На подъезде к Большому Каменному, откуда открывалась знаменитая панорама Кремля за Москвой-рекой, Пастух снова сбросил скорость, глядя на ночные терема, соборы и тускло золотящийся купол колокольни Ивана Великого. Как и сталинские высотки, их уже несколько лет с наступлением темноты подсвечивали невидимыми прожекторами, отчего они становились какими-то призрачно-таинственными, как изображения на рентгеновских пленках.

Оба молча и пристально смотрели на кремлевские дворцы, на кое-где светящиеся окна в зданиях над зубчатой стеной, на трехцветный российский флаг -- обвисший и мокрый после ливня.

-- Не знаю как тебя, а меня так просто разбирает любопытство, что они нам собираются предложить, -- сказал Док.

-- Скоро узнаем, -- угрюмо промолвил Пастухов.

Как и собирались, к "Рижской" прибыли загодя. У станции метро людей почти не было, только изредка в свете уличных фонарей появлялись прохожие под зонтами.

Покрутившись минут десять по улицам и проездам, сделав пару контрольных кругов под эстакадой, они доехали до Крестовского моста, развернулись под ним и вернулись по проспекту Мира к Рижскому вокзалу.

Немного постояли у тротуара, потом снова вернулись туда, где было назначено свидание и, наконец, минут за десять до условленного времени, не сговариваясь, одновременно сняли, обесточили и спрятали под сиденьями выданные им пейджеры, загнали машину в тень, заперли ее и не спеша двинулись пешком на другую сторону проспекта Мира, к остановке, где их должны были встретить.

Видно, ни автобусов, ни троллейбусов не было давно -- за то время, что они кружили, проводя наружную разведку, на остановке собралась изрядная толпа. Они смешались с ней и стояли, невольно прислушиваясь к чужим разговорам, внимательно приглядываясь к тем людям, что ежились под мокрыми зонтиками.

Моросил мелкий дождик. Было черно, мокро, неуютно. Но вот подкатил восемнадцатый троллейбус, за ним пустой сорок второй, народ ринулся к дверям, и вскоре машины унеслись по блестящим мокрым мостовым. В свете золотистого фонаря на высокой мачте остались лишь они двое.

Пастухов взглянул на часы.

-- Двадцать два пятьдесят девять, -- сказал он негромко. -- Пора бы...

-- Угу... -- прогудел Док.

И в ту же секунду откуда-то вынырнула, видимо из темной ниши между двумя киосками, мужская фигура. Человек был один -- немного выше среднего роста, коренастый. Возможно, он ^некоторое время наблюдал из укрытия, а теперь неторопливо направлялся прямо к ним вразвалку, сунув руки в карманы полосатых спортивных штанов.

И когда приблизился. Пастух и Док без труда узнали в нем немолодого водителя того минивэна "мицубиси", на котором их доставили назад в Москву с таинственной загородной дачи.

-- Здорово, ребята, -- по-свойски, буднично приветствовал он их как старых знакомых и протянул руку. Рука была железная. Видно, этот человек умел не только крутить баранку. -- Не опоздал? Вы, смотрю, маленько раньше приехали? Ну, топайте за мной.

Он повернулся и двинулся куда-то во тьму узкого прохода между каменными ограждениями и рядами палаток закрытого до утра оптового рынка. Они молча повиновались и двинулись за ним.

Шагали в темноте мимо бесчисленных закрытых и задраенных щитами ларьков и магазинчиков, иногда спотыкались о какие-то коробки, ящики, обломки стальной арматуры. Было грязно, мокро, отовсюду несло мочой и фруктовой гнилью. Шли через какие-то лабиринты проходных двориков, вдоль железных и кирпичных заборов, спускались и поднимались по темным скользким лестницам -вокруг делалось все мрачней и глуше -- как будто и не было совсем рядом иной жизни и иного мира огромного города.

Где-то поблизости время от времени грохотали поезда, коротко посвистывали электрички.

Наконец вслед за этим человеком, пригнувшись, нырнули в пролом толстой бетонной стены. И оказались в сырой черноте, где пахло углем и железнодорожной смазкой. Вдали, в темноте, тревожно светились синие огоньки на стрелках, горели прожектора на высоких мачтах и в отсвете их лучей тускло отблескивали бесчисленные мокрые рельсы.

