"Заелись",-успокаиваясь, определил он состояние жены и дочери.

В своем кабинете он достал из ящика стола пакет с карточками. Его личный сбор по делу Дементия Федоровича. Да в личном, в любовном, в борениях прошлых лет не находил концов.

Был осторожен. Дело темное, с топором и лесочком, из которого бог знает кто еще выйдет.

Николай Ильич разобрал пачку. Отложил карточку Дементия Федоровича. Молодой, строгий, в петлицах по "шпале", задумался о своем. Положил рядом карточку Полины Петровны. Она, в сарафане, загорелая, как литая, с крепкой грудью, стояла перед копной, видимо, в жаркий полдень, и улыбалась. По другую сторону придвинул карточку Желавина. В темной косоворотке, высоко держал голову, взгляд из-под козырька проницательный, умный.

Николай Ильич посмотрел на всех троих, подумал:

"Одного выбрала, другой привязался. К чему пришло... Болото. Да какое. И наша козявка туда".

За окном прошла Полина Петровна.

Николай Ильич встретил ее в дверях.

- Я ждал, ждал тебя, Поля.

Помог ей раздеться - снял пальто, из-под которого холодно пахнуло эфиром. Устало, со спокойной задум"

чивостью глядели ее глаза.

- Все такая же,- Николай Ильич отметил, что держалась она достойно в своей невзгоде.

- Скажи, какая-то новость?- с нетерпением и ожиданием радости спросила Полина Петровна.

- К сожалению, ничего. Пока ждать. Столько ждали. Давно не виделись, Поля. Ты в обиде на меня? Что в моих силах.

Николай Ильич, поддерживая под локоток Полину Петровну, провел ее в свой кабинет. Показал на высокое кресло.

- Устраивайся. Мы одни. Надо о многом поговорить.

Сам сел напротив, пониже, в кресло из красного дерева, углубился в мягкий уют.

Между ними хрустальный олень в ледяной прозрачности, высоко подняв ветвистую корону рогов, стремился куда-то.

Здесь Полина Петровна когда-то бывала с мужем в гостях. Шли годы. А олень все так же сверкал в своем стремительном миге.

Телескоп в чехле все на том же месте.

Вещи как бы останавливают время в себе, как вечные камни, стоят они среди потока жизни, провожая годы и сохраненной памятью возвращая их для радости или печали.

Николай Ильич прилег к спинке кресла и подумал, как уютно и спокойно среди этих стен, загороженных книгами с затаенными в них драгоценностями мыслей и слов, из которых брал Николай Ильич многое для блага, согревавшего счастьем его семью.

"Как сохранить?"- подумал Николай Ильич и погладил бархат на ручках кресла, которое тоже было счастливо, что его гладили и любили.

- Да, Поля, время идет, и мы познаем судьбу, нечто независимое от нашего ума и наших желании.

Прежде казалось все проще. С годами начинаю задумываться. Беспокоят и дети.

- Лия повзрослела. Я любовалась ею на вечере,- сказала Полина Петровна.

- Только что ушла с твоим сыном, больная, чуть живая. Делают выбор. Нас не спрашивают. Дети огорчают, больше чем кто-либо. Порой безжалостно, стремясь освободиться от родительского надзора. Не признают никакого права над ними. Надо бы, выдавая диплом, представлять и счет затраченных средств семьей и государством. Ставить отдельно бутыль с родительскими слезами. Не понимают, что опыт отцов клад. Нет же, нет. Им он не нужен. Сами умны и все знают. Полная свобода. Неудержимы в порывах слепого эгоизма. Кто-то должен удовлетворять. Дай, я хочу!

А в результате стоны, крики душевные родителей и дестей. Что делать, что делать?- повздыхал Николаи Ильич. Помолчал, опустив голову.Начитаются пошлых романов, наглядятся в кино на красавцев и красавиц, теряют чувства. Что-то остается на донышке. Да, Поля, да. Как выучить, как уберечь?-раздумывал Николай Ильич с огорчением, но и твердо вел свое.- У мужчины должны быть стремления. Как у этой птицы, допустим...

На фонарный столб напротив окна села галка. Полюбоваться бы с высоты, поглядеть на людские гнездышки. Вон сидят двое в тепле, хорошо им. А ей голодно. Надо лететь дальше. Галка, слегка повернувшись, приладилась крыльями к попутному ветру, полетела над крышами, все дальше и дальше, скрылась за колокольней в москворецкой низине.

Николай Ильич улыбнулся.

- Некогда. Полетела на то место, где когда-то нашла кусочек сыра. Прекрасно и свободно летает... Но ее полет - ее труд. Добывает корм себе и своим птенцам.

Просто удивительно! Тяжело. Но постоянное напряжение сохраняет силу крыльев. Такая же птица - без полета, на всем готовом скоро дряхлеет. А выпущенная на волю и лишенная готового корма гибнет. Уже не способна к напряжению, меньше летает и меньше возможностей что-то добыть, и еще больше слабеет. А осенью дальний перелет. Она обречена. Не долетит. Останется. Я видел зимующих грачей. Вид их ужасен. Оперение висело какими-то лохмотьями. А сородичи, усталые и радостные, достигли желанного берега... Прекрасно и вечно в жизни стремление к делу, если говорить о человеке в его свободе.

Не в той свободе - делать что хочу, а в той - с жестокой, тревожной и радостной схваткой в многообразных проявлениях человеческого ума и духа.

Полина Петровна терпеливо слушала его. Понимала, о чем речь, и в душе брала под защиту сына, но она никогда не позволит себе что-то доказывать и опровергать, как бы выпрашивать снисхождения.

Николай Ильич поднялся. Прошелся вдоль книжных полок и вдруг спохватился: "Где трость?" Быстро продолжил путь по прямой в прихожую. Трость стояла в углу, за вешалкой.

Вернулся в кабинет успокоенный.

- Человек, Поля, после лени с достаточным обеспечением, что, бывает, тянется с детства до лет великотит много бессвязных усилий в обстановке непривычной.

Другим просто, а ему тяжело. Жизнь кажется каторгой.

Такие пристрастны к вину. Лень также порождает мысли о способах существования более легких: с их помощью без особого труда можно насытить и чрево, и эгоизм - пользование способами недозволенными. Воровство, ложь, подлость, обман. Крайность, но, сказать, часто со слезами раскаяния встречает меня в суде. Да упаси господи от озлобления неудовлетворенного эгоизма. Зверь, зажпрающий чужие жизни. Когда такой зверь в семье, жизнь окружающих его близких беспросветна.

Николай Ртльич сел в кресло и помолчал.

Полина Петровна прислушалась к тишине в доме:

казалось, что комнаты давно опустели, покинуты, а хозяин все сторожил и ждал.

- Твоему сыну столь мрачные опознания следов несчастья не грозят. Он и глазом не поведет, если вместо кровати придется спать на земле, вместо хорошего обеда сойдет и кусок черствого хлеба. Он будет мечтать, ждать и будет счастлив. Но ничего не сделает, чтоб в доме вместо железной кружки завелась фарфоровая чашечка.

- Весь в отца,- вспомнив дорогое, сказала Полипа Петровна.- В дом по капле наносила я.

- Ты пчелка, Поля,- Николай Ильич растроганно взял ее руку, поцеловал.Милая пчелка.

Сочуствие Николая Ильича растрогало ее.

- Сергею надо быть военным,-с прежней твердостью продолжал Николай Ильич.-Дисциплина, неукоснительный порядок, в который он включит свои способности и силы, выдадут ему верное будущее. Вот мои советы и мысли. Желаю добра, только добра. Я с тобой откровенен, знаю тебя. А с ним не могу. Нет чувства, а у него степенного поклона, начала. В таких случаях говорю юнцам: нет! Хотя воспринимает как нечто разное во взглядах и даже враждебное.

- Сережа может вспылить, но озлобленности у него

нет.

- Я не требую приспособления. Но эти же плотины для чего-то воздвигнуты,- вознес руки Николай Ильич к высотам книжным и с огорчением опустил.- Благоговения его нс заметил. Скорее в сад с любимой. Расстроил я тебя, Поля. Ты прости. Надо же учиться и воспитываться. Как-то в трамвае я сделал замечание одной женщине. Сын ее сидел, а рядом стояла старушка. Родительница ответила: "Почему он должен уступать место? Вы ученые, а он из бедных?"

- И ты произнес речь,-с шуткой сказала Полина Петровна.