С трудом приподнятая голова старушки опять упала к ней на грудь...
Колясочка тронулась и тихо укатилась.
- Сколько лет вашей матушке? - спросил Владимир Сер-геич.
- Всего семьдесят третий год пошел; да вот уж двадцать шесть лет, как ноги у ней отнялись; это с ней случилось скоро после кончины покойного батюшки. А была красавицей.
Все помолчали.
Вдруг Надежда Алексеевна вздрогнула.
- Что это, летучая, кажется, мышь пролетела? Ай, какой ужас!
И она поспешно вернулась в гостиную.
- Пора мне домой ехать. Михаил Николаич, велите оседлать мою лошадь.
- И мне пора,- заметил Владимир Сергеич.
- Куда же вы? - промолвил Ипатов.- Переночуйте здесь. Надежде Алексеевне всего две версты ехать, а вам целых двенадцать. Да и вы, Надежда Алексеевна, куда спешите? Подождите месяца, он теперь скоро взойдет. Еще светлее будет ехать.
- Пожалуй,- сказала Надежда Алексеевна,-я давно не ездила при луне.
- А вы ночуете?-спросил Ипатов Владимира Сергеича.
- Я, право, не знаю... Впрочем, если я не стесню...
- Нисколько, помилуйте, я сейчас велю вам комнату приготовить.
- А ведь хорошо ехать верхом при луне,- заговорила Надежда Алексеевна, как только подали свечи, принесли чай и Ипатов с Егором Капитонычем засели играть в преферанс вдвоем, а Складная Душа безмолвно уселся возле них,-особенно по лесу, между кустами орешника. И жутко, и приятно, и какая странная игра света и тени - все кажется, как будто кто-то крадется за вами или впереди...
Владимир Сергеич снисходительно осклабился.
- А то вот еще,- продолжала она,- случалось ли вам сидеть в теплую, темную, тихую ночь возле леса: мне всегда кажется тогда, что сзади, близко, над самым ухом, как будто двое горячо спорят чуть слышным шепотом.
- Это кровь стучит,- проговорил Ипатов.
- Вы очень поэтически описываете,- заметил. Владимир Сергеич.
Надежда Алексеевна посмотрела на него.
- Выдумаете?.. В таком случае Маше мои описания не понравились бы.
- Почему? разве Марья Павловна не любит поэзии?
- Нет; она находит, что все это сочинено, все неправда;
этого-то она и не любит.
- Странный упрек! - воскликнул Владимир Сергеич. - Сочинено! да как же иначе? на что же после этого сочинители?
- Ну вот, подите; впрочем, ведь и вы не должны любить поэзии.
- Напротив, я люблю хорошие стихи, когда они действительно хороши и благозвучны и, как бы это сказать, представляют идеи, мысли...
Марья Павловна встала.
Надежда Алексеевна быстро обернулась к ней.
- Куда ты, Маша?
- Детей уложить. Девять часов скоро.
- Да разве без тебя они не лягут?
Но Марья Павловна взяла детей за руки и ушла с ними.
- Она сегодня не в духе,- заметила Надежда Алексеевна,- и я знаю отчего,- прибавила она вполголоса.- Но это пройдет.
- Позвольте спросить,- начал Владимир Сергеич,- вы зиму где намерены провести?
- Может быть, здесь, может быть - в Петербурге. Мне кажется, я в Петербурге соскучусь.
- В Петербурге-то, помилуйте! Как это возможно! И Владимир Сергеич пустился описывать все удобства, все выгоды и прелести столичной жизни. Надежда Алексеевна слушала его со вниманием, не сводя с него глаз. Она словно изучала его черты и изредка посмеивалась про себя.
- Я вижу, вы очень красноречивы,- сказала она наконец,- придется прожить зиму в Петербурге.
- Вы не будете раскаиваться,- заметил Владимир Сергеич.
- Я никогда ни в чем не раскаиваюсь, не стоит труда. Сделал глупость, старайся поскорей забыть ее - вот и все.
- Позвольте спросить,- заговорил после небольшого молчания Владимир Сергеич на французском языке,- вы давно знакомы с Марьей Павловной?
- Позвольте спросить,- возразила с быстрой усмешкой Надежда Алексеевна,- почему вы именно этот вопрос мне по-Французски сделали?
- Так... без всякой особенной причины... Надежда Алексеевна опять усмехнулась.
- Нет, я не очень давно ее знаю. А не правда ли, она замечательная девушка?
- Она очень оригинальна,- промолвил Владимир Сергеич сквозь зубы.
