- Не думаю, господин Ермаков, что вы можете отдавать мне приказы. Я согласен с вашим утверждением, что лучшая гарантия в большом бизнесе взаимная выгода. Но в большом бизнесе нельзя пренебрегать мелочами. Жизнь партнера - мелочь. Но это очень важная мелочь. Я не смог в полной мере понять ваш замысел. Если он таков, каким вы мне его представили, вам нечего опасаться. Вы проведете у нас некоторое время в качестве почетного гостя, а потом мы вернем вас в Россию вместе с вашим специалистом. Если же...
Словно почувствовав, что говорят о нем, инженер, валявшийся в стороне на плащ-палатке, замычал, подсунулся к иллюминатору, сказал:
- Едем? - И вдруг заорал раздольно: - А я сяду! В кабриолет! И поеду! По Пикадилли!
После чего сполз на плащ-палатку и уткнулся носом в пол.
- Если же, - повторил Джаббар и изобразил на лице глубокую задумчивость. - Нет, - сказал он. - Нет, я не хочу даже думать об этом.
- Проклятый идиот! - рявкнул Ермаков. - Останови самолет! В Лахоре засада! ЦРУ! Понял? ЦРУ, черт бы тебя! Быстро соображай, что это для тебя значит!
- ЦРУ? - с интересом переспросил Джаббар. Интерес был неподдельный, даже глаза утратили обычную змеиную холодность. - Это для меня новость. Новость не то, что в Лахоре засада. Мы знали об этом, у нас хорошая агентура. Новость то, что об этом знаете вы. Это требует самого тщательного обдумывания. Я займусь этим. Позже. А сейчас я вынужден вас покинуть. Мне нужно проследить за взлетом.
Ермаков дернулся в кресле так, что в ране стрельнуло и потеплело разошелся шов, пошла кровь. Но ему было не до этого.
- Останови самолет! - закричал он. - Ты что, не понял, что я сказал?! В Лахоре засада!
- Успокойтесь, господин Ермаков, - холодно ответил Джаббар. - Мы летим не в Лахор. Мы летим в Кабул.
Он что-то по-арабски приказал телохранителю. Тот встал у борта, держа в обзоре Ермакова и пространство трюма. Джаббар прошел к пилотской кабине. Араб, стоявший в дверном проеме, уступил ему место, а сам встал спиной к переборке, поводя по сторонам стволом "узи".
Инженер снова замычал, потом поднялся с плащ-палатки и направился к кабине, мотаясь по проходу, как в восьмибалльный шторм и распевая во все горло то, что он считал песней:
- А я сяду в кабриолет! И поеду по Пикадилли! Я поеду по Пикадилли! Чтоб меня там не раздавилли!
- Назад! - приказал ему стоявший у двери пилотской кабины араб.
- Братан! - заорал инженер. - Мне в туалет. Пусти, а то облюю!
- Назад! - повторил араб, направляя ствол автомата в грудь инженера.
- Сядьте, Фалин! - брезгливо посоветовал Ермаков. - Убьют.
Инженер пьяно качнулся в сторону араба и как бы обнял его в судорожных поисках опоры. Араб почему-то вытаращил глаза и сполз по стене на пол. Инженер заботливо поправил его, потом повернулся к Ермакову и спросил совершенно трезвым голосом:
- С чего вы взяли, что я Фалин? Моя фамилия Пастухов.
Брать у араба "узи" я не стал. Это могло спровоцировать остальных на пальбу. И я мог бы не успеть всем ответить. Поэтому я придал этому смуглому красавцу вид утомленного жизнью человека, который присел у стеночки отдохнуть, и направился в гости к пилотам, стараясь не выходить из образа.
Бутылка водки, вылитая на меня в ремзоне, еще не успела выдохнуться, она поддерживала мой имидж, но я счел необходимым подкрепить его вокальными упражнениями.
Из чего у постороннего зрителя складывается образ пьяного? Ну, известно.
Правда, моя Настена однажды нашла более яркое определение. Она сказала: "А там стоит дяденька. Он писяет, а изо рта у него идет суп".
Но не мог же я копировать дяденьку - в данной ситуации это было бы перебором. Поэтому я ограничился песнями звезд современной эстрады.
С Вайкуле у меня не заладилось, все слова вылетели из головы, кроме некоторых. Поэтому я сменил репертуар и заголосил:
- Ой, мама, шика дам, шика дам!
