Онъ сказалъ не "дьявола", а именно "дiавола", какъ-то подчеркнуто и малость по церковному...

-- Я, знаете, не былъ религiознымъ... Ну, какъ вся русская интеллигенцiя. Ну, конечно, развe могъ я вeрить въ такую чушь, какъ дiаволъ?.. Да, а вотъ теперь я вeрю. Я вeрю потому, что я его видeлъ, потому, что я его вижу... Я его вижу на каждомъ лагпунктe... И онъ -- есть, Иванъ Лукьяновичъ, онъ есть... Это -- не поповскiя выдумки. Это реальность... Это научная реальность...

Мнe стало какъ-то жутко, несмотря на мои "кулаки". Юра какъ-то даже поблeднeлъ... Въ этомъ полуживомъ и полусгнившемъ математикe, видeвшемъ дьявола на каждомъ лагпунктe и проповeдующемъ намъ реальность его бытiя, было что-то апокалиптическое, что-то, отъ чего по спинe пробeгали мурашки... Я представилъ себe всe эти сотни "девятнадцатыхъ кварталовъ", раскинутыхъ по двумъ тысячамъ верстъ непроглядной карельской тайги, придавленной полярными ночами, всe эти тысячи бараковъ, гдe на кучахъ гнилого тряпья ползаютъ полусгнившiе, обсыпанные вошью люди, и мнe показалось, что это не вьюга бьется въ оконца избы, а ходитъ кругомъ и торжествующе гогочетъ дьяволъ -тотъ самый, котораго на каждомъ лагпунктe видeлъ Авдeевъ. Дьяволъ почему-то имeлъ обликъ Якименки...

-- Такъ, вотъ видите, -- продолжалъ Авдeевъ... -- Передо мною еще восемь лeтъ вотъ этихъ... лагпунктовъ Ну, скажите по совeсти, Борисъ Лукьяновичъ -- ну, вотъ вы, врачъ -- скажите по совeсти, какъ врачъ, -есть-ли у меня хоть малeйшiе шансы, хоть малeйшая доля вeроятности, что я эти восемь лeтъ переживу?..

Авдeевъ остановился и посмотрeлъ на брата въ упоръ, и въ его взглядe я снова уловилъ искорки какой-то странной побeды... Вопросъ засталъ брата врасплохъ...

-- Ну, Афанасiй Степановичъ, вы успокоитесь, наладите какой-то болeе или менeе нормальный образъ жизни, -- началъ братъ -- и въ его голосe не было глубокаго убeжденiя...

-- Ага, ну такъ значитъ, я успокоюсь! Потерявъ все, что у меня было въ этомъ мiрe, все, что у меня было близкаго и дорогого, -- я, значитъ, успокоюсь!.. Вотъ -- попаду въ "штабъ", сяду {235} за столъ и успокоюсь... Такъ, что ли? Да -- и какъ это вы говорили? -- да, "нормальный образъ жизни"?

-- Нeтъ, нeтъ, я понимаю, не перебивайте, пожалуйста. -- заторопился Авдeевъ, -- я понимаю, что пока я нахожусь подъ высокимъ покровительствомъ вашихъ кулаковъ, я, быть можетъ, буду имeть возможность работать меньше шестнадцати часовъ въ сутки. Но я вeдь и восьми часовъ не могу работать вотъ этими... этими...

Онъ протянулъ руку и пошевелилъ огрызками своихъ пальцевъ...

-- Вeдь я не смогу... И потомъ -- не могу же я расчитывать на всe восемь лeтъ вашего покровительства... Высокаго покровительства вашихъ кулаковъ... -- Авдeевъ говорилъ уже съ какимъ-то истерическимъ сарказмомъ...

-- Нeтъ, пожалуйста, не перебивайте, Иванъ Лукьяновичъ. (Я не собирался перебивать и сидeлъ, оглушенный истерической похоронной логикой этого человeка). Я вамъ очень, очень благодаренъ, Иванъ Лукьяновичъ, -- за ваши благородныя чувства, во всякомъ случаe... Вы помните, Иванъ Лукьяновичъ, какъ это я стоялъ передъ вами и разстегивалъ свои кольсоны... И какъ вы, по благородству своего характера, соизволили съ меня этихъ кольсонъ -послeднихъ кольсонъ -- не стянуть... Нeтъ, нeтъ, пожалуйста, не перебивайте, дорогой Иванъ Лукьяновичъ, не перебивайте... Я понимаю, что, не стаскивая съ меня кольсонъ, -- вы рисковали своими... можетъ быть, больше, чeмъ кольсонами... Можетъ быть, больше, чeмъ кольсонами -- своими кулаками... Какъ это называется... бездeйствiе власти... что ли... Власти снимать съ людей послeднiя кольсоны...

Авдeевъ задыхался и судорожно хваталъ воздухъ открытымъ ртомъ.

-- Ну, бросьте, Афанасiй Степановичъ, -- началъ было я.

-- Нeтъ, нeтъ, дорогой Иванъ Лукьяновичъ, я не брошу... Вeдь вы же меня не бросили тамъ, на помойной ямe девятнадцатаго квартала... Не бросили?

Онъ какъ-то странно, пожалуй, съ какой-то мстительностью посмотрeлъ на меня, опять схватилъ воздухъ открытымъ ртомъ и сказалъ -- глухо и тяжело:

-- А вeдь тамъ -- я было уже успокоился... Я тамъ -- уже совсeмъ было отупeлъ. Отупeлъ, какъ полeно.

