокое молчание. Поначалу Штейнер, как и многие, считал, что в результате конфликта родится нечто новое, светлое и чистое в отношениях между нациями; но по мере того как война принимала все более ужасные формы, его инстинктивный национализм переходил в размышления о более глобальных перспективах. После войны он был готов поддержать Лигу Наций и в поздних работах он особо подчеркивает различие между политическим и духовным. Начиная с 1919 г. он меньше говорит о духовной миссии Германии и все больше о политической мощи Германии, которой приходится удерживать равновесие между Англией и Америкой на Западе и Россией на Востоке {6}. Эта идея - не настолько уж и оригинальная - возникла как результат увеличивавшегося интереса Штейнера к социальной и политической организации общества. Его мышление строится на традиционном сравнении политической системы с человеческим телом, в котором все члены и органы должны функционировать согласованно. Споры о национальном характере были частью более старого и запутанного спора об арийцах и подчеркивали расистскую сторону оккультизма. В XIX веке исследователи доказали, что большинство европейских языков и народностей родственны между собой, и потому возникло предположение о том, что существовал единый народ - арийцы, говорившие на санскрите, - который со временем растворился (или "загрязнился", как считали некоторые), среди другого населения, продвигаясь через всю Европу на Запад. Поскольку различные теоретики, от Руссо до Гобино, утверждали, что чистота означает силу и энергию, все нации претендовали на то, чтобы считаться прямыми потомками арийских предков. Это соперничество привело к неожиданным последствиям. В конце XIX века немцы, разрываясь между тевтонской гордостью и завистью к более преуспевшим англичанам, кровь которых была загрязнена кельтскими и романскими примесями, заявили, что самые великие англичане, например, Шекспир, на самом деле были германцами. Французы утверждали, что их франкские и галльские предки тоже были германцами. Но все при этом не сомневались в своем превосходстве перед евреями и славянами. Это презрение, приведшее к страшным последствиям в гитлеровской Германии и сталинской России, очень странным образом отражалось в оккультных построениях. Стараясь каким-то образом отделить Иисуса Христа от евреев, Штейнер, как и расистский теоретик Хьюстон Стюарт Чемберлен, предполагал, что Иисус сочетал в себе еврейские и арийские черты, приближаясь таким образом к доброкачественному германскому типу {8}. Следующим шагом было полное отрицание еврейского происхождения Христа, и немалое количество людей охотно согласились с этим. Даже гималайские Учителя теософии обладали не только приятной индийской внешностью, но и светлой европейской кожей. Таким образом, война имела под собой не только политическую или экономическую подоплеку. Она была также и дарвинистской борьбой за расовое, моральное и духовное превосходство. Подобные идеи, возможно, вовсе не интересовали солдат в окопах, но тем не менее они были популярны среди политиков, которые их туда посылали, а также поддерживали ура-патриотическую публику, ратовшую за усиление военной мощи своих стран. Невзирая на свои дела в Либеральной Католической Церкви, с 1915 г. Ледбитер включился в военную полемику. Одним из способов оказать заметное влияние было знакомство с власть предержащими. Рудольф Штейнер знал генерала фон Мольтке и принца Макса Баденского; Анни Безант и Эмили Летьенс имели влиятельных друзей в Британии. Но Ледбитер, который не довольствовался полумерами и всегда стремился опередить соперников, вовремя показав, что у него имеется козырной туз оккультных карт, заявил, что имеет связи не только с ныне живущими влиятельными лицами, но и с великим человеком из прошлого - он встречается на астральном плане с Отто фон Бисмарком, который довольно подробно обсуждает с ним военные проблемы. В результате оказалось, что бывший правитель Германии, которого можно было сравнить разве с самой Блаватской по оккультным способностям, был одним из Повелителей Темного Лика, пособников зла, которые в XX веке развязали войну против Европы так же, как тринадцать тысяч лет назад они разрушили Атлантиду. Эта борьба носила отнюдь не только духовный характер - согласно Ледбитеру, Бисмарк установил в четырех углах Германии особые магнитные талисманы, чтобы подавить возможное сопротивление "Фатерлянду", но все его магические операции, как впоследствии оказалось, были обречены на провал. Ледбитер твердо знал, что никакие хитрости - ни в этом мире, ни в будущем - не помогут "гуннам" (хотя их махинации являются частью Божественного плана Второго Пришествия). Почему Повелители Темного Лика так охотно решили открыть свои планы противнику, Ледбитер не объяснял. Что касается практической стороны дела, то Ледбитер, разумеется, и не думал пойти на фронт, поскольку мог сделать нечто более полезное. Епископ великодушно согласился