Студенты поспешно встали.

- Здравствуйте, господа, - сухо проговорил Магницкий. Ответив на поклон Лобачевского небрежным кивком, он подошел к мягкому креслу около кафедры и, важно усаживаясь, проронил: - Прошу вас, продолжайте, господин Лобачевский.

В аудитории сохранялось полное молчание. Но вот Лобачевский поднял голову.

- Садитесь, господа, - сказал он спокойно, будто ничего не произошло. Итак, главное, к чему пришел я с предположением зависимости линий от углов, допускает существование геометрии в более обширном смысле, чем представил ее нам Евклид. В этом пространном виде я даю науке название Воображаемой геометрии, в которую как частный случай входит геометрия употребительная. Потому Воображаемая, что существование ее в природе пока не доказано... Пока!

Последнее слово прозвучало как вызов. Так оно и было всеми понято. Притихшие студенты незаметно, искоса посматривали на бледное лицо Магницкого.

Лобачевский продолжал:

- Да, новая геометрия существует пока лишь в нашем воображении. Мы знаем, что в науке ни одна физическая теория не возникала сразу в совершенном виде. Лаплас прав: успехи достигаются только теми учеными, в которых мы находим счастливое сочетание большой строгости в мышлении, тщательности в опытах и наблюдениях с могучей силой воображения. Ибо в падении яблока увидел необычное лишь один человек - Исаак Ньютон.

Лобачевский посмотрел на студентов. Они застыли.

Карандаши не шуршат по бумаге. Все только слушают. Но слышат ли?

- Приближаясь к незнакомому городу, - снова заговорил он, - мы сначала угадываем, словно в тумане, лишь общие контуры зданий. Ближе, ближе, и вот уже все большие подробности открываются нашему взору. Не так ли обстоит дело и с Воображаемой геометрией: все яснее видится она моему взору, вот уже и крайние улицы предстают в моем воображении. Мы уже, вооруженные телескопами, стоим у порога Вселенной. С помощью микроскопа начинаем постигать великую тайну и другого мира, по крайней малости своей доселе бывшего сокрытым.

И в мире этом, безмерно малом, возможно, действуют свои законы, равно как и в неизмеримых просторах Вселенной.

Так пока воображение прокладывает путь науке...

Аудитория замерла. Рядом с Никольским появился его секретарь и, стоя, что-то поспешно записывал.

- Если бы открытие мое не принесло другой пользы, кроме пополнения недостатка в начальном учении, - смягчил свою речь Николай Иванович, - то, по крайней мере, внимание, какое постоянно заслуживал этот предмет, обязывает уже меня к изложению более подробному. Начну с разбора теорий, доныне существующих. Однако приступим к этому после перерыва, - договорил он и, сойдя с кафедры, направился к Магницкому.

Тот величественно поднялся и ждал, опираясь на спинку директорского кресла.

- Как сегодня ваше здоровье, господин профессор? - осведомился он, легким наклоном головы отвечая на поклон Лобачевского.

- Благодарю, ваше превосходительство, сегодня чувствую себя несколько лучше.

- Господин Лобачевский, пройдемте в кабинет, - пригласил Магницкий и несколько посторонился, как бы уступая дорогу.

Молча вышли в полутемный коридор, откуда вели двери в комнаты.

- Господин Лобачевский, - начал попечитель еще более торжественно, когда вошли они в профессорскую, - осмотрев столь великолепные здания, под вашим руководством воздвигнутые, получил отменное удовольствие. К сожалению, того же не могу сказать о только что мною выслушанной лекции вашей. Сия лекция исполнена была дерзостных мыслей и в корне противоречит божественному откровению. Вы слышите? Про-ти-во-ре-чит, - подчеркнул он, слегка постукивая кончиками пальцев по спинке стула и как бы усиливая тем впечатление от сказанного.

Лобачевский слушал молча. Рука его на мгновение потянулась к привычному для нее месту - за бортом сюртука, но тут же опустилась вниз.

