Федор Григорьевич подставил табуретку к столу.

Садись, Федорыч. Садись, милый,- такой лаской он хотел успокоить друга и сам тревожился.- Говорил, не надо ходить.

Феня подала гостю тарелку с запеченной картошкой, чуть нагнувшись, так, что глаза юной хозяйки зажглись в отсвете лампы, а лицо казалось как в зареве Митя вздрогнул.

Он сидел напротив, с темнящейся в глазах угрюминкой, которая уже тлела в нем-ждала минуты, чтоб разгореться и охватить всю его душу. Коротко подстриженные волосы. Широкие его глаза глядели и прямо, и как-то таились, приглядывались еще какой-то мыслью, которая долго решала свое, и внезапно резок и быстр бывал взгляд после какого-то решения, или еще что-то последнее, самое главное схватить хотел. Так он резко и быстро взглянул на Елагина, которому озаренное лицо хозяйки показалось сказочным.

- Вот гадина!-повторил Елагин.-Знаете, на что намекнул? Будто я годовщину со дня гибели Ловягина почтил. Возложил букет у его землянки.

Федор Григорьевич и Митя встали, готовые и опровергнуть эту ложь, и вступиться за гостя.

- В уме ли он?- проговорил Федор Григорьевич.- И зачем повторять исподлые эти слова,-добавил он решив, что про такое надо бы помолчать, а не распространять для слуха.

- Так надо другим знать, что за человек,- ответил Елагин.- И за глотку брать! Совестью его не уймешь.

- Отойди от него, Федорыч. Брось! Себя только запачкаешь.

Митя достал из портсигара папироску, сказал:

- Этой змее никто на голову не наступит. На моем примере видно, прижал-и ничего не поделаешь. Закона нет. Он ведь не убил, не украл. Тогда свой закон исполню перед всем народом. Чтоб неповадно было другим трогать человека и срамить его жизнь бессовестно. А накажут? За такое не стыдно и к стенке пойти, если самое справедливое в жизни исполнил, не дрогнул. Позвала судьба испытать... Человек ты или трусливая мразь! Тогда кайся, мучайся, гнись и молчи, если тебе в глаза плюнут,-глуховатым голосом среди тишины исповедовался Митя.- Вы уезжайте,- очнувшись, сказал он...

Митя не договорил: пожалеет ли Елагин, что остался тут, или Желавина пожалеет?

- Мне, Митя,-вздохнул Елагин,-и без твоего совета надо ехать сегодня на ночь. А ты свою теорию забудь начисто.

Феня возилась с посудой и прислушивалась - переставала греметь тарелками, и раз Федор Григорьевич уловил, как она с ног оглядела Елагпна и остановила быстрый взгляд на его седине, даже чему-то усмехнулась. И вдруг неожиданно для всех сказала:

- Я скорее вас слажу с Желавпным.

- Поговори еще, поговори...- погрозил пальцем Федор Григорьевич.

- Я баба, с меня и спрос другой. Вот назначу ему свиданьице,- громко, со смехом заговорила Феня,- на кладях. Крепко обойму, да под коленочку его - в речку.

Пусть остудит свою дурную голову. Поплавает в сапогах. А я приговаривать буду: "Что ж ты, дорогой, или так забегался, что и ноги тебя не держат. Выбирай, где поглубже и поспокойнее, а я тебе газетку принесу почитать".

Смех раздался в избе. Громче всех смеялся Елагин.

Митя лишь сдержанно улыбался.

Елагин стал прощаться. Обнял Митю, лицо которого не разогрела улыбка холодновата была, как унылое окошко на осеннем ветру.

- Желаю счастья. Главное, верьте друг другу. И живите с огоньком, чтоб манило доброе. А злое?.. От огонька зверь стороной уходит.

- Спасибо, - сказал Митя, - Да робковато это очень, огонек-то,- и с безнадежной силой добавил: - Святое на грязи!

Митя и Феня вышли на крыльцо проводить гостя.

И лишь чуть отошел Елагин с Федором Григорьевичем, как услышал вдруг слова Мити:

- Момент упустил... Чую, все пострадаем.

Они скрылись в тумане на лугу, где чернели кусты, а чуть выше, над течением тумана, светила луна, как вставленное в лес большое оранжевое стекло.

Люди шли ей навстречу. А она все уходила от них. Ее уже не было в березняке. Мутнела в поле - опять совсем близко. Это было обманчивое приближение, за которьш скрывались бесконечные версты с неразгаданны.

ми снами и тайнами в спящей мгле.

Но кто-то уже перешел в этот день свое, и она с неясными знаками вымеряла на следах непостижимое.

* * *

- Можно ждать грозу - следить за тучами, но всегда первый удар ее потрясает, - начал было Дементий Федорович и вдруг на мгновенье забылся: вспомнич друга, которого уже нет, и почувствовал свою вину перед ним-не успел, не уберег, в чем-то не поставил тверзд и за столом его местечко, вон там с угла, было пусто."- 1ак потрясло меня письмо Желавина. Письмо и еще,- спохватился Дементий Федорович, - и еще неожиданнее оыло то, что, собственно, и заставило меня оглянуться на прошлое. Хотя оно и не прояснило ничего. Но пригодно к дальнейшему как доказательство к некоторым нашим упущениям, когда принимаем видимость за правду. Когда мы покупаем вещь, то придирчиво осматриваем ее А вот на явление или факт пристальней посмотреть на хотим. Как, например, это делает золотоискатель: он тщательно промывает породу и вглядывается в лоток с ожиданием желанного блеска из-под стекающей мути.

Самый невероятный, даже, казалось бы, кощунственный вопрос, подвергающий сомнению содеянное, "бывает, дает поразительно ясный ответ разгадку.

Но не стану забегать вперед. Буду точен в главном.

Прежде я прочту вам само письмо. С дозволения переписал его из своего так называемого дела.

Дементий Федорович достал из кармана гимнастерки сложенный листок и развернул его.

- Так слушайте. Читаю без высоких в начале его обращений к правосудию.

"Пишу это письмо с покаянием за долгое сокрытие тайны,-качал читать Дементнй Федорович. -Знач и молчал, чтоб не вставлять свое имя. Без этого не было бы веры моему письму. Молчал по малости своей перед властью этого человека. Ему больше веры, чем мне. И молчал из боязни суда его тайных сообщниковони наказали бы, скрыв следы свои. И молчал в надежде: без меня придет правда. И теперь с покаянием рассказываю.

Недавнее посещение нашего хутора Дементием Федоровичем Елагиным побудило меня к написанию этого письма. Оно как защита перед ним в разговоре, к которому вынудил меня встречей Елагин. Угрозою в выражениях пытался совратить на путь соучастия в злых умыслах против власти.

Так сказал он: "Надо быть, как Ловягин. Он снискал славу вечной памяти",- и при произнесении страшного имени перекрестился.

"Как крестишься без креста?"- спросил я, чтоб изобличить его в пристрастии к вражьей вере.

Он ответил: "Крест в душе у меня".

Я сказал, что не слышал от него ничего, и просил:

пусть отстанет, не ввергает в лишения дите мое и жёпу, и показал на дите свое в колыбельке.

Он стал пугать: "Хорошо. Но когда ты придешь после, места тебе не будет нигде. За донос в исповеданной мною разговоре убит будешь. И место твоей казни-камень возле болота".

Мне доподлинно известно,- засвидетельствовать могу личным присутствием и вещественными уликами,- Елагин в забытой ловягинской истории несет секрет неуловимых действий бандита, в его кровавых истреблениях особо важных сторонников власти.

Раз в лесу в ту пору я видел, как он огляделся и чтото спрятал под деревом, которое растет и сейчас. Нору под ним могу показать.

Спрятав что-то, он достал из норы бумажку, тут же прочитал и разорвал.

Когда Елагин ушел, я осторожно проверил, что в норе.

Там в оторванном рукаве старой рубахи завернуты были нагангые патроны-пачка и примерно две горсти россыпью.

Я ничего не тронул, боясь вспугнуть мне неизвестное.

Клочки же разорванной бумажки подобрал.

Мысль свою сейчас же уйти я остановил желанием увидеть, кто придет за кладкой.

Притаился в можжевеловых кустах напротив норы в отдалении. По прошествии нескольких часов явился рослый человек в шинели, в картузе. Лицо его было мне неизвестно.

Он взял патроны. Пачку положил в карман, в другой - патроны россыпью, которыми тут же зарядил свой наган и пошел в направлении болота.