Я прекрасно понимаю, почему Серж против того, чтобы Леню перевезти в лазарет. Там столько больных, лежащих вповалку, гдe только есть кусочек свободнаго мeста, что каждый стремится отлежаться "дома", какой бы этот "дом" ни был. 318

Я взял свою нехитрую аптечку и направился к Ленe.

В нeскольких километрах от кремля -- 2-3 маленьких домика, -- какой-то старый "скит". Там нeсколько старых профессоров заключенных, оборванных и голодных, изучают флору и фауну острова. Перед учеными теперь поставлена задача: изучить вопрос -- могут ли бeломорскiя водоросли дать iод?

На Соловках их рeшенiя ждут с трепетом. Неужели это рeшенiе будет положительным? Избави Бог! Это будет обозначать, что тысячи несчастных заключенных будут замерзать в ледяной водe Бeлаго моря в поисках этих "iодоносных водорослей." И капля iоду будет стоить капли человeческой крови...

К этим профессорам в помощники мы пристроили нашего скаута Леню, 16-лeтняго мальчика, сорваннаго со школьной скамьи и брошеннаго на каторгу. Леня еще так юн и так похож на дeвушку своим розовым и нeжным лицом, что не раз, когда он был в пальто, нас задерживали чекисты за "нелегальное свиданiе", принимая его за женщину (такiя встрeчи караются нeсколькими недeлями карцера).

Леня вырван из счастливой дружной семьи, привезен к нам из Крыма, и в его сердцe еще так много дeтскаго любопытства и дружелюбiя, как у щенка, ко всему окружающему, что его любят всe, даже грубые чекисты. Когда я вижу его молодое славное лицо, я всегда вспоминаю слова поэта, сказанныя как-будто как раз о Ленe в теперешнем перiодe его жизни:

"В тe дни, когда мнe были новы всe впечатлeнья бытiя..."

Жизнь не только не сломала, но даже и не согнула его. Он еще не может осознать всего ужаса окружающаго, и для нас всeх, напряженных и настороженных, его ясные восторженные глаза и открытая всeм, чистая душа -отдых и радость... И его, этого мальчика, сочли опасным преступником и приговорили к 3 годам каторжных работ?..

Леня, вмeстe с другим скаутом, москвичом Ваней, метеорологом по спецiальности, живет в маленькой комнатe рядом с профессорами. Вся эта "бiологическая станцiя" -- маленькiй мiрок, живущiй, как и всe, впроголодь, 319 но оторванный территорiально от кремля, с его атмосферой произвола и гнета.

Тревожное лицо Вани, стоявшаго у постели больного мальчика, прояснилось при моем появленiи.

-- Ленич, голуба, что это с тобой?

-- Да вот умирать собрался, дядя Боб, -- слабым голосом отвeтил мальчик, протягивая мнe свою горячую руку. Лицо его пылало и губы потрескались от жара.

Оказывается, бiологической станцiи было дано какое-то срочное заданiе, достать какiе-то рeдкiе сорта водорослей. Дни были морозные и вeтреные, и ребята рeшили освободить от этой обязанности стариков-профессоров и произвести развeдку самим. В тяжелой работe, пробивая во льду отверстiя, они, видимо, разгорячились не в мeру и простудились. Ваня, как болeе взрослый и крeпкiй отдeлался кашлем, а Леня слег.

-- Ничего, Ленич, -- успокоил я его послe осмотра. -- До свадьбы навeрняка выздоровeешь. Хотя больше 100 лeт и не проживешь. Вот тебe, Ваня, рецепт, передай его Васe, он там в санчасти санитаром, он достанет по блату, что нужно.

В комнатку к нам вошел сeдой, как лунь, высокiй старик -- завeдующiй метеорологической станцiей, профессор Кривош-Ниманич.

Его спецiальностью была филологiя. Он в совершенствe знал 18 языков и был выдающимся спецiалистом по всяким шифрам. Но он отказался работать для ГПУ и очутился на Соловках с приговором в 10 лeт. Слишком много он знал, чтобы его оставить на свободe...

-- Ну, как наш болящiй? -- ласково спросил он, здороваясь со мной. -Так, так... -- качнул он головой, выслушав мой дiагноз. -- Понятно... Откуда, кстати, у вас такiя медицинскiя знанiя?

-- Да вот, таскался по бeлу-свeту -- набрался осколков всяких знанiй...

Старик пристально посмотрeл на меня и улыбнулся.

-- Угу... Я понимаю... В санчасти очень неуютно, что и говорить... Ну что-ж, лeчите его здeсь. Как-нибудь соединенными усилiями выходим мальчика. Так заразнаго, по вашему мнeнiю, ничего?

