-- Знаете, что мнe слeдователь отвeтилъ? "Ахъ, говоритъ, не все ли вамъ равно, гражданинъ Гендельманъ, за что вамъ сидeть -- за "Соколъ" или не за "Соколъ"?". Какое генiальное прозрeнiе въ глубины человeческаго сердца! Представьте себe -- мнe, оказывается, рeшительно все равно за что сидeть -разъ я уже все равно сижу.

-- Почему я работаю плотникомъ? А зачeмъ мнe работать не плотникомъ? Во-первыхъ, я зарабатываю себe настоящая, мозолистыя, пролетарскiя руки. Знаете, какъ въ пeсенкe поется:

"... Въ заводскомъ гулe онъ ласкалъ

Ея мозолистыя груди"...

Во-вторыхъ, я здоровъ (посылки мнe присылаютъ), а ужъ лучше тесать бревна, чeмъ зарабатывать себe геморрой. Въ третьихъ, я имeю дeло не съ совeтскимъ активомъ, а съ порядочными людьми -- съ крестьянами. Я раньше побаивался, думалъ -- антисемитизмъ. У нихъ столько же антисемитизма, какъ у васъ -коммунистической идеологiи. Это -- честные люди и хорошiе товарищи, а не какая-нибудь совeтская сволочь. Три года я уже отсидeлъ -- еще два осталось. Заявленiе о смягченiи участи?

Тутъ голосъ Гендельмана сталъ суровъ и серьезенъ:

-- Ну, отъ васъ я такого совeта, И. Л., не ожидалъ. Эти бандиты меня безъ всякой вины, абсолютно безъ всякой вины, посадили на каторгу, оторвали меня отъ жены и ребенка -- ему было только двe недeли -- и чтобы я передъ ними унижался, чтобы я у нихъ что-то вымаливалъ?..

Забубенные глаза Гендельмана смотрeли на меня негодующе.

-- Нeтъ, И. Л., этотъ номеръ не пройдетъ: Я, дастъ Богъ, отсижу и выйду. А тамъ -- тамъ мы посмотримъ... Дастъ Богъ {155} -- тамъ мы посмотримъ... Вы только на этихъ мужичковъ посмотрите -- какая это сила!..

Вечерeло. Патрули проходили мимо эшелоновъ, загоняя лагерниковъ въ вагоны. Пришлось попрощаться съ Гендельманомъ.

-- Ну, передайте Борису и вашему сыну -- я его такъ и не видалъ -- мой, такъ сказать, спортивный привeтъ. Не унывайте. А насчетъ Чекалина все-таки подумайте.

СРЫВЪ

Я пытался прорваться на Погру на слeдующiй день, еще разъ отвести душу съ Гендельманомъ, но не удалось. Вечеромъ Юра мнe сообщилъ, что Якименко съ утра уeхалъ на два-три дня на Медвeжью Гору и что въ какой-то дополнительный списокъ на ближайшiй этапъ урчевскiй активъ ухитрился включить и его, Юру; что списокъ уже подписанъ начальникомъ отдeленiя Ильиныхъ и что сегодня вечеромъ за Юрой придетъ вооруженный конвой, чего для отдeльныхъ лагерниковъ не дeлалось никогда. Вся эта информацiя была сообщена Юрe чекистомъ изъ третьяго отдeла, которому Юра въ свое время писалъ стихами письма къ его возлюбленной: поэтическiя настроенiя бываютъ и у чекистовъ.

Мой пропускъ на Погру былъ дeйствителенъ до 12 часовъ ночи. Я вручилъ его Юрe, и онъ, забравъ свои вещи, исчезъ на Погру съ наставленiемъ -"дeйствовать по обстоятельствамъ", въ томъ же случаe, если скрыться совсeмъ будетъ нельзя, разыскать вагонъ Гендельмана.

Но эшелонъ Гендельмана уже ушелъ. Борисъ запряталъ Юру въ покойницкую при больницe, гдe онъ и просидeлъ двое сутокъ. Активъ искалъ его по всему лагерю. О переживанiяхъ этихъ двухъ дней разсказывать было бы слишкомъ тяжело.

Черезъ два дня прieхалъ Якименко. Я сказалъ ему, что, вопреки его прямой директивe, Стародубцевъ обходнымъ путемъ включилъ Юру въ списокъ, что, въ частности, въ виду этого, сорвалась подготовка очередного эшелона (одна машинка оставалась безработной), и что Юра пока что скрывается за предeлами досягаемости актива.

Якименко посмотрeлъ на меня мрачно и сказалъ:

-- Позовите мнe Стародубцева.

Я позвалъ Стародубцева. Минутъ черезъ пять Стародубцевъ вышелъ отъ Якименки въ состоянiи, близкомъ къ истерiи. Онъ что-то хотeлъ сказать мнe, но величайшая ненависть сдавила ему горло. Онъ только ткнулъ пальцемъ въ дверь Якименскаго кабинета. Я вошелъ туда.

-- Вашъ сынъ сейчасъ на БАМ не eдетъ. Пусть онъ возвращается на работу. Но съ послeднимъ эшелономъ поeхать ему, вeроятно, придется.

Я сказалъ:

-- Товарищъ Якименко, но вeдь вы мнe обeщали.

