"Топор в нашу жизнь вплелся,- подумал он,- ит него и пропали. Совсем я теперь пропал. Вчера еще не пропал. А теперь все-яма. Ловить будут. Куда я убежал бы от этого? Куда? Всюду найдут. А сбежал от надежды, от надежды сбежал вот в эту ночь".

Впереди горели огни какой-то большой станции. Состав замедлил ход.

Митя спрыгнул к, взглянув на ледяную, неподвижную звезду над ним, пошел от нее прямо на юг.

* * *

На рассвете, весь мокрый и продрогшин, Митя забрался в сарай с сеном на лесной опушке возле дороги и тут, зарывшись в сено, уснул.

Проспал он часов до четырех дня.

День был ненастный и хмурый. По крыше крапал дождь.

"В такую погоду дома сидеть да вино пить",- подумал Митя. Хотелось есть и курить. Он достал кисет с махоркой и с осторожностью, чтоб не поджечь сено, закурил, но тотчас загасил цигарку.

У стены сарая кто-то остановился и сел. Запахло дымком махорки.

Кто-то еще подошел, раздался веселый молодой голос.

- Сколько грибов!

- Грибов - хоть возами вози.

- А не боитесь? Говорят, преступник бежал.

Разговаривали двое: один - житель деревни Бессоново, другой командированный, шел из этой деревни в поселок.

- Этот, который бежал, прежде в магазине торговал,- заговорил житель из Бессонова, высокий, худой, в армейском картузе мужчина, часто кашлявший от простуды.-Отсюда верст пятьдесят. Как-то мы на охоту туда ездили. За вином в лавку к нему заходили. Видел я его.

Он за растрату попал. А вот отец его председателя убил.

Потрясение такое вышло. Отец председателя убил, сам потом на березе замерз, сын в тюрьме, а жена с такой жизни с объездчиком загуляла. Бежал. Теперь берегись, баба!

- Из-за такой бабы если бежать, то в обратную сторону верст за тысячу,сказал командированный, с молодым, здоровым лицом мужчина, уже полнеющий от хитрости спокойно пожить и сытно ноесть. Он был в шинели и в кожаной фуражке с большим козырьком. Рядом, у стены, стояло ружье и лежал рюкзак.

- Какой человек. Иной жизнь свою поуродует, а не простит.

- Он будет еще прощать или не прощать,- возмутился командированный.Прежде о своей чести думал бы, а не теперь, когда сам негодяй и преступник.

- Если бы все по рассудку жили. А то еще душа водит.

- Слабых она водит и оторванных от действительности. Слышал я про это убийство. Тут еще неизвестно, кто убил. Сын или отец? Может, и двое участвовали?

А потом сынок топор-то и подложил под отца.

Не дыша, вслушивался в этот разговор Митя.

- Я таких разговоров не понимаю. И не слышал вас,-сказал житель из Бессонова.

- Чего испугались?

И слышал ответ Митя.

- Чужой бедой не играем, а то своя подойдет.

Вот они попрощались. Командированный пошел дальше, а мужчина с корзиной грибов - в свою деревню.

Как только затихло все, Митя вылез из сарая и краем леса, рядом с дорогой, пошел дальше. К ночи он думал прийти в свои леса.

Он нагнал командированного. За спиной его обвисший рюкзак. В правой руке ружье: взял его поохотиться, когда ехал сюда, а теперь было кстати на случай встречи с преступником.

Командированный отошел немного. Положил рюкзак и ружье на землю возле дороги, а сам по нужде забрался в кусты. Тут увидел он крутые шляпки белых грибов.

Снял фуражку и стал собирать их.

Когда вернулся, ружья и рюкзака не было. Мельком заметил, как кто-то перемахнул через канаву и, как казалось ему, плавно и легко побежал, почти полетел в обратную сторону.

Митя свернул с дороги в глушину лесную. Гут отложил ружье, быстро развязал рюкзак.

В рюкзаке хлеб, кусок сала, пачка папирос, готовые ружейные патроны в коробке, колода карт, ^^Д"011 нож, бритва и зеркальце, в которое глянул Митя и не узнал себя: лицо как в репьях, заросло, черно под глазами. Какие они злые, глядят на него с ненавистью.

Он съел половину куска сала с хлебом. Сало разрывал зубами, слюна с жиром текла по грязным костистым рукам.

