ГЛАВА XXIV

Неистовый танцор. - Лобачевские фабрикаты. После вечернего чая, сидя на крыльце и охватив колени руками, Никодим рассказывал Ирине о прошедшем дне. Гости поразъехались, только что за домом простучала на мосту коляска последних, запоздавших. Ночь темнела, и лишь огни из окон дома бросали малый свет на окружавшие дом деревья и на дорожки сада. Луны не было. В воздухе, еще теплом, несмотря на восьмое сентября - день Рождества Богородицы,- не раздавалось уже ничьих голосов, замолкших с уходом лета. Никодим говорил о китайце, о неотвязчивом и загадочном китайце, когда вдруг, на половине рассказа, из мрака, знакомый голос произнес: - Я люблю Китай: в нем есть что-то родное нам, и я всегда это родственное чувствовал. - Опять вы здесь! - с досадой воскликнул Никодим.- Как вам не стыдно подслушивать? Послушник не ответил и не показался из мрака. Но по звуку шагов можно было догадаться, что он поспешно и боязливо отошел прочь. - Вы сегодня,, кажется, очень устали? - заботливо спросила Ирина Никодима.- Вам нужно раньше лечь спать. Я скажу Лариону. Когда через полчаса Никодим, распрощавшись со всеми, собирался уже раздеться и лечь, в дверь к нему постучали. Он ответил. Дверь отворилась, и на пороге показалась Ирина. Она не вошла в комнату, но только спросила Никодима раздраженным полушепотом: - Скажите, пожалуйста, кого вы привели с собой? Какого послушника - разве это послушник? - Почему же не послушник? - Пойдите и посмотрите еще раз, если вы его забыли. Прошу вас. - Я тут ни при чем,- равнодушно ответил Никодим. - Но ведь вы же его привели? - ответила Ирина возмущенно. - Я не Мог его отогнать. - Никодим! Как вам не стыдно? Она говорила так, будто ей было не двадцать три, а шестьдесят три года. - Ирина,- ответил Никодим, попадая в ее тон,- мне нисколько не стыдно. Все на свете делается само по себе и к лучшему. - Зачем же вы передразниваете меня,- ответила она обиженно,- что же, по-вашему, это хорошо и должно быть для меня безразлично? За полурастворенным окном на тропинке в это время промелькнуло что-то темное в белом переднике: должно быть, горничная. Сзади за нею кто-то пробежал, и через минуту за кустами раздался визг и смех двоих людей. Пробежавший сзади был несомненно послушник. Ирина с досадой захлопнула дверь, сказав Никодиму: "Спокойной ночи",- и ушла, явно рассерженная и возмущенная. "Действительно неприятно,- подумал Никодим, оставшись один,- как это я не мог отделаться от него? Привести такое чучело к своим друзьям и знакомым - прямо неприлично. Он, мучаясь этим, еще долго не мог заснуть". А Ирине не спалось. Постель казалась ей жаркой и неуютной, и все чудилось, что по комнатам кто-то ходит. Зажегши свечу и накинув на себя платье, Ирина с огнем вышла из спальни, чтобы осмотреть дом. Проходя мимо зала, она услышала там шорох и заглянула в зал. При слабом свете свечи, потерявшемся в огромной, высокой с антресолями комнате, Ирина увидела перед собой фантастическое существо. Полуголый человек, одетый с красные шаровары, которые только и выделялись своим цветом в полумраке, в курточку-безрукавку и в темной чалме со свешивающимся концом, неистово, но бесшумно выплясывал по залу совсем особенный танец. / В его танце не было легкости или того, что привычно называют грацией, но тем не менее танец зажигал, подчинял себе, и Ирина сама не заметила, как она, в лад танцу, начала слегка покачиваться. Танцор откидывал назад туловище и выставлял вперед то одну, то другую ногу, сгибая их в колене, а голову запрокидывал и руки свешивал бессильно позади туловища, с каждым шагом корпус его подкидывался и вздрагивал; так он шел быстро и доходил до стены зала; затем пятился назад уже медленнее, перегибая туловище вперед и руки опять свесив, пятки же высоко подбрасывая в