Три новых деревянных дома, широкий двор с конюшней и постройками, сад, простиравшийся до самой Казанки, густой, огороженный, крепким забором. Из этого сада частенько удавалось Анне проскользнуть и в другой сад, на горе, чтобы встретиться там с Николаем.
На даче всегда было много народу: подруги дочерей, студенты, гимназисты, молодые офицеры. Пили чай прямо в саду, под яблонями, а в ненастную погоду - на террасе.
По вечерам устраивали танцы.
Николаю здесь удавалось поговорить с Анной гораздо больше, чем там, при коротких свиданиях в саду под обрывом. Его часто удивляли неожиданно зрелые суждения, которые она высказывала ему о жизни, о прочитанных книгах. А читала, видать, она много и более серьезно, чем это было в обычаях девушек того времени.
Едва дождавшись часа, когда можно было явиться на вечер, Лобачевский поспешил в Поддужную. У калитки сада заметил он Владимира Панаева. Тот был в изящном сюртуке, совсем не казанского покроя, в белом жилете и в шелковых чулках. Однако Николая поразило несоответствие такого наряда с нахмуренным лицом Панаева.
- Что случилось? - обеспокоенно спросил он. - Тыне болен?
- Пока что нет, - уныло сказал Панаев. - Дело хуже, друг. Как бы нас не обыграли.
- Не понимаю.
- Поймешь, когда поздно будет... Илья Федорович надумал дочерям подыскать партии повыгоднее. В Казань приехал барон Врангель. Яковкин уже предложил ему быть экстраординарным профессором правоведения. Чем не жених? Профессор! Да еще и с такой рыцарской фамилией...
Панаев улыбнулся, но глаза его были печальными.
- Сегодняшний вечер - в честь рыцаря. И две дочки на выданье... Соображаешь? - спросил он.
В это время с террасы послышался голос Яковкина:
- Молодые люди, просим, входите!
На террасе уже собралось человек пятнадцать. Все они были друг с другом хорошо знакомы, но сегодня беседа у них, видимо, не клеилась. Многие с нетерпением поглядывали на садовую калитку. Николай понял: толки насчет нового жениха стали уже известными всем гостям. И поэтому все молчали.
Зато звучнее раздавался уверенный голос нового магистра исторических наук Петра Кондырева. Тот охотно и пространно толковал скучающим барышням, что "любомудрие - мать всех наук и научные истины целиком исходят из нашего мышления, ибо ум - самое изначальное...".
Барышни слушали, переглядываясь, и наконец не выдержали.
- Нам папенька новых золотых рыбок достал! - воскликнула Параша. Пойдемте, я покажу.
Девушки вскочили с мест и веселой стайкой впорхнули в комнату. Озадаченный Кондырев поднял брови, не закончив проповеди.
В этот момент калитка сада скрипнула и на дорожке ведущей к дому, появился новый гость, незнакомый присутствующим. Это был красивый человек, двадцати пяти лет, в изящном сюртуке светло-кофейного цвета и в белых перчатках, по виду скорее важный чиновник, чем ученый Похоже было, что Яковкин давно уже наблюдал за калиткой из окна, судя по тому, с какой поспешностью выскочил теперь навстречу гостю, рассыпаясь в любезностях.
- Господин Врангель! Егор Васильевич! Пожалуйте! - восклицал он. - А мы-то уж и беспокоиться начали.
Пожалуйте, пожалуйте! Моя супруга. Честь имею... А где же дочки?
Поддерживая Врангеля под локоть, сияющий хозяин привел его к остальным гостям:
- Пожалуйста. Имею честь! Егор Васильевич Врангель...
Взаимное представление было закончено, а девушки пе появлялись. Яковкин забеспокоился.
- Пока нам стол готовят, пожалуйте сюда - посмотрим библиотеку моих дочек, - пригласил он гостей в покои барышень.
Это была уютная, со вкусом обставленная комната: на стенах несколько гравюр и две картины в золоченых рамах. В большом шкафу из красного дерева на полках стояли книги в нарядных переплетах. Между окон у столика столпились девушки вокруг сверкающего зеркальными боками аквариума.
Почетный гость подошел к дочерям Яковкина, привотствуя их с непринужденностью светского человека.
Николай украдкой присматривался к Анне. Держалась она с достоинством, но ни разу пе глянула в его сторону.
