Колдуэлл, который все ещё улыбался, спросил:

Ну, а что было с Полем Норрисом? Сенатор покачал головой.

Он собирался все это продолжать. Ночь за ночью. Не мог понять, что будет лучше, если все оставим, как есть, если это останется загадкой. Среди прочих недостатков Поля было и то, что он был глуп, а я не люблю тратить время на споры с глупцами. Он опять помолчал. Хотя видит Бог, что политик никогда не может надеяться, что сумеет этого избежать.

Колдуэлл ответил:

Вы сказали, что смиряетесь с этим отчасти потому, что некоторых вещей избежать просто нельзя, что с некоторыми явлениями нужно просто смириться. Ну, а как с остальными?

Знаете, неторопливо ответил сенатор, у меня какое-то смутное ощущение, что это к лучшему. Почему не спрашивайте, у меня нет никакого разумного объяснения. И после короткого раздумья спросил: Помните, когда в Афинах дела были плохи, царь должен был умереть? Отец Тезея бросился со скалы, потому что черные паруса Тезеевой ладьи были приняты за сигнал неудачи. Он виновато улыбнулся. Может быть, мы просто огромная жертва? Смешная мысль, да?

Чтобы умилостивить богов за наши прегрешения? Улыбка на лице сенатора медленно погасла.

Но вы упрямы, а?

Если вы имеете в виду, резко ответил Колдуэлл, мировые проблемы, проблемы нашей страны, бедности, бездомных и тому подобное что у меня с этим общего? Я здесь решительно ни при чем.

Это удобная позиция.

Жест Колдуэлла охватил весь зал.

И за их проблемы я тоже не отвечаю. Правда, теперь это и мои проблемы тоже. Сенатор молчал.

Если вы думаете, продолжал Колдуэлл, что раз я проектировал это здание, то отвечаю за его дефекты, то я решительно против. Проект был и остается хорошим. Не знаю всех причин происшедшего, которые привели к тому, что случилось, но мой проект здесь ни при чем.

По-моему, вашей репутации ничто не угрожает, сказал сенатор. А это важнее всего, не так ли?

Колдуэлл внимательно посмотрел сенатору в лицо, таясь найти там следы иронии. Не нашел. Ему немного полегчало.

Вы меня спрашивали, продолжал сенатор, чем объяснить поведение Гровера Фрэзи. Я думаю, можно объяснить всего двумя словами: панический страх. И он обвел взглядом зал.

В противоположном углу уже снова гремел из транэ стора твердый ритм рока. Почти нагая девушка продол" ла извиваться. Глаза её были закрыты, движения пол: эротизма; она была далеко отсюда. В другом углу пестрая группка людей что-то пела. Сенатор внимательно прис; шалея.

То ли это "Боевая песня республики", сказал он, то ли "Вперед, братья, под знаменем Христа". Мои crapt уши уже не могут их различить.

У бара совещались три духовных пастыря, которые уч ствовали в торжестве на площади: раввин, католический и протестантский священники.

Я знаю очень актуальную тему для проповеди, сказал сенатор. Об избавлении из печи огненной. Навуходоносор был бы в восторге, вам не кажется?

Колдуэлл неожиданно заметил:

Ну ладно. Видимо, мне придется допустить, что есть и моя вина. Не только, но в том числе. Сенатор спрятал усмешку.

В эти минуты это уже неважно, не так ли? рожно спросил он.

Важно, особенно мне.

А, сказал сенатор, это другое дело.

В проекте нет никаких просчетов.

Я в этом убежден.

Но другое дело исполнение. Там начинаются вс проблемы. Как только человек передает свое детище в чужие руки, он теряет на него всякое влияние.

Вероятно, это мучительное ощущение, спросил сенатор, когда человек отдает в чужие руки то, что стоило ему столько пота и крови?

Наступила долгая пауза.

В своем роде, неторопливо ответил Колдуэлл,. вы очень умный человек. И понимающий. Мне уже лучше. Я чувствую себя чище. Благодарю вас. Он хотел отвернуться и уйти.

К какой группе вы присоединитесь, спросил сенатор, перестав скрывать усмешку, к танцующим, поющим или к тем, кто молится?

Узкие плечи Колдуэлла облегченно распрямились. Он полуобернулся и совсем непринужденно улыбнулся.

Возможно, я попробую все по очереди.