- Единственно пользы вашей ради, - продолжал Магницкий, - советую вам, господин Лобачевский, посещать лекции вашего друга профессора Симонова. Он первый из наших астрономов рассматривает свою науку с единственно правильной точки зрения, искореняя в умах слушателей пагубные мысли, противные священному писанию. Известно, что иные авторы распространяют заблуждение, высказанное в "Механике небесной", представляя мироздание подобным некоей машине, раз навсегда созданной и заведенной. Сия пагубная мечта составляет основание новейших философских систем, допускающих эфирный материализм. Не так ли?.. Вы, господин Лобачевский, тоже в стремлении к славе знаменитого математика переходите границы, указанные священным писанием. Вы...

Негодование помешало Магницкому продолжать. Пальцы его не переставали барабанить по спинке стула.

- Помните, - внезапно повысив голос, предупредил попечитель и резко толкнул от себя стул, - преуспеяние вате по службе отныне будет зависеть от вас, и я сам беру на себя должное о том наблюдение. А вы, господин ректор, - повернулся он к Фуксу, - до сих пор не соизволили мне представить на текущий год конспекты лекций профессоров и адъюнктов. Уверен, вам придется горько раскаяться в столь легкомысленном небрежении...

Дрожащими губами Фукс, видимо, попытался что-то сказать, но только еще ниже опустил голову. Это смягчило Магницкого, на лице его даже появилась некоторая благосклонность.

Дверь кабинета раскрылась, и на пороге показался любимец студентов сторож Валидка-Сатурн [Прозвище "Сатурн" намекало на специальность солдатаинвалида извещать время занятий]. Старик уже слегка взмахнул рукой с медным колокольчиком, но, увидев Магницкого, моментально вытянулся "во фрунт".

Колокольчик, прижатый к боку, отрывисто звякнул и умолк.

- Виноват, ваше превосходительство, студенты ждут.

Я подумал было...

Но попечитель быстро вышел, ни с кем не прощаясь. За ним, так же стремительно, двинулись Фукс и Никольский.

Дед Валидка еле успел посторониться.

* * *

Закончив занятия в университете, Лобачевский решил прогуляться. Незаметно дошел до Гостиного двора и, как всегда, заглянул в университетскую книжную лавку. Книгопродавец Егор Андреев, хорошо знавший профессора, поспешно разложил на прилавке груду новых и подержанных книг. Пока Николай Иванович просматривал их, ктото сказал ему:

- Не угодно ли вашей милости?

Лобачевский обернулся. Мальчик-приказчик почтительно протягивал ему книгу большого формата.

- "Разговоры Лукиана Самосатского [Выдающийся мыслитель древности, родился около 125 г. н. э], переложенные с греческого языка на российский Иоанном Сидоровским...

Третий том, 1784-й год, Санкт-Петербург". Посмотрим...

"Разговоры богов..." - Николай Иванович рассеянно перелистывал книгу, дошел до 452-й страницы, готовясь уже вернуть ее на прилавок, но следующая страница привлекла его внимание. - "Истинные повести"? Что-то не помню... Да, я беру эту книгу.

Обратный путь занял меньше времени: удовольствие, ожидаемое от знакомства с новой книгой, невольно торопило его домой.

Наконец любимое кресло у письменного стола, острый нож диковинной формы - подарок Симонова - с шорохом легко разрезает страницы, фантазия повести увлекает, ожидаемые неприятности по службе отдаляются, отходят на задний план...

- "Носимые семь дней и семь ночей по небу увидели мы в восьмой день некую великую землю, блистательную, шарообразную и великий свет издающую..."

Короткий осенний день клонился к вечеру. Придвинув кресло к самому окну, Лобачевский продолжал чтение:

- Царь Ендимион воззрел на нас и, заключая по одежде нашей: "Вы пришельцы! - сказал. - Эллины?.. Некогда собрав бедных людей в царстве своем, я вознамерился устроить новое поселение в планете пустой и никем не обитаемой..."

Сумерки сгустились. Прасковья Александровна внесла свечи в тяжелых подсвечниках.

- Николаша, тебе чай подать? Угощу сегодня свежим вареньем.

- А я вас, маменька, угощу изумительной повестью Лукиана. Садитесь-ка и слушайте, я вам прочитаю... Или, может, вы сами, как, помните, в Макарьеве?