- Признаться, у вас определенные наклонности схватывать и представлять,- с похвалой заметил Викентий.- А ту рожу я видеть не мог. Он миллионер - картошку жрет, а остальные рябчиков, будто он-то сыт, а они сроду не жрали, из голодного края дорвались. Каково сравнение и унижение, и рябчик-то в глотку не пойдет. Вот я и глядел, чтоб кусок ему не в то горло завалился. Ну и взорвало! Я разве не хочу, чтоб народ был богатым. Но что я могу? Сам в прорве.
Л отдай, и коня не прокормишь. А без коня на наших просторах делать нечего,- сочувствовал Викентий бедному, но свое крепко держал, со стремени, говорили, своей земли не уронит.- А что на сердце Татьяны Сергеевны, давно заметил. Отбивалась. Такое не прощаю.
Хотела не знаю чего. Или за дочку побаивалась. Жены у меня нет и в прислугах молодых не держу. Всех люблю, и в любви что хочешь проси, обещание не нарушу,-из грустных песенок тронул кое-какие лады Викентий и замолчал, ожидая, что гость дальше скажет.
Ехали у края леса. С поля мело, похлестывало в берестяную обшивку. Снег слоями лежал на дороге.
Конь шел тише.
- А что вам стоит пойти на мир с ним? - сказал гость.- Соедините ваши владения с его миллионами. Станете его подручным и, не беспокоясь, жить себе припеваючи в свое удовольствие. И без дела сидеть не будете, сами забегаете для процветания.
На союз пойдет. Не сомневаюсь. Такой человек ему нужен.
- Вы что, по его поручению приехали? Или с разведкой? На дуэли один остается, сударь. Границу на сердце Татьяны Сергеевны не прощу. Это было мое. Я предупреждал. Он тайно продолжал свое дело.
- Он закроет перед вами все дороги и двери. Для вас останется одна только дверь с его черного хода. Он вас разорит.
- Замолчите! - сказал Викентий. - Кандалы надену, на виселицу взойду, но и его не будет. А если и вы - и вас. Разнюхать приехали? Я и ноздрл вырву.
Он Татьяну Сергеевну моей гибелью испугал, крахом.
Когда я был один, мне у ворот, встречая, ковер подстилали. Мне не долг нужен, а верность. А за измену - жаль, не живую, а мертвую ее заморозило.
- Вы знаете о его страсти? - спросил гость.- Женщины, вино, карты значения для него не имеют.
Страсть его - брильянты. У него один из самых редких и дорогих. Дайте мне ваш брильянтовый перстень, а остальное вас не касается. Вы мне нужны, вы дворянин, у вас имя, земля, и я вам нужен.
Викентий снял перстень с пальца и отдал его гостю.
Антон Романович и Желавин с фонарем, в тулупах, залепленных снегом, ждали Викентия у ворот усадьбы.
Горело оконце башенки: далеко был виден спасительный огонек.
Метель косяками проносилась через поле, драла по насту и в деревьях тряслась и вертелась, заваливалась в берегах и вырывалась вверх гудящими вихрями.
Вон и волк. Пробился протяжный воющий стон, угрюмый, хриплый на низах. Лаяли собаки на псарне:
повизгивали борзые, басисто, как простуженные, брехали волкодавы. Тонким высоким воем скулила сука, будто мучилась и металась.
- Волчицу убили. Я говорил, волк один покоя не Даст. Дорогу бы не заступил. Конь все разнесет и поломает. Не пожалеть бы, Астафий. Отвяжи суку. Пусть уйдет, унеси их черти,- сказал Антон Романович.
Желавин пошел на псарню - сарай с теплыми конурами, открыл ворота. Псы полезли на него, дышали в лицо, не давали пройти. В закутке сидела борзая сука, холеная, в белой с черным серебристой шерсти, длинноногая, горбатая, гибкая, как змея, с тонкой, по-собачьи красивой мордой. Уже подкапывала под сарай и заложенную доску изгрызла. Желавин хотел пхнуть ее ногой.
Сука затаилась у стены и оскалилась, зарычала.
Вдруг выскочила из закутка и легко,-словно улетела в ворота.
- Ай, ай, ай,- взвизгивала, удаляясь, заливалась в бескрайней воле.
Желавин вернулся к воротам, поставил за камень фонарь, потуже затянулся кушаком, сказал:
- Не случилось бы чего: собака от дома бежит.