Других слов я не знал, но эти можно было повторять сто пятьдесят три раза, как это делают сейчас все артисты.
В дверном проеме пилотской кабины стоял маленький араб с жирным затылком и черными блестящими волосами. В руке у него, как я заметил, заглянув через его плечо, был симпатичный австрийский "глок" в пластмассовом исполнении, очень удобном, когда тебе нужно пройти через металлоискатели аэропорта или банка.
Араб держал пистолет стволом чуть вверх и напряженно вслушивался в слова предстартовой "молитвы", как сами летуны называют перечень всего, что нужно напоследок проверить.
Обзор из пилотского фонаря был куда обширней, чем из иллюминатора, и я воспользовался этим, чтобы оценить обстановку.
"Руслан" стоял в начале главной взлетно-посадочной полосы, подрагивал, сдерживаемый тормозами. Из-под его высокого носа стремительно уходила вперед космическая бетонка взлетной полосы, соразмерная разве только с такими машинами, как "Руслан" или "Мрия". Далеко сбоку суетились маленькие фигурки людей, а по второй полосе, параллельной главной, шпарил аэродромный "пазик", будто бы набирал взлетную скорость.
И было еще кое-что новое в привычном для глаза аэродромном пейзаже. С севера, откуда мы всего несколько дней назад свалились на этот обыкновенный аэродром, показались два десантных Ми-17. Целью их был явно "Руслан". Они брали его в огиб. И еще на подлете из люков посыпались штуртросы и на них повисли маленькие черные фигурки.
- Вертолетики? - пропел я. - Тросики! А на них десантнички! Какие хорошенькие! Как обезьянки! И куда же это они спешат?
Араб круто повернулся и приказал, не отводя ствол от затылка командира экипажа:
- На место! - И тут же - пилотам, переводя пистолет с одного на другого: - Взлетать!
- Не мешайте! - ответил командир и проговорил в ларингофон: - Я "Руслан". Подтвердите разрешение на взлет.
- Взлет запрещаю! - ответила вышка. - "Руслан", взлет запрещаю, как поняли?
Араб сорвал с головы командира переговорник, выкрикнул в микрофон:
- Самолет захвачен! На борту заложники! Немедленно взлет! - повторил он, вжимая ствол "глока" в висок летчика.
Неприятная ситуация. Сдуру может пальнуть. Придется ждать более подходящего момента.
- Что делать, поехали, - бросил командир второму пилоту.
Махина "Руслана" содрогнулась от рева турбин и сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей заскользила по бетонке.
Тем временем "пазик" выскочил на главную полосу, водитель выпрыгнул из автобуса. Он был слишком далеко, чтобы разглядеть лицо, но по пластике крупного матерого тигра я безошибочно узнал Сивопляса.
Он вышел на середину бетонки перед автобусом, остановился, расставил ноги и стал деловито прилаживать на плече что-то до боли знакомое, почти родное.
- Мужики, - сказал я пилотам. - На вашем месте я не стал бы особенно разгоняться.
- Взлетать! - завизжал араб.
- Мужики, не советую, - повторил я. - Ваше дело, конечно. Но я бы притормозил.
- Что у него в руках? - спросил командир экипажа, вытягиваясь вперед и напряженно всматриваясь в Сивопляса, который стоял несокрушимо, как памятник самому себе.
Я объяснил:
- Ручной зенитно-ракетный комплекс "Игла". Дальность полета ракеты по горизонтали - пять тысяч двести метров...
От резкого торможения араба бросило на кресло второго пилота. Воспользовавшись этим вполне житейским обстоятельством, я отобрал у него "глок", слегка успокоил, а потом попросил его телохранителей аккуратно положить на пол "узи", а самим тоже лечь в проходе и не шевелиться. Один послушался, а другой пошевелился. Больше он шевелиться не будет.
"Руслан" замер, турбины стихли. И тут по фюзеляжу словно бы загромыхал камнепад. Что-то ахнуло, долбануло, аварийные люки выбило, и в самолет черным горохом сыпанули десантники в "ночках".
- Руки! - рявкнул один из них. - Бросай оружие, ексель-моксель!
- Ковшов! - завопил я, поспешно отшвыривая от себя "глок". Отставить!
Младший лейтенант Ковшов стащил "ночку" с потной физиономии и удивленно сказал:
