- Говорите.

- Не могла себе простить, что пошла на измену, и в стыде сотворила над собой это уродство.

- Я не знал. Она скрыла.

- Феня боялась усложнить положение. А ты был невнимателен к ней.

- Что же делать?

- Тут трудно что-либо посоветовать. Жизнь постепенно смоет все. Но скорее смоет горе, чем позор. Мы делаем много ошибок, особенно в любви: что-то не так, и уже расплата, очень жестокая порой. Это женская доля, Киря.

Они спустились к лодке.

Мутная вода кружила, с хлюпаньем и журчаньем вскипала в воронках, несла охапки водорослей и прелой соломы.

"Бывает и расплата, а от любви не уйдешь",- подумал Кирьян.

Полина Петровна села на свое вчерашнее место - на перекладину и, когда тронулись, подняла капюшон, натянула его поверх платка: ветер на реке был резким и холодным.

Они пристали на той стороне под кустом. Полина Петровна, держась за ветки, выбралась на берег.

- Прости, Киря! Может, я и погорячилась, все высказала. Мне жаль ее, потому-то я и сказала. Ты, особенно сейчас, побереги ее,- прощаясь, сказала онп.

- Спасибо,- ответил Кирьян с удалявшейся лодки, в которой стоял он с шестом, и вдруг пол" ..; его, и с сплои ударил в быстрину.

Чуть светало в моросисто мигающих потемках, когда Гордеевна вышла из дома. За хутором свернула на лесную тропку в меди опавшей листвы.

Шла Гордеевна к святому ключу.

Ключ в лесной глуши, на прогалине, среди сосен. Вершины их достигли такой высоты, что кажется, живут они небом, ближе к небу, чем к земле с ее сумраком во мхах и черничниках.

Под сосною с мускулистым комлем в натеках смолы затаен родник в ольховом срубе. Сруб вровень с землей, в малахитовых наростах мха.

На стволе - икона без позолоты и серебра, подревневшая плашка с ликом богоматери. Глядит она печально куда-то вдаль, перед которой бессильны руки матери с дитем. Чуть склонив голову, все ждет и ждет она с бесстрашным смирением, что должно быть. Дрожит на руках ее и на лице свет родника.

На коленях, склонись, стояла Гордеевна в белом с синими горошками платке. Молилась за Кирю и Катю.

Припала к роднику. В сумрачной глубине его, там, на самом дне, вздымалась и кипела земля с прорывавшимися струями воды, с песком и черными прожилками корней, размытых где-то в глубинах, под новыми толщами схороненных с веками пластов, и туда, туда шептала Гордеевна:

- Не отними волю и хлеб у детей моих. Не отлучи от двора. Пошли Кире жену хорошую, а дочке моей Кате мужа забочего. Без воли тяжко, без хлеба голодно, а без жены и мужа прийти не к кому. А Феню, хоть и не нашего двора она, огляни на Митю. Дай им счастья и, если уж взять негде счастья-то, от меня возьми все до последней капельки да брось беде. Пусть отлетит от них беда.

Глядят из-под воды глаза, ее глаза, а будто чужие всматриваются. Мрак клубится за ними. Глаза что-то страшное сказать хотят. Что? Что?.. И среди этой отрешенной тишины услышала Гордеевна голос материнского своего предчувствия: не это лихо, с каким пришла она, а будет лихо чернее тьмы, как в этой глубине кромешной.

- Господи! - прошептала Гордеевна и, обняв ствол, прижалась к иконной плахе.- Сохрани! Сохрани!

Туманные полосы света прорывались на землю из прорубей среди медленно качавшихся вершин, меленые тучи хвои - они далеки, но еще дальше их матовобелые раковины облаков, перламутрово отливавшие от зари.

- То, что делает Шелганиха, ужасно,- утром поделилась с братом Полина Петровна.- Я должна поговорить с ней. Либо она прекратит свое варварство, либо надо заявить куда следует.

- Сходи. Но какой толк? К ней женщины сами идут,- сказал Родион Петрович.

Все трое - Юлия, Родион Петрович и Полина Петровна - сидели за столом на террасе. Завтракали. На столе - жаркий самовар с чайником на конфорке. Кувшин топленого молока к чаю.

За стеклами террасы, промытыми дождями, небо прозрачно синилось над осинами в винпо-красном багрянце.