- А что - это в ваших устах, в устах положительных людей, похвала? не думаю. Может быть, и я вам кажусь оригинальной? Однако,- прибавила она, поднимаясь с места и взглянув в раскрытое окно,- луна, должно быть, взошла, это ее отблеск над тополями. Пора ехать... Пойду прикажу оседлатьКрасавчика.
- Уж он оседлан-с,-проговорил казачок Надежды Алексеевны, выступая из тени сада в полосу света, падавшую на террасу.
- А! ну прекрасно! Маша, где же ты? приди проститься со мною.
Марья Павловна появилась из соседней комнаты. Мужчины встали из-за карточного стола.
- Так вы уж и едете? - спросил Ипатов.
- Еду, пора.
Она приблизилась к двери сада.
- Какая ночь! - воскликнула она,- подойдите, подставьте ей лицо; чувствуете вы, она как будто дышит? и какой запах! все цветы теперь проснулись. Они проснулись - а мы спать собираемся... Да, кстати, Маша,прибавила она,- я ведь сказала Владимиру Сергеичу, что ты не любишь поэзии. А теперь прощайте... вот и лошадь мою ведут...
И она проворно сбежала по ступеням террасы, легко взобралась на седло, сказала "до завтра" и, ударив лошадь хлыстиком по шее, поскакала к плотине... казачок пустился рысью за ней.
Все посмотрели ей вслед...
- До завтра! - раздался еще раз ее голос из-за тополей. Стук копыт долго слышался в тишине летней ночи. Наконец Ипатов предложил вернуться в дом.
- Оно точно, хорошо на воздухе,- сказал он,- а надо же партию нашу доиграть.
Все послушались его. Владимир Сергеич начал расспрашивать Марью Павловну, почему она поэзии не любит.
- Мне стихи не нравятся,- возразила она как бы нехотя.
- Да вы, может быть, мало стихов читали.
- Я сама их не читала, а мне читали.
- И неужели ни одни вам не понравились?
- Ни одни.
- Даже Пушкина стихи?
- Даже Пушкина.
- Отчего?
Марья Павловна не отвечала, а Ипатов, оборотясь через спинку стула, заметил с добродушным смехом, что она не только стихов, но и сахару не любит и вообще ничего сладкого терпеть не может.
- Да ведь есть стихи не сладкие,- возразил Владимир
Сергеич.
- Например? - спросила его Марья Павловна. Владимир Сергеич почесал у себя за ухом... Он сам не много стихов знал на память, особенно не сладких.
- Да вот,- воскликнул он наконец,- знаете вы "Анчар" Пушкина? Нет? Уж это стихотворение никак не может назваться
сладким.
- Прочтите, - проговорила Марья Павловна и потупилась.
Владимир Сергеич сперва посмотрел в потолок, нахмурился, помычал немного про себя и, наконец, прочел "Анчар".
После первых четырех стихов Марья Павловна медленно подняла глаза, а когда Владимир Сергеич кончил, так же медленно сказала:
- Пожалуйста, прочтите опять.
- Стало быть, эти стихи вам понравились? - спросил Владимир Сергеич.
- Прочтите еще.
Владимир Сергеич повторил "Анчар". Марья Павловна встала, вышла в другую комнату и вернулась с листом бумаги, чернильницей и пером.
- Пожалуйста, напишите это для меня,- сказала она Владимиру Сергеичу.
- Извольте, с удовольствием,- возразил он, принимаясь писать,- но, признаюсь, я удивляюсь, отчего эти стихи могли вам так понравиться. Я их прочел, собственно, для того, чтобы показать вам, что не все стихи бывают сладкие.
- Признаюсь! - воскликнул Ипатов.- Что ты думаешь об этих стихах, Иван Ильич?
Иван Ильич, по своему обыкновению, только взглянул на Ипатова, но не вымолвил ни слова.
- Вот-с - готово,- произнес Владимир Сергеич, поставив восклицательный знак в конце последнего стиха.
Марья Павловна поблагодарила его и унесла исписанный листок к себе.
Через полчаса подали ужин, а через час все гости разошлись по своим комнатам. Владимир Сергеич неоднократно обращался к Марье Павловне, но вести разговор с ней было трудно, и рассказы его, казалось, не слишком ее занимали. Ложась спать, он много думал о ней и о Надежде Алексеевне. Впрочем, он бы, вероятно, скоро заснул, если б не помешал ему сосед, Егор Капи-тоныч. Муж Матрены Марковны, уже совершенно раздевшись и лежа в постели, очень долго разговаривал с своим слугою, все наставления ему читал. Каждое слово его явственно доходило до слуха Владимира Сергеича: одна тонкая перегородка их разделяла.