Отлично, ответил сенатор. И снова направился в канцелярию. А теперь, целитель, попробуй исцелить самого себя.

Из канцелярии вышел губернатор. Его лицо оставалось непроницаемым.

Пойдемте, Джейк, сказал он. Думаю, у нас есть хорошие новости. Он помолчал. Но если сорвется и эта попытка, то начнется настоящая паника. Возможно, она нас ожидает в любом случае. Он снова помолчал. Традиционная схватка у спасательных шлюпок.

Губернатор нашел стул и взобрался на него. Повысил голос.

Я обещал вам, что если будут новости, я вам все сообщу. Теперь я хотел бы попросить вашего внимания.

Пение смолкло. Кто-то уменьшил громкость транзистора. В помещении все стихло.

Сейчас начнется новая попытка перебросить к нам спасательный трос, сказал губернатор. На этот раз...

Новые бредни! В пронзительном голосе Кэрри Уайкоффа ярость смешалась со страхом. Очередная успокоительная пилюля!

На этот раз, сказал губернатор перекрывая голос Кэрри Уайкоффа, они попытаются выстрелить гарпун с вертолета. Он сделал паузу. Всю эту сторону помещения нужно освободить, чтобы никто не пострадал.

Кивком он подозвал к себе шефа пожарной охраны.

Поставьте здесь двух-трех мужчин, которые будут ловить линь, если он пролетит в окно. Тогда...

Что? выкрикнул Кэрри. Хотите сказать, если пролетит? А вы ведь прекрасно знаете, что этого не будет. Слова вырывались из него так быстро, что одно обгоняло другое. Все это время вы скрываете правду, решаете все сами, делаете все по-своему... он глубоко вздохнул и содрогнулся. Мы здесь в ловушке! С самого начала нас обманывают! Как всегда! Вы, как всегда, ведете нечестную игру!

Из толпы за спиной Кэрри Уайкоффа раздалось тихое, злое ворчание.

Только потише, Кэрри, сказал Боб Рамсей, который протолкался через толпу и теперь высился над Кэрри Уайкоффом. Потише, я вам говорю, мы сделали все, что могли, а теперь...

Черта лысого вы делали! Эту херню оставьте для своих избирателей, но не для нас. Мы здесь сейчас погибаем, ясно вам? А кто в этом виноват? Я хочу знать! Кто?

Боюсь, что каждый из нас не без греха. Голос сенатора Петерса перекрыл его визг и привлек общее внимание.

Сенатор остановился напротив Уайкоффа и выдержал паузу.

Сколько я вас знаю, Кэрри, у вас всегда было вопросов больше, чем крыс на помойке. Но чертовски редко вы могли найти на них ответ, только поднимали крик. Вам осталось только обмочить штаны, потому что все остальные дурацкие реакции вы уже продемонстрировали.

Кэрри задохнулся от ярости:

Вы не смеете так со мной разговаривать!

Объясните мне, почему? Сенатор усмехнулся. Эту усмешку нельзя было назвать приятной. По вашим меркам я старик, но пусть это вам не мешает, если вы собираетесь пустить в ход кулаки. В тех краях, где я вырос, с таким слабаком, как вы, справился бы и ребенок.

Кэрри умолк в нерешительности.

А вы, остальные, продолжал сенатор, осадите назад. Губернатор хочет объяснить вам, что нужно делать, так слушайте, черт вас возьми!

Губернатор вдруг рассмеялся.

Я все уже сказал, ответил он. Показал рукой: Взгляните!

Все обернулись. Со стороны выбитых окон приближался вертолет, и раскатистый рев его двигателей с каждой секундой становился все громче.

* * *

В вертолете.

"Господи, говорил себе Кронски, в этом чудовище можно просидеть всю жизнь и так и не научиться держаться на ногах. Корабли, даже маленькие, даже в штормовом море раскачиваются в каком-то ритме. Но этот вертолет только болтается и подпрыгивает, и как этот чертов сержант представляет, что он, Кронски, умудрится куда-нибудь пропасть, а тем более в те окна, один Бог знает".

И его желудок болтался и подпрыгивал, и Кронски глотал, глотал, глотал слюну и глубоко вдыхал свежий воздух.

Он уже видел в окнах лица, которые смотрели на вертолет, как на чудо.

Пилот взглянул на Кронски. В глазах его был вопрос.