Громадные черные тени высились вокруг. Приглядевшись, они различили нескончаемые ряды неподвижных электричек и пассажирских вагонов дальнего следования, загнанных в тупики. Это был черный спящий город, составленный из вагонов, отстойная зона Ленинградского и Ярославского вокзалов -- составы, составы, составы... В вагонах кое-где тускло горели окна, скользили за мутными стеклами какие-то подозрительные пятна света, а в основном было темно.

Но этот странный город жил своей неведомой тайной жизнью... Где-то слышались голоса, смех, где-то хныкал ребенок, откуда-то доносилась пьяная песня и матерная ругань.

Провожатый остановился -- под одеждой у него пиликнула и что-то гнусаво пробормотала рация. Он сунул руку за пазуху, достал и приблизил ко рту какое-то помигивающее разноцветными огоньками связное радиоустройство.

-- Так точно, прибыли, -- ответил он на чей-то запрос. -- На девятом пути. Направляемся к вам.

-- Можете следовать, -- распорядилась рация.

-- Понял вас.

И снова зашагали между составами, мимо поездов, по узким коридорам между путями, -- поминутно попадая в лужи и глядя под ноги, чтоб не оступиться на шпалах, не зацепиться за кабели и штабеля старых рельсов, чтоб не разбить головы о поручни и стальные ступеньки, торчащие из распахнутых вагонных дверей. Идти порой приходилось вдоль веток действующих перегонов, по которым время от времени то навстречу, ослепляя прожекторами электровозов, то нагоняя, с тяжелым лязгом проходили дальние поезда и пригородные электрички.

Тут было самое подходящее и удобное место, чтобы в случае надобности спровадить на тот свет человека, да так, что и комар носа не подточит -- без свидетелей и улик. И немало, наверное, людей не по своей воле расстались тут с жизнью вот такими мрачными грозовыми ночами.

Мимо них, мерно постукивая колесными парами и набирая скорость, проплыл от Ленинградского поезд до Санкт-Петербурга. Пассажиры стояли возле окон и смотрели, раздвинув занавески, на идущих куда-то троих мужчин.

Тот, что встретил их, шагал уверенно -- видно, хорошо знал эту опасную дорогу.

Впереди послышался шум: там двигались и толпились какие-то неясные фигуры, раздавалась гортанная речь и негромкие резкие возгласы.

.-- Цыгане? -- спросил Пастухов.

-- Тут целые таборы ночуют, -- обернулся провожатый, -- гоняют их, гоняют, а ничего, держатся. Тут много их. Могут погадать -- будущее предсказать... Не желаете?

-- Мы уж как-нибудь на обратном пути погадаем, -- усмехнулся Док. И тот, что вел их, тоже улыбнулся.

Наконец от одного из вагонов отделились и выступили навстречу несколько рослых мужчин, в которых они, люди военные, тотчас угадали своих -служивый, привычный к опасности народ.

Подошли трое, тихо приказали поднять руки, проверили и обыскали вполне профессионально, водя по одежде каким-то нежно попискивающим электронным приборчиком -- удостоверились, что нет ни записывающей аппаратуры, ни оружия, и показали на лесенку, ведущую в открытую дверь вагона.

-- Давайте забирайтесь, -- сказал провожатый, и, потянув в темноте Пастуха за полу куртки, подвел к вагонной лесенке. -- До встречи!

Пастух оглянулся и решительно полез вверх по стальным ступеням. За ним вскарабкался и Док.

В вагоне было совершенно темно.

-- Проходите вперед по коридору, -- сказал сопровождающий.

Двинулись в скользящем луче фонаря и оказались в купе с наглухо зашторенным окном. В этой кромешной тьме раздался вдруг голос, но не тот, что тогда, на той вилле, -- другой, незнакомый:

-- Здравствуйте. Садитесь. Прошу простить, что принимаю в таком месте. Зато здесь мы сможем спокойно поговорить.

-- Говорите, -- сказал Пастух.

-- Нас уведомили, -- сказал человек из темноты, -- что вы не просто контрактники. Вы люди, готовые служить идее. Так или нет?

-- Допустим, что так, -- сказал Док. -- С поправкой на то, что нам и нашим близким надо есть и пить.