Тем временем, выбрав удобную минуту, новый гость подошел к стоявшему в углу небольшому клавесину.
- Могу ли я попросить вас? - обратился он к Анне.
- Сыграй, сыграй, милая, - закивал Яковкин.
- Хорошо, - согласилась Анна, усаживаясь.
Когда пальцы ее забегали по клавишам, наполнив компату легкой, порхающей музыкой, Врангель стоял рядом и внимательно следил за нотами, чтобы вовремя перевернуть страницу.
Анна играла какую-то сверкающую солнцем тирольскую мелодию. Звуки напомнили Николаю то утро, в далеком детстве, когда лежал он в постели, зажмурив глаза, и нежился в полудреме. "Вставай, Колюшка! - послышался ласковый голос матери. - Вставай, вставай!" - говорит она, улыбаясь, и проводит теплой рукой по его стриженым волосам... Но вот музыка стала смелее, уверенней. Это была уже гордая радость человека, впервые узнавшего светлое чувство, которое люди зовут любовью.
"Кому она играет?" - очнулся Николай, прислушиваясь.
Но песня кончилась. Anna поднялась и, глянув ему в глаза, чуть улыбнулась.
- Еще! Еще! - просили гости.
Нет, она устала.
- Спасибо, - учтиво склонился перед ней Врангель.
В глазах ее мелькнул веселый огонек:
- "Спасибо" за то, что играла, или за то, что музыка наконец кончилась?
Врангель подхватил шутку, с наигранным ужасом всплеснув руками.
Гостей пригласили к столу на террасе. Яковкин усиленно хлопотал, как любезный, внимательный ко всем хозяин, но было заметно, что главным, достойным его внимания на этом вечере по-прежнему оставался будущий профессор.
- Ты видишь? - тихо спросил Николая Панаев, когда они сели рядом.
Тот молча сжал его руку.
Однако стараниями хозяина веселый ужин был неожиданно испорчен. Желая поразить гостя учеными познаниями своих дочерей, он превратил застольную беседу в астрономический диспут. Никольский и Кондырев с охотой воспользовались этим случаем выказать свои знания.
- Первые причины пока нам неизвестны. Мы говорим: дважды два четыре. Но почему? Сказать лишь можем: так образован ум, - разглагольствовал Никольский уплетая кулебяку. - И нужно ли нам знать первые причины?.. Обуздаем же дерзкое и бесполезное любопытство откажемся навсегда проникать в истоки... Философы средних веков тоже хотели узнать первые причины пока мрак тщетных умствований не ослепил их...
- Но явился Бэкон с ярким светильником опыта - не вытерпел Николай, - и природа нам открылась.
- Опытом в силах мы познать лишь те явления, существование которых зависит от породивших их причин, - хладнокровно продолжал Никольский. Стремясь же познать причину существования всего, в том числе пространства и движения, мы сталкиваемся неизбежно с мыслью о боге, как о первопричине всего существующего.
Даже великий Ньютон и тот склонялся...
- Не менее великий Гераклит, - прервал его Николай, - говорил, если помните, следующее: мир, единый никем не создан из богов и никем из людей, а был и будет вечно живым огнем.
- Безбожник ваш Гераклит! - возгласил Кондырев.- И мы потрясены его неслыханным вольнодумством!
- Неправда! - вмешалась Анна. - Гераклит сказал еще другое...
Но, заметив испуганный взгляд матери, она умолкла.
Для Врангеля эта вспышка не прошла незамеченной.
Брови его нахмурились, глаза насмешливо блеснули.
- Отрицая божественное влияние, вы, молодой человек, запаслись, вероятно, и собственным объяснением причин тяготения? - спросил он изысканно светским тоном, слегка наклонив голову.
Губы Николая дрогнули, но умоляющий взгляд Анны заставил его сдержаться.
- Объяснения такого не имею... пока, - добавил он и отвернулся, не желая больше разговаривать.
Врангель чуть заметно пожал плечами, показывая, что умолкает единственно из уважения к хозяевам.
- Да-с, - отозвался Яковкин, обращаясь к Николаю. - Правильно сказывали раньше: никогда не берись, молодой человек, за то, чего не умеешь, и не говори того, чего не знаешь. Запомните: мир без единого творца не существует. Иначе придется признать, что философия ведет к безбожию... чего быть не может.