воздух; иногда он хлопал в ладоши, но беззвучно; чалма на его голове тряслась, и свешивающийся конец ее развевался в воздухе. Ирину танцор сперва не заметил, но когда она, смертельно перепуганная, бросилась к себе в комнату и вместо того, чтобы скрыться прежним путем, по коридору, побежала через залу - он увидел ее и, не прерывая танца, стремительно пошел прямо на нее и загнал ее в угол. Ирина, пятясь в страхе, оказалась припертой к стене. Танцор теперь уже поднял руки; стоя перед Ириной и перепрыгивая с одной ноги на другую, он поочередно тыкал в воздух указательными пальцами и в такт этому пел. Кнт-Кнт-Кнт-Китай, Превосходный край! Что ни шаг - масса благ, Всюду чудеса! Словом, как в известной оперетке. Но оттого это было и жутко и смешно вместе - и вдруг он стремительно схватил Ирину за руки. Она вскрикнула и уронила свечу - свеча потухла, и в тот же миг Ирина почувствовала губы танцора на своей шее, и у нее мелькнула мысль, что танцор укусит ее, но она ощутила только мерзкий и липкий поцелуй, обжегший ее с головы до ног всю. Танцор вдруг также стремительно отскочил и выбежал из зала. Ирина, дрожа от страха, на полу отыскала спички и зажгла свечу. Еле ступая, будто ушибленными ногами, пошла она из зала и на пороге запнулась за грязные сапоги с изломанными носками; сверху их прикрывала черная ряса, но Ирина побоялась тронуть это. С трудом добралась она до своей спальни и до утра не могла заснуть, но никого не позвала и никому ничего не сказала. Она считала, что рассказать об этом можно будет только Никодиму, и потому ждала утра. Никодим, быть может, в ту же минуту, когда Ирина выбежала из зала, проснулся, и первое чувство, которое охватило его - было чувство неловкости и раскаяния за все сделанное. Ему казалось, что Ирина завтра предложит ему оставить ее дом навсегда, заказав в него вход. Никодим сел в постели и отер со лба холодный пот. Он вместе боялся, что послушник теперь ни за что его не оставит и будет везде преследовать. Одновременно он вспомнил Уокера. Подумал, что Уокер теперь должен уже быть в Петербурге и что следует, не откладывая, ехать туда, чтобы уличить или Лобачева или самого Уокера во лжи и отобрать у них записку господина ^. Он вспомнил еще отца Дамиана и подумал, сколь он глупо приступал к старцу; затем встал, оделся, собрал свои немногочисленные вещи, сел к столу и с торжеством представил себе, как обозлится послушник, когда не найдет его завтра здесь. Стоит уйти только сию же минуту. Никодим написал Ирине записку: "Извините, что я уезжаю совсем по-особенному: я вспомнил, что мне необходимо как можно скорее повидать одного из моих знакомых. Каждый час дорог - приходится уйти среди ночи. Я скоро буду обратно, через несколько дней заеду к вам. Никодим". После этого, пересмотрев еще раз свои вещи, он открыл окно и выскочил на дорожку сада. ...Утром он вышел к станции. Она приходилась около большого торгового села, расположенного при судоходной реке, заставленной баржами с хлебом и другими товарами. В селе были две церкви - каменная и деревянная, или новая и старая, как их называли, много лавок и два или три трактира. До поезда было довольно долго. Никодим посидел на станции, но утренняя свежесть давала себя чувствовать, и он пошел в открывшийся трактир. Людей, сидевших в трактире за столиками и пивших чай, кто с ситным, кто с баранками, было немного числом, но они были разнообразны: в темном углу перешептывались две загорелые черноволосые бабы, снявшие платки и остававшиеся только в повойниках: одна в зеленом, другая в красном; посередине большой комнаты сидело пять или шесть извозчиков в одних жилетках, вполголоса разговаривавших и усиленно дувших на блюдечки... Сам трактирщик за стойкой перетирал стаканы, ради чистоты, но окна трактира были