Онъ всталъ и, нагибаясь ко мнe, дыша мнe въ лицо своимъ трупнымъ запахомъ, сказалъ раздeльно и твердо:

-- Здeсь можно жить только отупeвши... Только отупeвши... Только не видя того, какъ надъ лагпунктами пляшетъ дьяволъ... И какъ корчатся люди подъ его пляской...

...Я тамъ умиралъ... -- Вы сами понимаете -- я тамъ умиралъ... Въ говорите -- "правильный образъ жизни". Но развe дьяволъ насытится, скажемъ, ведромъ моей крови... Онъ ее потребуетъ всю... Дьяволъ соцiалистическаго строительства требуетъ всей вашей крови, всей, до послeдней капли. И онъ ее выпьетъ всю. Вы думаете -- ваши кулаки?.. Впрочемъ -- я знаю -- вы сбeжите. Да, да, конечно, вы сбeжите. Но куда вы отъ него {236} сбeжите?.. "Камо бeгу отъ лица твоего и отъ духа твоего камо уйду"...

Меня охватывала какая-то гипнотизирующая жуть -- въ одно время и мистическая, и прозаическая. Вотъ пойдетъ этотъ математикъ съ дьяволомъ на каждомъ лагпунктe пророчествовать о нашемъ бeгствe, гдe-нибудь не въ этой комнатe...

-- Нeтъ, вы не безпокойтесь, Иванъ Лукьяновичъ, -- сказалъ Авдeевъ, словно угадывая мои мысли... -- Я не такой ужъ сумасшедшiй... Я не совсeмъ ужъ сумасшедшiй... Это -- ваше дeло; удастся сбeжать -- дай Богъ.

-- Дай Богъ... Но, куда? -- продолжалъ онъ раздумчиво... -- Но куда? Ага, конечно -- заграницу, заграницу. Ну что-жъ, кулаки у васъ есть... Вы, можетъ быть, пройдете... Вы, можетъ быть, пройдете.

Мнe становилось совсeмъ жутко отъ этихъ сумасшедшихъ пророчествъ.

-- Вы, можетъ быть, пройдете -- и предоставите мнe здeсь проходить сызнова всe ступени отупeнiя и умиранiя. Вы вытащили меня только для того, объективно, только для того, чтобы я опять началъ умирать сызнова, чтобы я опять прошелъ всю эту агонiю... Вeдь вы понимаете, что у меня только два пути -- въ Свирь, въ прорубь, или -- снова на девятнадцатый кварталъ... раньше или позже -- на девятнадцатый кварталъ: онъ меня ждетъ, онъ меня не перестанетъ ждать -- и онъ правъ, другого пути у меня нeтъ -- даже для пути въ прорубь нужны силы... И, значитъ -- опять по всeмъ ступенькамъ внизъ. Но, Иванъ Лукьяновичъ, пока я снова дойду до того отупeнiя, вeдь я что-то буду чувствовать. Вeдь все-таки -- агонизировать -- это не такъ легко. Ну, прощайте, Иванъ Лукьяновичъ, я побeгу... Спасибо вамъ, спасибо, спасибо...

Я сидeлъ, оглушенный. Авдeевъ ткнулъ было мнe свою руку, но потомъ какъ-то отдернулъ ее и пошелъ къ дверямъ.

-- Да погодите, Афанасiй Степановичъ, -- очнулся Борисъ.

-- Нeтъ, нeтъ, пожалуйста, не провожайте... Я самъ найду дорогу... Здeсь до барака близко... Я вeдь до Кеми дошелъ. Тоже была ночь... Но меня велъ дьяволъ.

Авдeевъ выскочилъ въ сeни. За нимъ вышелъ братъ. Донеслись ихъ заглушенные голоса. Вьюга рeзко хлопнула дверью, и стекла въ окнахъ задребезжали. Мнe показалось, что подъ окнами снова ходитъ этотъ самый авдeевскiй дьяволъ и выстукиваетъ желeзными пальцами какой-то третiй звонокъ.

Мы съ Юрой сидeли и молчали. Черезъ немного минутъ вернулся братъ. Онъ постоялъ посрединe комнаты, засунувъ руки въ карманы, потомъ подошелъ и уставился въ занесенное снeгомъ окно, сквозь которое ничего не было видно въ черную вьюжную ночь, поглотившую Авдeева.

-- Послушай, Ватикъ, -- спросилъ онъ, -- у тебя деньги есть?

-- Есть, а что?..

-- Сейчасъ хорошо бы водки. Литра по два на брата. Сейчасъ для этой водки я не пожалeлъ бы загнать свои послeднiя... кольсоны... {237}

ПОДЪ КРЫЛЬЯМИ АВДEЕВСКАГО ДЬЯВОЛА

Борисъ собралъ деньги и исчезъ въ ночь, къ какой-то бабe, мужа которой онъ лeчилъ отъ пулевой раны, полученной при какихъ-то таинственныхъ обстоятельствахъ. Лeчилъ, конечно, нелегально. Сельскаго врача здeсь не было, а лагерный, за "связь съ мeстнымъ населенiемъ", рисковалъ получить три года прибавки къ своему сроку отсидки. Впрочемъ, при данныхъ условiяхъ -прибавка срока Бориса ни въ какой степени не смущала.