- Ты хотела бы тоже иметь телекомпанию?

- Не отказалась бы.

- А что у нее с глазами, я не понял?

- Неудачно пластическую операцию сделали, хоть и в Англии. Глаза еле открываются. А тебе, между прочим, волосы надо привести в порядок. К счастью, ты не лысый, но седина у тебя, извини, не благородная. Может, покрасишься?

- Ради тебя - что угодно.

- Перестань. Хватит отлынивать, пусть Аня тобой займется.

- Улыбнись мне, радость моя, на нас смотрят!

Несмотря на ее явно недоброжелательный тон, настроение у меня было превосходное. Я наслаждался возможностью быть рядом с ней, прикосновениями ее руки, я вдруг почувствовал, что окружающие монстры симпатичны мне, я им прощал все, ибо они явно ценили Ирину, явно любовались ею, явно завидовали мне. Был момент, когда я вдруг поверил, что мы все тут действительно избранные: талантливые, знаменитые, богатые, легкие, веселые, искрометные, красивые... Я усугубил свое блаженное состояние изрядным количеством крепких напитков, в изобилии стоявших на столе. И, улучив момент, довольно-таки нагло обнял Ирину за плечи и поцеловал в шею.

- Что вы делаете? - прошипела она, продолжая улыбаться.

- Мы на "ты"!

- Прекрати!

- Нам надо составить контракт. Что это такое вообще? Меня уговорили изображать твоего жениха, тебя уговорили изображать мою невесту, но это все на словах. Надо заключить контракты с ними и друг с другом! Чтобы я точно знал: обнять, например, имею право, а поцеловать не имею права. А если все-таки не удержался - штраф. За поцелуй в шею столько-то, за поцелуй в щеку столько-то, ну, а...

- Прекратите! Вы напились, что ли?

- Отнюдь! Я пьян от счастья!

Ирина сочла за самое благоразумное дождаться первого же момента, когда будет прилично уйти. И не преминула этим моментом воспользоваться.

- Все, успокойся! - сказала она на улице.

- Да успокоился уже, - сказал я с горечью. - Знаешь, не нравится мне эта чепуха. Будь здорова.

И пошел, махнув ей на прощанье рукой. Она тут же догнала меня.

- Ты куда?

- На метро. Где здесь ближайшее метро?

- Постой!

Улыбаясь окружающим и глазеющим (милые бранятся - только тешатся!), Ирина взяла меня под руку.

- Ты с ума сошел? Отсюда никто не уезжает на метро. Где твоя машина?

- Опять двадцать пять: нет у меня машины! У Валеры есть машина, не путай. Помнишь Валеру? Такой симпатичный молодой человек. Кажется, у вас были какие-то отношения?

- Господи, морока! Садись в мою машину!

И она усадила меня в машину, которую как раз ей подали. В машине она сняла не только улыбку, показалось, она сняла лицо.

Стала злой, раздраженной и даже, трудно поверить, некрасивой.

У ближайшей станции метро остановилась. Огляделась, словно проверяя, нет ли слежки. И сказала:

- Выходите. Вы правы, это страшная чепуха. Я постараюсь сделать все, чтобы мы больше никогда не увиделись.

26

Старания ее не увенчались успехом. Не потому, конечно, что Кичину настолько уж понравился сюжет о любви молодой знаменитой женщины к пожилому, безвестному, но якобы гениальному писателю. Причина была в Беклеяеве, который действительно затеял поход во власть или на власть, что одно и то же. Беклеяеву нужно было насолить, требовалось вывести его из равновесия.

Ко мне явилась пиар-менеджер и имиджмейкер Аня, девочка лет двадцати пяти, высокая, с большими руками и ногами, белесыми волосами, бровями и ресницами, прозрачно голубоглазая и веснушчатая.

- Анна Ликина, - протянула она мне свою могучую руку.

- Ликина? - переспросил я, чувствуя мощное пожатие жестких пальцев.

- Ну. А что?

- Писательница есть такая.

- Может быть. Не читала.

- Но вы же должны заниматься всеми моими делами, в том числе и литературными, я правильно понимаю?

- Ну. А при чем тут писательница какая-то?

- Она - это я. То есть я - это она. Почитали бы.

- А. Это успеется.

- Вы однофамилица, это замечательно, я ведь был уверен, что выдумал эту фамилию, что фамилия искусственная.