- Типун тебе на язык!
Желавин взял фонарь, протер вязанкой стеклышко.
- Я к тому, что сука чует.
Антон Романович насторожился.
- Что чует?
- Время, значит,- и собакой быть, и волком лютым.
- Не те басни плетешь. Рано еще тебе.
- Я с кем - с вами плету. Вон вы и поправили. Ума с вами набираюсь. От кого еще набраться. Того и в книжках нет, что вы знаете.
- Мужик ума барского никогда не достигнет.
- Мне много-то и не надо. Какую только часть.
-- Какую ж, интересно?
- А какая надо, сама вскочит,- ответил Желавин и повыше поднял фонарь, вглядываясь.
- Лучше скажи, что с барином?
- А что с барином? Ничего. Это вы, чуть замело, в дом скорее, а он - в прорубь. Глядеть страшно, как он под лед лезет, а ему хоть бы что. Быстро ходит, быстро скачет. А с вами, если куда ехать, с лета валенки бери - к покрову успеете. То туча не с той стороны зашла, примета какая-то, то заяц дорогу перебежал. А сколько их перебегают по своим делам: одни к Дорогобужу, а другие в Ельню.- Желавин прислушался. По тулупу трещало крупой. Выше поднял фонарь. Свет словно дымился желтым, слетал в темноту.
Ползло что-то белое.- Барин, кажись?
Как из снега вылепленные, конь и сани явились.
Барин в белом саване сидел. Желавин поднес фонарь. Глаза Викентия были закрыты, на бровях иней.
- Брат! Брат!-закричал Антон Романович.
Снег шевельнулся, треснул и развалился. Викентий поднялся в шубе, как медведь навалился, обнял брата и Желавина, да так, что озябший нос Желавина вдавился в губы Антона Романовича.
Потом Антон Романович обнял брата, поцеловал и прослезился.
- Как же так можно?
В доме не спали. На крыльце свояченица встретила:
слезы вытирала и улыбалась.
- Всегда метель, когда ты в дороге. Словно чародей какой,- сказала она, дворяночка молодая, белесенькая и бледненькая.
Желавин распряг коня и завел в конюшню, поставил в ясли. Насыпал из мешка овса в кормушку. Дерюжкой обтер спину, бока, ноги.
Конь вздыхал, довольный, что стоял в тепле, и дорога забывалась, Желавин укрыл его попоной и вышел во двор.
Метель утихла, не разгулялась. Внезапной оттепелью - западным потянувшим ветерком, пряным духом стогов и намороженной пахучей горечью верб одурманило ее. Снега бескрайние в белом блеске светили и озаряли ночь. Над лесом зелеными глазами выманилась весна на еще студеное крыльцо, да рано - не проснулись краснобровые петухи ее.
Желавин подумал, что где тот час, когда выйдет он подышать чистой волей, полюбоваться. Незнамый тот час, за него жизнь надо перевернуть, бежать и отбиваться, лезть на какой-то далекий высокий берег.
"Когда бы душа развиднела",- а так даже зеленым глазам над лесом не внимала душа, а дурман стогов куда-то звал, поражая мрачной страстью.
Он затащил сани в сарай. Оглядывая, поводил фонарем. Как будто что-то было и исчезло-барин и гость, но будто и сидели еще неподвижно, будто чучела страшные. Он приподнял подстилку и в испуге глянул в ворота: топора под подстилкой не было.
Через неделю в усадьбу Ловягиных прибыл за провиантом обоз из трактира.
Приехал и хозяин - Гордей Малахов.
В прихожей снял лисью шапку, шубу, взглянул на стоявшего в дверях верхней комнаты Викентия, глазами показал словно в недобрую сторону.
- Зайди-ка,- пригласил барин.- Как дела?- в дверях спросил громко.
- Делами живем,барин.
- Озяб, смотрю. Нос красный.
Дверь не сразу закрылась, будто незачем было ее и закрывать: весь дом был охвачен одной суетой. Кудахтали куры во дворе, блеяли овцы по хлевам, доносился распорядительный голос Антона Романовича.
Девки бегали с кухни в кладовки и назад.
Дверь пошаталась и закрылась медленно.
Малахов обгладил по бокам синюю байковую косоворотку, опрятил черные вороненые волосы на пробор.
Худой, высокий, и глаза как у ворона.
Викентий из шкафчика под подоконником корзиночку с яблоками и бутылкой достал.