грязны, с потоками пыли на них от дождя и с радужными пятнами, а углы комнат пауки сплошь заткали паутиной. Двое половых сидели рядком у стены и подремывали. Когда Никодим вошел в трактир - все сидевшие в комнате обернулись к нему и пристально посмотрели на него, но он проскользнул в меньшую комнату и уселся там в уголок. Потребовав чаю, Никодим заметил на окне несколько номеров затрепанного журнала. Журнал этот все знают, и где его не встретишь - это был "Огонек". : Никодим скоро пересмотрел все рисунки и перечитал все рассказы и стихотворения. Чай был тоже допит. Никодим взглянул на часы: до поезда оставалось не так долго, но все же идти из тепла на холодную, открытую ветру платформу не хотелось, и можно было еще подождать. Никодим, чтобы убить время, стал читать объявления в журнале. Почти первое, что ему попалось на глаза, было: ВЕСЬМА ИНТЕРЕСНО ДЛЯ МУЖЧИН. Каталог разнообразных и действительно интересных и полезных предметов собственной фабрики вы* сылается всем желающим в закрытом конверте за 2 семикопеечиые марки. Спешите сообщить ваши адреса: Ф. С. Лобачеву. С.-Петербург, Пушкинская ул., д № -, кр. № -. По бокам объявления были изображены длинноногие молодые люди в шляпах, высоких воротничках и белых манжетах. - Черт знает, что такое! - выругался Никодим, от всего сердца и так громко, что все сидевшие в трактире невольно к нему обернулись. Бросив деньги на стол, Никодим поспешно вышел: он не терпел, когда любопытство людей обращалось на него. "Положительно нужно побить Лобачева; я не в состоянии более переносить все это", - подумал Никодим уже на улице. Глава XXV Второе объяснение с Лобановым. У станции Никодим уже явно весь переменился: лицо его, до того хмурое, прояснилось; спина, сгорбившаяся за последнюю неделю, опять выпрямилась, на душе стало просто и приветливо: намерение побить Лобачева отпало само собою и теперь хотелось только поговорить с ним настойчиво и строго. Никодим последнее время не сомневался относительно местонахождения записки господина '\У - он был убежден, что записка в руках Лобачева, а не у Уокера. Дверь в квартиру Лобачева в городе утром 10 сентября ему отворил тот же самый слуга, что и в прошлый раз. Ничего ему не говоря, Никодим прошел прямо в кабинет к Лобачеву. Лобачев сидел за письменным столом, боком к двери, из которой Никодим показался, и, хотя он слышал, что в комнату вошли - не повернул лица, и первое время Никодим только и заметил его профиль. Никодим в ту же минуту отлично вспомнил, где он этот профиль однажды уже видел - утром, когда после выслеживания чудовищ он возвращался с Трубадуром домой и его нагнал ехавший над обрывом экипаж - в экипаже сидел господин несомненно с этим профилем. - А-а! - сказал Никодим себе почти вслух, но Лобачев этого не заметил, хотя уже обернулся к Никодиму. - Здравствуйте,- приветствовал его Лобачев, сметая рукой со стола разный сор прямо на пол,- я знал, что вы сегодня ко мне придете. Садитесь. "Лжет, что знал", - подумал Никодим, но -приглашению сесть повиновался и, подавшись к стенке, присел на стул, выставив вперед руки и положив кисти их на колени, шляпу же свою придерживая двумя пальцами. - Здравствуйте, Феоктист Селиверстович,- сказал Никодим, немного подождав (он тогда нарочно сделал так),- скажите мне, пожалуйста, не намерен ли сегодня у вас быть господин Уокер? - Нет, не намерен,- ответил Лобачев совсем просто,- а, впрочем, не знаю, он является и непрошенным и без предупреждения. - Феоктист Селиверстович! - сказал Никодим, придавая своему лицу определенное выражение непреклонности.- Я не стал бы вас беспокоить; поверьте, у меня нет никакой охоты посещать вас не только так часто, как я посещаю последнее время, но и вообще; однако кой-какие вопросы заставляют меня вас беспокоить.