Но это было после, как любят писать в тех романах, которые все-таки издает в своем издательстве издатель Анисимов и даже сам их пишет. Писал.

А тогда, у столба, я довольно быстро вернулся в сознание. Мне даже стало как-то особенно свежо и бодро, но я, конечно, это не демонстрировал. Ирина посматривала на меня так, будто готова была в любой момент поддержать под руку.

- Вы нормально себя чувствуете?

- Более или менее.

Чувствовал я себя гораздо более, чем менее: у меня даже вдруг проснулся зверский аппетит. Но я все-таки ограничился какой-то рыбой. Ел, молчал, в голове вертелась фраза из тех, которые нам кажутся вычитанными, но мы не можем вспомнить, кто написал. На самом деле ниоткуда мы такие фразы не вычитываем. И все же они наверняка кем-то написаны: не может быть, чтобы такую пошлость кто-то не увековечил! "Любой человек может умереть в любой момент" - вот эта фраза. Я мог умереть, но выжил, уцелел, спасся. И от этого ощущал себя как-то торжественно и значительно...

А Ирина не торопилась начать разговор о Валере: боялась, наверно, что я разволнуюсь и опять упаду в обморок, на этот раз прилюдно. Я начал сам.

- Мне важно понять, - сказал я, - насколько для него это серьезно. Вдруг он действительно что-нибудь учудит?

- Я должна об этом думать?

- Хорошо. Придется мне поговорить с ним.

- И что вы скажете?

- Скажу, что вы его не любите.

- А то он не знает! И ему все равно, он-то любит, для него это главное. И на сто процентов уверен, что я рано или поздно отвечу тем же. Все влюбленные страшные мучители, разве не знаете? Не люблю влюбленных.

- Должно быть, самой не повезло? - спросил я с мудрым сожалением.

- Мне везло. Мне всю жизнь везет. Знаете, я вам скажу то, что никакая женщина о себе не скажет. Я только кажусь умной. На самом деле я не умная, а сообразительная. И очень банальная. Люблю быть здоровой и красивой, одежду люблю хорошую и модную, страшно вообще зависима от моды, люблю популярность - дешевую или какую, мне все равно. Хочу богатого мужа, чтобы быть обеспеченной. Большую квартиру, загородный дом хочу. За границу хочу ездить, на море отдыхать. Вот и все.

- Боулинг, шопинг, дайвинг, факинг? - прокомментировал я, как мне казалось, остроумно.

- Примерно так, - улыбнулась Ирина, показывая, что моя ирония ее ничуть не трогает. - Валера ваш красивый и очень талантливый в определенном смысле, нам было хорошо, что ему еще? Он сам виноват. Мы могли бы еще встречаться и... А теперь - нет. Очень жаль.

- А жених для этого совсем не подходит? Или он не жених? Спонсор?

- Между нами?

- Конечно.

- Он вообще другой ориентации. Я ему для прикрытия, по взаимной договоренности. Он ведь не эстрадная звезда, человек серьезный, ему эта слава не нужна.

(Шебуев, Темнова, Панаевский и Ликина завопили от восторга и захлопали в ладоши: вот это да, вот это сюжет!)

- А вы, значит, нарциссизмом больны?

- Почему больна? Я наслаждаюсь чувством своей заурядности! Я в восторге от себя и от всего красивого, что вокруг. Некрасивое ненавижу. Нищих старух когда встречаю, расстреливала бы просто! - рассмеялась Ирина.

- Даже так?

- А что?

- Собственную, может, старость хотите расстрелять? - старался я быть мудрым, чувствуя себя при этом полным дураком.

- У меня старости не будет, - ответила Ирина.

- Почему?

- Не буду дожидаться. Повешусь.

- Да? Тогда мне пора покупать веревку и мыло, - сказал я, надеясь, что она хотя бы из вежливости успокоит: рано, мол, вам о старости думать.

Она не успокоила. Промолчала. Согласилась, стало быть.

16

Итак, газеты вышли.

Первым позвонил Валера. Рано утром. Он даже не из газет узнал, а из Интернета, который всасывает в себя, как огромный пылесос, все без разбора. Всосал и эту новость.

- Это что? - спросил Валера.

- Что?

- Фотография - это что?

- Какая фотография?

Он объяснил.

