Григорий, конечно, с радостью увидел бы кончину Феликса, но, если бы даже епископу Нанта было суждено прожить до ста лет вместо его семидесяти, все же его епархия вряд ли бы сочла, что Бургундио достоин сменить его. В той же самой книге, в скрытой форме стремясь очернить Этерия, епископа Лизье, Григорий рассказывает, как распространили слух о том, что Этерий стал спать с женщиной. «Только дьявол мог внедрить в их голову мысль о том, чтобы нанести подобное оскорбление епископу, – раздраженно добавляет он, – поскольку ему тогда было почти семьдесят лет!»

Когда освободилось место епископа в епархии Авиньона, Хлотарь I предложил назначить на него аббата Домнола. Но аббат попросил короля «…не утверждать его, простого человека, обрекая на скуку выслушивать замысловатые доводы старых сенаторских семей или графов, проводящих все свое время в обсуждении философских проблем».

Позже Домнол не колеблясь принял епископат Ле-Мана. В связи с этим событием сохранился следующий анекдот. Ле-Ман находился в провинции неподалеку от Тура. Возможно, Домнол был известен как противник высших слоев общества, может быть, он совершал недружелюбные выпады по поводу того, что Григорий гордился своими предками-сенаторами. Вероятно также, что Григорий насмехался над авиньонцами, имея в виду некоторые семьи или определенных придворных.

Лишь единожды Григорий позволяет себе прямо высказать свое отношение: когда аббата Букковальда выдвинули в качестве епископа Вердена, явно недолюбливавший его Григорий не смог удержаться от выпада и заметил: «Они обычно называли его гордецом и даже прозвали Настоящим Быком».

Большая часть книги IX посвящена попыткам Григория, которые он предпринимал в Шалоне вместе с неким Феликсом, убедить короля Гунтрамна, что король Хильдеберт принял условия договора Андело. Завершив свою миссию, они отправились вместе к мессе, где король пригласил Григория и Феликса отобедать вместе с ним.

У Григория был трудный день, но теперь он мог передохнуть. «Обилие блюд на столе только поддерживало царившее в нашей душе удовлетворение», – замечает он, стремясь прояснить нам, что стремится рассмешить нас. Король Гунтрамн находился в хорошем расположении духа. «Время от времени он смеялся, как будто сам радовался своим шуткам, – пишет Григорий и сухо добавляет: – Таким об разом поддерживая нас в том, что мы разделяем его радость».

Затем король повернулся к товарищу Григория. «Скажи мне, Феликс, – сказал он, – правда ли то, что ты помог установить дружеские отношения между моей сестрой Брунгильдой и этим врагом Бога и человека Фредегундой». Феликс ответил, что это вовсе не так. Тогда я заговорил и сказал: «Королю не следует спрашивать о том, что «дружеские отношения», которые связывали их вместе в течение многих лет, продолжают поддерживать их обоих. Иначе говоря, можете быть совершенно уверенным в том, что ненависть, которую они так долго испытывают друг к другу, вовсе не уменьшается, остается такой же сильной, как и вначале».

В «Истории» Фредегунда выступает как разъяренная, злобная, сварливая баба. Между ее дочерью Ригунтой и вдовствующей королевой не было любви. «Она часто оскорбляла свою мать прилюдно, – пишет Григорий о принцессе, – и они часто обменивались ударами и пинками». Достаточно неприятна история о том, как Фредегунда попыталась убить свою дочь, прихлопнув ее крышкой от сундука с сокровищами, но Григорий умеет увидеть глубину чувств в столь незначительных повседневных проявлениях.

«Стремясь дотянуться и взять какие-то вещи, Ригунта протянула руки, но тут ее мать неожиданно опустила крышку ей на шею. Наклонившись, она надавила на нее всем телом, и край сундука так впился в горло девушки, что у нее глаза буквально вылезли на лоб. Присутствующая в комнате служанка громко заверещала: «Быстрее! Хозяйку душит ее мать». Григорий заключает главу ироническим осуждением: «С той поры ссоры между этими двумя участились. Основная причина заключалась в том, что Ригунта спала со всеми, кто хотел».