Перед вечером он побрился у ручья, вымылся, оглядел ружье: двуствольное,- зарядил патронами.

"На Кирьку и одного хватит,- подумал оп и усмехнулся, вспомнив командированного,- Второй бы тебе за язык".

Поздно вечером он перешел дорогу, пустынно светлевшую среди полей в глухой тьме.

Шел он с остановками ночь и весь следующий день, обходил селения, стуки и голоса в лесу. Доел сало и оставшуюся корку хлеба. Ноги ныли и подламывались от усталости, но он шел и шел с упорством и с еще большей ненавистью за эти мучения.

Вечером он увидел огни Щекииа. Теперь надо быть осторожнее.

Он обошел село за кладбищем с белевшими крестами, подумал: "В такой компании не будут искать".

Митя скрылся на сеновале во дворе Родиона Петровича. Отсюда решил выйти чуть свет.

Проснулся он утром и сразу бросился к щели над воротами.

На дворе мутно. За облаками тонет свинцовым диском солнце, цедит серое ненастье, в котором вдруг протечет серебристая рябь, и опять тускло.

Митя видел, как вышли из дома трое: Родион Петрович, Юлия и еще одна женщина. Узнал ее: сестра Родиона Петровича. Видел ее и прежде, когда приезжала погостить сюда. Помнил ее в сарафанчике, пропахшую вереском и хвоей, загорелую, в знойной духоте июльского дня перед грозой. Зашла она тогда к нему в магазин н сказала, оглядывая полки с вином, ситцем, книгами, с ботинками и косами, с флаконами одеколона, с коробками конфет:

- Как тут прохладно!

Теперь она сказала уходившим по делам брату и Юлии:

- Я боюсь тут одна.

- Он еще далеко,- сказал Родион Петрович.

- А если придет?

- Конь Стройкова в селе. Значит, и сам где-то здесь,- успокоил сестру Родион Петрович.

Полина Петровна осталась одна.

Едва она вошла в дом, как дверь открылась.

Па пороге стоял Митя. Глаза воспалены, едва стоит от усталости и голода. Плечи обвисли под ватником, засаленным потом, с запахом селедки.

- Хлеба дай! - сказал Митя и, не дожидаясь, когда опомнится Полина Петровна, вошел па террасу, взял со стола куски хлеба, оставшиеся от завтрака, запихал их в карманы.

- Это ты? - с испугом спросила Полина Петровна.

- Да, я вот,- угрюмо, со злым вызовом сказал он.- И молчите. А то только пепел останется от этого дома.

Он вытащил из кармана ватника коробку со спичками, потряс с угрозой.

Митя и прежде бывал в этом доме. Он знал, где кладовка, и зашел туда, за дверь в просторных сенях с лесенкой наверх.

В кладовке висели два окорока сырого копчения, лежал на ларе брус просоленного сала, рядом - кувшин с топленым маслом. В углу-кадушка соленых грибов, кадка поменьше с моченой брусникой, еще кадка с медом.

Он открыл ларь. Тут сливочное масло в кувшине, бутылки с водкой, начатый кусок сала с чесноком.

"Жратвы сколько!" - подумал Митя и, достав складной нож, отрезал сала, взял бутылку с водкой, хлеба.

Все это запихнул в рюкзак и вдруг спохватился, что Полину Петровну одну оставил: могла уйти и поднять тревогу.

Он быстро вернулся на террасу.

Полина Петровна неподвижно стояла у стола.

- Никому! - сказал Митя и, подумав, добавил: - А в общем-то все равно. Долго не задержусь... Где Фенька, дома или у тетки скрывается? - спросил он.

- Ее нет совсем тут,- ответила Полина Петровна.- Она в Москву уехала.

- Одна?

- Одна.

- Скрылась! Жаль. А Кирька Стремнов где?

- Митя,- сказала Полина Петровна,- остановись!

- Где он? - повторил Жигарев, боясь, что не успеет узнать самое важное для него.

- Киря здесь,-ответила Полина Петровна.- сдечали одну глупость, не сделайте еще более страшную,- сказала она, пытаясь остановить этого человека в его безумии;

- Молчите! Вам и с подлостью рядом хорошо живется. А я от себя не отпущу Кирькину подлость. Это вы отпускаете, когда чужих жен гнут - не боятся, мерзавцы! Отвечу, а не прощу!