Я удивился. Стал рассказывать, как все было: обморок, я чуть не упал, Ирина поддержала. Остальное выдумки.

- А зачем ты к ней пошел?

- Поговорить.

- О чем?

- Мало ли.

- Обо мне?

- Ну, допустим.

- А тебя просили? С какой стати вообще? Блин, хамство просто какое-то!

- Это ты кому?

- Тебе, извини! Зачем ты поперся?

- Послушай...

- Она что, жаловалась, что ли? Будто я ее преследую, что ли? Пусть не берет в голову! Я ей просто собирался сказать кое-что, а она боится! На всякий случай могу тебе сказать, кто она такая вообще!

- Мне это не пригодится.

- А зачем тогда пошел к ней?

- Она сама позвала. О тебе поговорить. О ситуации.

- И что обо мне говорила?

- Ты ей очень нравишься. Но не более того.

- А мне ничего и не надо было, между прочим! Она сказать это могла нормально? Мне, а не кому-то там! И вообще, хотя бы поговорить можно было или нет? Пусть скажет все, что обо мне думает, но не кому-то, а мне! Ты ей это можешь передать?

- Что?

- Что я хочу с ней поговорить. Минут пять, не больше, пусть не боится. Она ведь на самом деле мучается, я же знаю, будто я, вроде того, переживаю из-за нее. Вот я и хочу сказать, чтобы не мучилась, я не очень-то переживаю. Но я сам это ей хочу сказать, понимаешь?

- Да.

- Передашь?

- Ладно.

..........................

(Тут были мои комментарии к этому разговору. Опустим.)

Потом позвонила Нина.

- Анисимов, это ты?

- Я.

- Нет, в газете, на фотографии, это ты?

- Я.

- Как ты с ней познакомился? Как вообще попал в эти круги?

- Попал вот. Ты меня поздравить хочешь?

- А разве есть с чем?

- А разве не с чем?

Потом звонил недоумевающий Костик. Я сказал, что, да, застукали, Ирина Виленская моя любовница. Каюсь.

- Вообще-то для издательства скандал не помешает. Но не знаю, как Щирый посмотрит. Для нашего нового дела - ты понимаешь? - для нашего нового дела нужна как раз тишина. А где ты с ней познакомился?

- Мы вместе в школе учились.

- Ясно... Постой, ты же, вроде, не москвич?

- Ну и что? Она тоже.

- Да? Ясно... Постой, а ей сколько лет?

- Сколько и мне. Просто пластическая операция.

- Да? Ясно...

Ну, и другие звонили.

Сам я купил газеты в метро. Стоял в углу вагона, стиснутый, читал, рассматривал фотографию. Раздраженно скомкал, сунул в сумку.

Напротив стояла женщина, тоже с газетой в руках. Рассеянно глянула на меня. И - в газету. И опять на меня. И вдруг улыбнулась - как знакомому. И я понял, что человек, чье лицо становится известным, тут же делается для всех - а это миллионы! - своим, близким, кем-то вроде соседа или доброго приятеля. Потому что не близкому, не соседу и не приятелю не будешь же вот так улыбаться! Эта мысль меня, грубо говоря, потрясла. А женщина порылась в сумочке, достала ручку и протянула ее вместе с газетой. Я взял газету и расписался под фотографией. Она хотела что-то сказать, но я приложил палец к губам. Она поняла и кивнула, очень довольная. И даже отошла, оттиснулась от меня, чтобы удобней было хранить тайну. Я отвернулся.

В издательстве меня встретили, как именинника.

- Кто бы мог подумать! - воскликнула Гурьева, женщина из бухгалтерии, очень простая на язык.

- Неужели нельзя подумать? - галантно спросил я ее.

Она оценила меня взглядом, словно впервые видела. И сказала с оттенком удивления:

- Можно...

- Спасибо.

А Костик, улыбаясь, спросил:

- Нет, а как это делается вообще?

- Что?

- Ну, такая женщина - и ты!

- Если отбросить социальные и другие причиндалы, она просто женщина, я просто мужчина.

- Это ты прав! - одобрил Костик.

17

Пока я раздумывал, позвонить ли Ирине, она позвонила сама и назначила встречу в "...". Это подвальный клуб-ресторан на Никольской, там большей частью обретается небогатая молодежь интеллектуального пошиба.