Викентии Романович давно встал: с солнцем всегда вставал, колол дрова, купался. По наследственной традиции и зимой, в проруби. Растирался полотенцем, а потом суконной вязанкой до жара и шел чай пить.
Он сидел у окна, покуривал из янтарного мундштука душистую папироску,
Антон Романович сел в кресло у стены духовой печи в лазурных изразцах.
- Какие, братец, новости? - сказал Викентий Романович.-Дом опалимовский приобрел.
- За сколько же?
- Так. Я всегда говорил, что дураки существуют для того, чтоб делать умных богатыми. В этом их польза и назначение.
- Дурак так наломает, что после свое и на коленях не соберешь,- не вникая в подробности, сказал Антон Романович.
Рассуждения и замечания брата предупреждали о возможных неприятностях, и его умом Викептий Романович в делах не пренебрегал.
- Не стоило бы трогать. Да дом рядом с трактиром, готовый. Не утерпел. Райские номера будут, с травкой дурманной.
- Брат,замолчи!
Антон Романович будто и не касался дел брата, на случай, и никто не знал, кто стоял за спиной хозяина трактира.
Викентий выдвинул ящик стола, достал коробочку и раскрыл ее. Антон Романович приблизился. В черном бархате коробочки покоились перстни. Бриллиантовые.
На доходы трактирные куплены вчера - в копилочку ловягинскую, братскую.
Антон Романович повертел перстни. Чистейшей воды брильянты как росинки дрожат.
- Не крадет ли хозяин-то наш? - спросил как бы между прочим.
- Он меня знает. Я за пятак не прощу,- ответил Викентий.
- Смотри,- и снова впился взглядом в брильянты Антон Романович.- Цвета горячие, красавицам жгучим как раз.
- У старика купил,- пояснил Викентий.- Скорпион с миллионом. Страстей никаких. Хочу проверить. На самом простеньком.
- Не сносить тебе головы. Оставь! Сами накопим.
Там ржица, там ленок, там ягодка. Улей-то один, а пчелок несущих много. Каждая принесет нам свое,- вразумлял Антон Романович: брату пылкому не чета.
- Да я из интереса. Интерес у меня к этому скорпиону. Неужели никаких страстей?
- Страсть его в бриллиантах и в золоте. Неразделимая, как точка плодовая в семени. Что заложено, то и произрастет.
- Убедил, убедил. До чего же просто. Ты сказал умно, а я послушался. Да меня вряд ли чем убедишь.
Ты и сам сказал: что заложено, то и произрастет. А послушаться другого - значит свою плодовую точку стереть. К чему тогда семя? Убедивший произрастет, а убежденный им загниет.
У ворот, с которых сыпало метелицей и снег, рябиново искрясь, взвивался дымкой, остановились сани с упряженной лошаденкой.
В санях поднялся мужчина, в бекеше и в шапке с красным крылатым верхом, и шагнул в снег. Не спеша шел к крыльцу по ровной, посыпанной песком дорожке.
Антон Романович отскочил от окна и, предполагая недоброе, спрятал коробочку с брильянтами за голенище валенка.
Викентий наблюдал с высоты за приезжим. Тот дал по шапке выскочившему Желавину и через минуту уже стоял в дверях комнаты.
- Что за аллюр? - удивился Викентий, замечая, что приезжий, одежду будто с него снял - и бекешу, и бурки,- и чем-то даже был похож на молодого барина.
- В вашем образе, князь!
- Я не князь.
- Выше князя!
Викентий словно бы ждал такого признания: не из тщеславия, а от некоторой обиды - в предвидениях своих считал себя достойным иных ступеней, чем ступени трактирного крыльца.
Викентий попросил брата оставить их.
Антон Романович скрылся за дверью. Желавин с наганом бежал вверх по лестнице.
- В засаду! -скомандовал Антон Романович.
Желавин вертанулся за штору у входа в оранжерейку.
Но тотчас выскочил. Помог барину забраться по отвесной лесенке в люк дозорной башенки с бойницами на четыре стороны и колоколом в вершине на дубовой балке.
Антон Романович, выбираясь из люка, занес ногу - штанина потянулась, и из-за голенища валенка коробочка вывалилась. Стукнулась об пол и раскрылась. Желавин схватил коробочку. В бархате, как в ночи, звездочки мерцали.