- Ничего не искусственная. Это мамина вообще-то. Так, - оглядела она меня, - чего будем с имиджем-то придумывать?

- А так, как есть, я не гожусь?

- Годитесь. Но все-таки можно харизмы добавить. Почему, думаете, тот же политолог П. все время в черных очках?

- Харизмы добавляет?

- А то. Или: актер Б. все время в черной шляпе. Можно, конечно, и без этого. Но лучше, когда фенечка какая-нибудь. Фишка. Простая, но эффектная.

Сама Аня была одета без затей и без фишек. Джинсы до того затертые, что казались грязными, впрочем, возможно, они такими и были. Застиранная футболка с какой-то надписью, буквы наполовину стерлись и слиняли. Из босоножек высовываются большие ногти с облупившимся лаком.

И мы поехали на ее небольшом, юрком джипе искать для меня фенечки или фишки.

Прибыли в фирменный магазин, где Аня повела меня смотреть рубашки, брюки (точнее сказать: штаны) и блузы; такую одежду я видел однажды в костюмерной театра, куда попал давным-давно по журналистским делам, и, помнится, простодушно удивлялся: то, что из зала виделось красивым, элегантным, крепко и искусно сшитым, вблизи оказалось засаленной рванью, мешковиной без подкладки, с грубыми швами, с висящими и торчащими отовсюду нитками.

- Сейчас будем мерить, - сказала Аня, выбрав несколько тряпок.

- Вы уверены, что мне пойдет?

- Это всем идет. Это - ..., - Аня назвала имя всемирно известного портного, то бишь кутюрье.

- Вообще-то это уже носили, вам не кажется?

- Бросьте. Идите меряйте!

В кабинке я напялил мятые штаны цвета кофе с молоком (да еще и в каких-то пятнах, будто на них пролили кофе без молока) и такого же колера блузу с костяными пуговицами. Еще бы драную соломенную шляпу, думал я, рассматривая себя в зеркале, и - готовое пугало.

- Как вы там? - нетерпеливо спросила Аня.

- Сами смотрите.

Аня отдернула занавеску и критически оглядела меня. Я ждал, что она расхохочется или хотя бы наконец улыбнется. Но она деловито сказала:

- Я так и думала. Очень идет. Сразу лет на десять моложе, между прочим.

- Да?

Я осмотрел себя еще раз и склонен был с нею согласиться. Слегка нелепо, но есть какая-то в этом свобода и великолепная небрежность.

- Вы не думайте, - сказала Аня, - это повседневная одежда. Нормальную, на выход, мы в другом месте будем смотреть.

- Я надеюсь.

Войдя во вкус, я решил прихватить еще несколько вещей. Аня с помощью продавщиц подносила, я примеривал.

Две продавщицы, молоденькие девушки, о чем-то переговаривались, поглядывая на меня. Наверное, решают, кто мне эта девица, дочь или любовница, думал я. И ошибся. Приблизившись ко мне, пока Аня что-то сосредоточенно рассматривала, одна из девушек, смущаясь, сказала:

- Извините, мы вот тут поспорили, вы Асимов или Анисимов? Извините.

- Мы в газетах фотографию видели, - объяснила вторая. - Но у нас газет этих нет сейчас, вот мы и поспорили.

- А на что? - поинтересовался я.

- Да так, просто на интерес.

- Что ж, вы обе выиграли. Я Анисимов и Асимов одновременно.

- Ой, - сказала одна из девушек, - а вы, правда, муж Виленской?

- Пока нет.

- А правда, что ей на самом деле сорок два года? - спросила вторая.

- Вранье. Двадцать семь.

- Вот так! Я же говорила! - торжествующе воскликнула первая. - А, извините, у вас с собой книг ваших нету? Мы не в подарок просим, мы бы купили. Мы тут заходили в книжный, говорят: скоро будут.

- Да, скоро будут. Придется потерпеть. Специально потом зайду и подарю по книжке. С автографом.

- Спасибо! - хором воскликнули счастливые девушки.

Подошла Аня и, недоброжелательно посмотрев на девушек, сказала:

- Все, больше тут делать нечего, едем дальше.

Мы потратили весь день на покупки. Но фишка или фенечка все не находились. Аня и шейный платок мне повязывала, и что-то вроде амулета с камешками навешивала, и пестрые галстуки нацепляла - все не то.