-- Ну и что же, что обeщалъ! Подумаешь, какое сокровище вашъ Юра. {156}

-- Для... Для меня -- сокровище...

Я почувствовалъ спазмы въ горлe и вышелъ.

Стародубцевъ, который, видимо, подслушивалъ подъ дверью, отскочилъ отъ нея къ стeнкe, и всe его добрыя чувства ко мнe выразились въ одномъ словe, въ которомъ было... многое въ немъ было...

-- Сокровище, г-ы-ы...

Я схватилъ Стародубцева за горло. Изъ актива съ мeста не двинулся никто. Стародубцевъ судорожно схватилъ мою руку и почти повисъ на ней. Когда я разжалъ руку, Стародубцевъ мeшкомъ опустился на полъ. Активъ молчалъ.

Я понялъ, что еще одна такая недeля -- и я сойду съ ума.

Я ТОРГУЮ ЖИВЫМЪ ТОВАРОМЪ

Эшелоны все шли, а наше положенiе все ухудшалось. Силы таяли. Угроза Юрe росла. На обeщанiя Якименки, послe всeхъ этихъ инцидентовъ, расчитывать совсeмъ было нельзя. Борисъ настаивалъ на немедленномъ побeгe. Я этого побeга боялся, какъ огня. Это было бы самоубiйствомъ, но помимо такого самоубiйства, ничего другого видно не было.

Я уже не спалъ въ тe короткiе часы, которые у меня оставались отъ урчевской каторги. Одни за другими возникали и отбрасывались планы. Мнe все казалось, что гдe-то, вотъ совсeмъ рядомъ, подъ рукой, есть какой-то выходъ, идiотски простой, явственно очевидный, а я вотъ не вижу его, хожу кругомъ да около, тыкаюсь во всякую майнридовщину, а того, что надо -- не вижу. И вотъ, въ одну изъ такихъ безсонныхъ ночей меня, наконецъ, осeнило. Я вспомнилъ о совeтe Гендельмана, о предсeдателe прiемочной комиссiи БАМа чекистe Чекалинe и понялъ, что этотъ чекистъ -- единственный способъ спасенiя и при томъ способъ совершенно реальный.

Всяческими пинкертоновскими ухищренiями я узналъ его адресъ. Чекалинъ жилъ на краю села, въ карельской избe. Поздно вечеромъ, воровато пробираясь по сугробамъ снeга, я пришелъ къ этой избe. Хозяйка избы на мой стукъ подошла къ двери, но открывать не хотeла. Черезъ минуту-двe къ двери подошелъ Чекалинъ.

-- Кто это?

-- Изъ УРЧ, къ товарищу Чекалину.

Дверь открылась на десять сантиметровъ. Изъ щели прямо мнe въ животъ смотрeлъ стволъ парабеллюма. Электрическiй фонарикъ освeтилъ меня.

-- Вы -- заключенный?

-- Да.

-- Что вамъ нужно? -- голосъ Чекалина былъ рeзокъ и подозрителенъ.

-- Гражданинъ начальникъ, у меня къ вамъ очень серьезный разговоръ и на очень серьезную тему.

-- Ну, говорите. {157}

-- Гражданинъ начальникъ, этотъ разговоръ я черезъ щель двери вести не могу.

Лучъ фонарика уперся мнe въ лицо. Я стоялъ, щурясь отъ свeта, и думалъ о томъ, что малeйшая оплошность можетъ стоить мнe жизни.

-- Оружiе есть?

-- Нeтъ.

-- Выверните карманы.

Я вывернулъ карманы.

-- Войдите.

-- Я вошелъ.

Чекалинъ взялъ фонарикъ въ зубы и, не выпуская парабеллюма, свободной рукой ощупалъ меня всего. Видна была большая сноровка.

-- Проходите впередъ.

Я сдeлалъ два-три шага впередъ и остановился въ нерeшимости.

-- Направо... Наверхъ... Налeво, -- командовалъ Чекалинъ. Совсeмъ какъ въ корридорахъ ГПУ. Да, сноровка видна.

Мы вошли въ убого обставленную комнату. Посерединe комнаты стоялъ некрашеный деревянный столъ. Чекалинъ обошелъ его кругомъ и, не опуская парабеллюма, тeмъ же рeзкимъ тономъ спросилъ:

-- Ну-съ, такъ что же вамъ угодно?

Начало разговора было мало обeщающимъ, а отъ него столько зависeло... Я постарался собрать всe свои силы.

-- Гражданинъ начальникъ, послeднiе эшелоны составляются изъ людей, которые до БАМа завeдомо не доeдутъ.

У меня запнулось дыханiе.

-- Ну?

-- Вамъ, какъ прiемщику рабочей силы, нeтъ никакого смысла нагружать вагоны полутрупами и выбрасывать въ дорогe трупы...

-- Да?

-- Я хочу предложить давать вамъ списки больныхъ, которыхъ ББК сажаетъ въ эшелоны подъ видомъ здоровыхъ... Въ вашей комиссiи есть одинъ врачъ. Онъ, конечно, не въ состоянiи провeрить всeхъ этапниковъ, но онъ можетъ провeрить людей по моимъ спискамъ...