наблюдать с помощью своего астрального тела за событиями на фронтах из своей австралийской цитадели и вести души погибших в загробное царство, подобно мифологическому Харону. К 1914 г. уже существовал такой теософский вид деятельности и даже была организация, специально посвященная этому, - "Невидимые Помощники" {9}. Одной из самых активных помощниц стала Эмили Летьенс, хотя из-за своего пацифизма и отказа ненавидеть врагов она оказалась в затруднительном положении, когда Ледбитер потребовал, чтобы помощники в первую очередь сопровождали души союзников. Сам епископ терпеть не мог пацифизм и в конечном итоге сместил Эмили Летьенс с поста редактора "Геральд оф зе стар" под тем предлогом, что она слишком симпатизирует немцам. Этот журнал, как считал его сотрудник Джинараджадаса, должен был "недвусмысленно выступать на стороне Братства", то есть союзников {10}. Кришнамурти, который во время Второй мировой войны официально заявлял о своем пацифизме и абсолютной незаинтересованности, в 1914 г. тоже оказался в затруднительном положении. Он был готов сражаться, да и возраст ему это позволял, но Анни Безант не разрешила ему включаться в какой-либо вид военной деятельности - не потому, что его могли убить, а потому, что армейский рацион предполагал потребление мяса, тогда как его призвание (не говоря уже о брахманских запретах) требовало, чтобы он оставался вегетарианцем. Однако его более расторопный брат Нитья успел какое-то время побыть мотоциклистом при Красном Кресте во Фландрии, пока Анни не остановила и его. Большую часть войны братья провели в Лондоне, готовясь к экзаменам или гуляя по окрестностям. Впрочем, Анни Безант не была единственным препятствием готовности юных индийцев помочь фронту. Работать в "Эндслей Палас-Отель", превращенном на время войны в госпиталь, им бы не позволили из-за цвета кожи. Предполагалось, что пациенты могут возражать, если их будет обслуживать индиец, да еще претендовавший на роль Мессии. То, что в нем привлекало духовно настроенных аристократов, было бы отталкивающим в глазах среднего класса. Кришнамурти и Нитье было не привыкать к насмешкам и расовой дискриминации, и они старались относиться к некоторым инцидентам дипломатически. Труднее сдерживать свои чувства было леди Эмили, разделявшей страсть королевы Виктории ко всему индийскому. Постоянное вмешательство Анни Безант вкупе со странным окружением, эксцентричное поведение его английских воспитателей и надсмотрщиков, чрезмерное напряжение жизни начинали надоедать и досаждать Кришнамурти. Сражения шли своим чередом, а он пребывал в стороне, и обыденная частная жизнь - если, конечно, возможно применить такой эпитет к его жизни становилась невыносимой. Как любого человека, его глубоко волновали военные события и соответствующие идеи времени. В те дни Пруст, например, писал, что люди воспринимали войну как мистику, с помощью которой описывают жизнь в Боге. Война захватывала все внимание людей, не оставляя энергии ни на что другое {11}. К концу войны европейские страны оказались в еще более тяжелой экономической и политической ситуации; ко всему прочему добавился еще и эмоциональный вакуум. Отдельные люди и общественные организации настолько привыкли направлять всю энергию на борьбу не на жизнь, а на смерть, что, когда война кончилась, им просто нечем стало жить. Возникла потребность в реконструкции - социальной, политической, а также и личностной, но у всех на уме был только один вопрос: насколько мы действительно хотим реформировать систему, которая привела нас к такой катастрофе? Не лучше ли построить новый мир? И каким он должен быть? Новый мир по определению неизвестен. Не существовало еще никаких образцов его построения. Каждый искал его во тьме по-своему. Теософия и антропософия выиграли от духовного голода конца войны и от смутного ощущения, что старые религиозные и политические институты окончательно дискредитировали себя. Оба общества активно развивались в 1920-х годах и привлекали все новых членов. Но тот же духовный голод породил и другое альтернативное направление и учителей, хотя и более обязанных теософии, чем они это признавали, но угрожавших заменить ее туманные общие места чем-то более конкретным и эффективным. Это направление вновь заявило о "Востоке", но на этот раз вместо некоего синтеза религий и философий, о котором писала мадам Блаватская, это был воинствующий ислам. Это учение затронуло больное место европейцев. Казалось, что жестокости войны переместились с полей сражений в частную жизнь. Фрейд уже начал исследовать психическую подоплеку человеческой жестокости и ее подавления {12}. Война, по его мнению, была следствием не военного инцидента или политических ошибок, а неосознанного массового стремления к жестокости, которое не могли усмирить моральные и социальные нормы. Теперь религиозная подоплека этого бессознательного желания масс могла быть выявлена. Эра кроткого Христа подходила к концу.