- Ты лучше отдохни,- сказала Юлия Полине Петровне.- Последние теплые деньки.

- Нет, нет. Я пойду,- решительно ответила Полина Петровна.- Она уродует женщин.

- Но ведь не силой она их тянет к себе,- хотела убедить Полину Петровну Юлия.- Что делать? От доли к ней идут. Да, слава богу, никто не умирал.

- Ты ничего не изменишь,- поддержал жену Родион Петрович.

- Зачем берется, не умеет делать!

Родион Петрович вышел из-за стола: ему было все равно, пойдет сестра или нет. Его больше тревожило, что его объездчик, Кирьян Стремнов, запутан в этой истории.

- Не Шелганиха виновата, а само положение, в котором оказалась Феня. Ей ничего не оставалось делать,- сказал Родион Петрович, как говорили сейчас все.- Ты знаешь Дмитрия, ее мужа? - обратился он к сестре.- Это характер запутанный, слабый и сильный. Он еще покажет себя. Мне жаль Кирьяна. Силы душевные потратит, а цели никакой. Мог бы хорошие дела делать. Я так и думал: уйду вот на отдых-он место лесничего займет в нашем лесу. Такие истории губят.

- Он любит ее,- возразила Полина Петровна.- Я поняла. Мы разговаривали с ним.

- Вот и ужасно, не может разорвать этот узел.

Митя так не уйдет.

- Кирьяну с Феней бежать надо отсюда,- сказала Юлия.- Тут им житья все равно не будет. Не простит Митя.

- Сам виноват. Он по-человечески у нее прощения просить должен: порвал жизнь своей жены. Откуда берется такое? - спрашивая и сожалея, сказала Полина Петровна.

Родион Петрович набил махоркой свою трубку: табак не признавал - курил махорку с донником, который засушивал и хранил в пучках на сеновале.

- Откуда берется такое? - повторил он вопрос сестры.- Мы многое, я уверен, решим. Человек будет сыт, иметь жилье, будет образован и занят делом, творить чудеса, о которых сейчас и понятия не имеем. Но вот смятения души останутся. У одних и сейчас жизнь в удачливом состоянии, как-то вот так выходит, что жизнь идет без всяких завихрений. А у других и боль и трагедии.

Даже самая высокая любовь оборачивается вдруг трагедией, когда умирает один. И так бывает, что после такой потери человек живет с надломом. Его не утешишь, не отзовешь. В новой семье он становится несчастьем. Это вот от хорошего, от высокого. А бывает, что люди душами не сошлись. Мучают, терзают друг друга, пока кто-то не надломится или, наоборот, взбунтует, закричит, бросится в огонь и воду с отчаянья. А тут сразу двое бросились, сперва он, потом она. И любить хочется или быть любимым, а любви-то нет. Вот это-то никакой наукой не разрешишь. Но кто знает? Может, и придумают такую формулу, в которую вставят признаки человеческие. И если выйдет хороший ответ, женись, а нет - уходи, чтоб трагедии потом не было. Взаимосвязи людские, сцепления - они и дают вспышки, от которых или пепел остается, или не гаснет потом, горит всю жизнь ясный счастливый огонек.

- Все это гораздо сложнее,- выслушав брата, заключила Полина Петровна.

- Да,-согласился Родион Петрович.-Мы только пытаемся как-то объяснить.

Родиону Петровичу пора было в контору лесничества.

Юлия подала ему картуз и брезентовый плащ, просушенный на печи.

Он оделся и уж хотел было идти, как заслышал шаги на крыльце.

Юлия еще раньше, через стекло террасы, увидела поднимающуюся на крыльцо женщину.

- Шелганиха!

В дверь постучали.

- Что ей тут надо? - недовольно проговорил Родион Петрович.

Но не провожать же от двери человека.

- Заходите,-сказала Юлия.

Дверь открылась, и на террасу вошла женщина, высокая, с бледным строгим лицом. Темный платок на ней.

Что-то властное было во взгляде ее темных глаз.

- По делу к вам,- взглянув на Полину Петровну, сказала она.

- Ко мне? - поняла ее взгляд Полина Петровна.

- Да, к тебе.

Она стояла у двери, ждала, когда Родион Петрович и Юлия выйдут, и не сводила глаз с Полины Петровны.

Родион Петрович и Юлия вышли.