- Дай сюда! - прошептал Антон Романович.
Желавин вознес коробочку в люк и отдал барину.
- Прикасался?-погрозил пальцем Антон Романович.- Гляди. Сгоришь!..
Викентий пригласил гостя сесть. Сам расположился в углу.
Гость сбросил бекешу. Такая же рубаха, как и у барина, холщовая, в огненных узорах шитья по груди и косому вороту.
- Так в чем дело и кто вы такой? - спросил Викентий.
- Я...- последовал ответ.
Викентий вздрогнул и усмехнулся.
- Пардон, да уж не черт ли вы?
- Ваше продолжение. Некоторым образом опыт природы сделать человека еще сильнее. Один он не может быть в двух местах н, делая одно, делать другое. Пока что высочайший замысел, частью проверенный и давший поразительные результаты.
- Это что же, фокус или какая-то новейшая философия?-спросил Викентий, поглядывая на гостя с любопытством, не забывая заглянуть и в неясные цели его приезда.
- Сейчас все объясню... Как-то вы в трактире новогодней полночью, в присутствии гостей и проезжих, которых застала та полночь в дороге, да как н вас, сидящего в углу-вот в такой же рубахе. Зачем вам праздничная одежда? Вы князь. Потом вы поднялись и сказали, что Россия это мысль, идея, некий дух, создающий образ из своего духа - вечный смерч с озаренной солнцем н мраком бури вершиной. В тот час, когда вершина опадет и ослабнет, смерч исчезнет, оставит на поверхности обломки и кровавую пену к ужасу проповедников разных там демократий - виновников назидательной для потомства катастрофы. Вы сказали, что перед лицом катастрофы пусть замерзнет кровь на затылке проповедников. Сказали о катастрофе как о неизбежном, так грядущим раскаяньем заранее оправдывая лавочника с топором. Столь странная речь в новогоднюю полночь поразила меня. Она как бы на миг остановила праздничные возгласы в мире. Я почувствовал вашу силу и восторг, что есть человек, которого не покидают тревоги времени в его душе. Он один не поднимал бокал, а глядел в землю... В трактир я забрел случашю, гонимый предчувствиями, пе мог ликовать в кругу друзей, шел по улицам и увидел вдруг с перекрестка будто бы мрачный обрыв - в него и вошел, под своды, и был поглощен...
Вскоре вы уехали, продолжая путь. Я выбежал на дорогу и глядел вслед. Вы перевернули мою жизнь. Я бросил курс и занялся делами другими, продолжая ваши, проникшие в меня, мысли, Исходящее от вас вселялось в меня и еще больше поражало тайнами.
Викентий усмехнулся.
- Не может быть! Неужели такое бывает?
Он поднялся и выхватил из холодного шкафчика под окном плетеную корзиночку с бутылкой и антоновскими яблоками.
- Тогда не подняли бокалы. А теперь? - будто шутя вглядывался в глаза гостя, вытаскивая бутылку из корзиночки и сжимая горлышко белой сильной рукой.
- Рано,- ответил гость.
- На самом деле...
Антон Романович высунулся из люка. Желания, опустив голову, сидел на полу за шторой. Вскочил и быстро поднялся по лесенке.
- А ну-ка, изловчись украдкой: погляди и послушай, что там,- шепотом подсказал барин.- Да, в замочину глядя, дыши тише, а то слыхать.
Желавин вылез из люка наверх и распрямился, расправляя иод ремнем рубаху, петухом взглянул на барина.
- Как же это, барин Антон Романович, подглядывать и подслушивать?
- Я разрешаю.
- А я вас не слушаюсь.
- Как это? Ты в своем уме?
- А так. Барину Викснтию Романовичу подчиняюсь.
Его воля, а не ваша. Хоть раскаленной кочережкой меня пихайте, не поможет. Он вперед, а я со спины его предохраняю.
- А меня? Пусть гибнет Антон Романович. Куда бельма отводишь, куда, бестия. Договаривай!
- Сперва его, а потом вас.
- Значит, брат милее? Отвечай. На люк закрою, пока не ответишь.
- Я в дозоре. Не нарушайте.
Темновато и студено в башенке и слышно, как ветер стружит по кровле. Бойницы в срубе закрыты от стужи мхом. Колокол заиндевел. В углу корзины с мороженой рябиной.