Прощальное обращение к читателю представляет собой смесь откровенно серьезного и достаточно плоского юмора. Григорий просит нас не уничтожать и не переписывать его «Историю», не разрешать публиковать из нее различные отрывки. После этого следует его обращение к Марциану Капелле и перечисление семи свободных искусств, грамматики, диалектики, риторики, геометрии, астрономии, арифметики и музыки, и вывод, что ни одно из них не отражено в «Истории», потому и не следует их там искать.

На это мы бы ответили так: зная, что все ваше обучение было предназначено для вашей последующей церковной деятельности, мы понимаем, что ваша карьера оказалась необычайно удачной. Но если нужны дополнительные доказательства, «История франков» убеждает нас в том, что мы должны восхищаться вашим совершенным латинским, а также великим искусством анализировать и организовывать достаточно сложный материал. Конечно, Григорий обзовет нас неисправимыми льстецами, но его скромность для многих была самоочевидной. Он продолжает, давая нам разрешение, если мы собирались это сделать, превратить его «Историю» в увлекательный роман.

При этом он вовсе не шутил. Фортунат отправил Григорию свои стихи Vita Sancti Martini вместе со стихотворной переделкой диалогов Сульпиция Севера. Затем он предложил переписать стихами De virtutibus beati Martini episcope Григория. Эта часть прощального обращения, возможно, была адресована самому Фортунату, на что указывает обращение sacerdos Dei, quicumque es (один из священников). Если это так, Фортунат не принял вызов!

Григорий слыл острым наблюдателем чудес природы. В десяти книгах он находит место для тридцати двух заметок о природе, хотя в большинстве из них описывает эпидемии и бури.

В первых шести рассказывается о годах его юности, необычайно суровой зиме 548 года, когда звезды двигались вокруг луны в 555 году, как бы подавая знак, что Теодебальд должен был вскоре умереть, о чуме в Оверни и Лимузене в 559 году, о вспышках света, предвещавших смерть Хлотаря I в 561 году, о сильном оползне, который случился в Тавредене в 563 году, перекрывшем течение Роны, разлившейся вплоть до Женевы, а также о комете, которая вызвала эпидемию в Оверни.

Григорий не был астрономом, но постоянно наблюдал за небом. В 578 году, будучи в Париже, он заметил в небе лучи света, которые предсказали смерть Меровея. Позже, в том же году, уже вернувшись в Тур, заметил круг (гало) вокруг луны, который затем превратился в эллипс. В то же самое время близ солнца появились метеоры.

В 582 году, когда снова появилась комета 563 года, раздался гром и сверкнули молнии, сильный свет разлился по небу, что вызвало наводнение в Париже и Санлисе, под влиянием кометы вспыхнула бубонная чума, бушевавшая в Нарбоне и повсеместно, позже в том году луна находилась в эллипсе, и яркий свет перемещался по небу.

В 583 году огненный шар упал неподалеку от Тура, огни сияли в северной части неба в 584 году, а позже в том году отмечались множественные кольца вокруг солнца. В 585 году сигнальные огни и огненные колонны предсказали смерть Гундовальда, позже в том же году снова видели яркие лучи в северной части неба.

Находясь в Кариньяне с Вульфолаиком в 586 году, Григорий увидел на севере яркие лучи и кровавые облака, которые заставили его подумать о военном шатре, к концу года по небе проскользнул луч в форме змеи. В 587 году на севере снова видели яркие огни, и из облаков падали змеи, в 590 году яростные вспышки пересекали небо и снова вокруг солнца видели эллипс.

Все эти астрономические пророчества обычно сопровождались необычайно суровой погодой, которая, в свою очередь, вызывала то чуму, то дизентерию, то обе болезни вместе. Морские проливы высоко поднимались в 578 году, в 580-м наблюдались проливные дожди, реки выходили из берегов в 583 году, в 584 году были заморозки и град, сопровождавшиеся длительной засухой, в 585 году весна и лето оказались такими дождливыми, что казалось, летом было так же холодно, как зимой.