-- Пока данных за это нeт. 320

-- Я вeдь спрашиваю это не потому, чтобы Леню в лазарет класть... Этого-то мы, во всяком случаe, не сдeлаем... Но режим другой установим. Обидно вeдь все-таки в лагерe болeть...

-- Обычныя гигiеническiя условiя, конечно, должны быть соблюдены.

-- Это мы сдeлаем. Ребята у нас хорошiе, толковые. Ничего, мальчики, не унывайте. То ли еще бывает! Главное -- берегите нервы. Вeрьте старику: в нервах -- все. Не унывайте сами и не давайте, вот, всeм этим ужасам царапать душу. Будьте спокойнeй. У вас, скаутов, я слышал, в каждом патрулe спецiальность есть. Пожарный, прачка или что там еще... Ну, вот вы и сформируйте из соловецких ребят патруль скаутов-философов... А патрульным -почетным патрульным выберите -- самого царя Соломона. У него такой посох был с набалдашником; когда он сердился или огорчался -- опускал свои глаза на набалдашник. А там было написано по древнееврейски: "Ям зе явоир". -- "И это пройдет"...

Глаза стараго профессора были полны мягкаго, мудраго покоя.

Но нeт ли усталости в этом покоe?

Легко ему, на порогe девятаго десятка лeт, быть созерцателем жизни. А каково нам, теряющим на каторгe тe неповторимые годы возмужанiя, когда темп жизни похож на кипучiй, клокочущiй и сверкающiй на веселом весеннем солнцe всeми цвeтами радуги, пeнистый, мощный горный поток...

Мужское рукопожатiе

Ваня провожает меня. Его напряженное лицо с нахмуренным лбом немного прояснилось. Он как-будто стыдится своей братской нeжности к Ленe. В нем вообще есть какой-то болeзненный надлом, словно его подло и изподтишка ударили по струнам открытаго сердца. В свое время он был энтузiастом скаутом, потом увлекся комсомольскими лозунгами и стал работать с пiонерами. Но своим чутким сердцем он скоро понял всю ложь и притворство воспитанiя "красной смeны", порвал с ней связь, опять вернулся в нашу семью и в итогe очутился 321 на Соловках. Потеря вeры в коммунистическiе идеалы и раскрытая им ложь потрясала его прямую и честную натуру. В нем чувствуется скрываемая от людских глаз боль обманутаго в своих лучших надеждах человeка и гордость сильнаго мужчины. Его от всей души жаль, но, вмeстe с тeм, чувствуется, что высказать ему этого состраданiя нельзя. Это человeк, привыкшiй в одиночествe переживать свою душевную боль...

-- Так ты говоришь -- эта штука у Ленича не опасна? -- с оттeнком еще неулегшейся тревоги еще раз спросил он, прощаясь.

-- Если температура к завтрашнему дню не спадет, -- сообщи мнe. Но я увeрен, что все будет all right!

Как много может сказать мужское рукопожатiе! Секундное прикосновенiе ладоней, встрeча глаз, и как-будто мы уже поговорили "по душам" друг с другом, облегчили свою боль и тревогу, обмeнялись запасом бодрости и словно услышали слова:

-- Трудно, брат, здорово трудно! Но я держусь, держись и ты!

О мeстонахожденiи ума

На лeсной дорогe, засыпанной снeгом, сiяющим под яркими лучами морознаго солнца, я обогнал тяжело идущаго с палкой старика.

-- Здравствуйте, товарищ Солоневич, -- остановил он меня. -- Развe не узнали?

Я вглядeлся в блeдное, изборожденное морщинами усталости и заботы, лицо старика и отвeтил:

-- Стыдно признаться, но, право, не узнаю. Уж не обижайтесь. Как-будто гдe-то встрeчались.

-- Ну, что там!.. Я понимаю... С вашими-то глазами? Да и я, вeрно, измeнился -- родные бы и то не узнали. Помните, как в Петербургe на этапe с ворами дрались из-за моего мeшка? С вами скаут ваш еще был...

Я сразу вспомнил забитый людьми двор ленинградской тюрьмы, драки и грабежи, короткую свалку из-за мeшка священника, и на рукe словно опять заныл разбитый о чью-то челюсть сустав... 322

Мы разговорились. Теперь старик, как инвалид, служил сторожем на кирпичном заводe.

-- Там, гдe честность нужна, туда нас и ставят -- больше сторожами, да кладовщиками, -- объяснил мой спутник. -- На работах с нас прок-от не велик. Сил-то у нас немного. Вот и ставят на такiе посты...