- А если потянул на дело, что-то исправить?
- Легче сквозь землю провалиться, чем на суд взойтп,-пришлись слова Серафимы к ответу.-Мысль не моя, чужая, вымученная. Такое бывает: "Легче сквозь землю провалиться, чем на суд взойти". Страшнее суда за убийство. Не по преступлению, а по совести,- пояснил Николай Ильич,- Поняли? Шажок сделан и связан с тем, кто вынудкл сделать. Вот этот шажок, дальшебольше, привсдит к страху п мучениям. Жигарев мог оговорить себя, БЗОПДЯ иа суд за убийство, по только бы не всплыл шажок.
Стройкой не ожидал, что история Мнтн вдруг так повернется, и не за этим он ехал, сам из скрытого подкрадывался, да не знал, с какой стороны виднее.
- Ищите женщину,-сказал Николай Ильич.
- Его жена?
- Зачем же ей обострять бегством к любовнику? Она чиста. Женщина та, которую могли привлечь, и вскрылся бьЕ тот самый шажок'. Лежит, пстомнвшпсь, змея, и хочется ей лжи, чтоб шажком утянуть человека. Вот так, Алексей Иванович. В отвлеченном, в общем. Я не знаю, что еще сказать. Как мог... А он где, Митя Жигарев?
- На фронте.
- Он сам когда-нибудь скажет. Говорят, отца жалел.
Вот тут что-то бьется. Душа Митина.
После скорого перекура за дверью Строиков снова сел на свое место у окна. Голубоватый свет стекол сменился на хмуроватый: солнце ушло с улицы и с другой стороны освещало крыши домов и кружевные сиреневобелые венцы церквушек.
- Еще к вам вопрос, Николай Ильич. Понять не могу, как он, Желавин, полез с таким письмом? Он ли писал? - сказал Строиков.
- 1ю рассказу Серафимы Дементий Федорович обозвал Желавина лозягинским холуем. Он затаил злобу.
О дальнейшем говорить что-либо боюсь: нет следов поавды. Когда-то навещал мою тещу, бывал в доме. Его землячка. Было поразительно его чутье к собеседнику. Вот одна из его фраз: "В иносказательном тебе передам, ибо очень жалкое в жалком-то и не видать, а только в возвышенном отвлечении". Стиль его письма на Елагина.
Сам писал - пс с чужих слов по принуждению. Можно и остановиться. Я Дементию Федоровичу помог по мере сил. Теперь на свободе. На документе полковая печать и его роспись. Зы что же, у него служите?
- Я участковый, как был.
- Обширные наблюдения должны быть.
Вот и все, закончилась беседа. Николай Ильич встал.
В прихожей, обуваясь, Стронков незаметно глянул на окно напротив. По белой занавеске колыхнуло.
"Ходит",- опустил голову и подтянул голенища.
- Куда же теперь? К Серафиме?
- Скандальная больно. Посмотрю.
- Была девочка любопытная, быстрая.
- Спасибо за хлеб-соль, за слова и советы.
- Если что, заходите. Да провожу вас.
Строиков и Николай Ильич через двор вышли на соседнюю улицу.
- Вам туда;- показал Николай Ильич тростью па как бы перекрытый домом поворот улицы, виднелся лишь узкий просвет, в котором трамвай зарябил красной картинкой.-Совсем забыл. Что-то хотел подарить вам иа память. На углу постойте. Я сейчас,- Николай Ильич торопливо скрылся в воротах.
Строиков дошел до угла, хотел повернуть назад и вдруг увидел Серафиму, в платке, в новой стеганке. Перебегала улицу. Лицо издали показалось молодым, а вблизи осветилось улыбкой.
- Как по телефону с тобой, Алексей Иванович. Прямо на уголке, под часами.
- Судьба, значит, мне еще раз каблуками греметь, а то и вовсе без них ехать. Если ты собралась рубашку на себе рвать, такая у тебя привычка в себя вцепляться и терзать, давай договоримся. Рви сколько угодно, а когда я спокойно за уголок зайду, тогда уж ори. Сцену на уголке не устраивай. Мне же совестно, что женщины подумают, будто я от алиментов бегаю. Прежде хоть среди мужиков, скроешься, а сейчас и мужиков не видать.
В любом дворе задержут. Дай мне, милка, спокойно уехать.
Стройков остановился у витрины под парусиновым тентом. Напротив деревянный бар. Женщина за стеклом наливала пиво.
- Хочешь, угощу,- будто с повинной сказала Серафима.
Стройков отвернулся.
- После кружек бегать тяжело, а ехать и того пуще.
- А то в парк. Жасмин там, вино всякое. На живодерку успеешь.- Она слегка отвернулась в тень, отвела подол п, сжимая неуловимый, упруго ускользавший, лебяжий разлив ноги, достала из-за чулка свиток красненьких тридцаток.- Хорошо расстанемся. К дочке я собралась. На Волгу ее отправила. Завод там, самолеты делают. Буду работать.
- Жасмин, вино всякое. А кого у окошка ждала?
Любовника?
- Тебя.
- Чуткое твое сердце.
- Все дурман.
- Словно жалеешь о чем?
- В осень холодею, а тепла нет.
Николай Ильич показался. Шел быстро, помахивая тростью. Трость взблескивала. Завидев Серафиму и Стройкова в беседе, замедлил шаг.
- Убитого и убийцу бог рассудит. А не ты и нс он,- кивнула на Николая Ильича.- Все совесть изучает. Была у одного, да и того распяли. Спрашиваю, за что? Объясняет, а не понимаю.
Николай Ильич прошел мимо.
- Я потом,- проговорил он.
Остановился на той стороне, у булочной. Серафима отвела взор.
- Я и тещу его знала. Служила у нее. Садик был свой у окошек. Теперь другие живут. Садик запылился...
А ты, Алексей Иванович, чей гроб па горбу нес? И кого от души землицей со слезою пожалел? Выходит, гада?
- Опять понесло тебя, любезная.
- Как же? Разговор, будто я не за мужниным гробом шла. Не то воскрес. Второй в роду человеческом.
А не любили. Он тоже в мыслях желал, а наяву никак.
- После топора не воскреснешь.
- И свою могилу не сдвинешь. Барина пожалели и спрятали. А Астафий холуем остался, и гадом его показали. Унижали: не пролетарскими щами, а ловягиискими от него пахло. Подъедал. Вроде как пес. Надо бы не есть, а с голоду сдохнуть. Свет бы переменился - золотом и маслом счастье бы всем потекло. Ты святым духом питаешься? И откуда только силы?! Куда принесло, за кого-то погавкать.
- Ты полегче на таких поворотах! Успокойся.
- Про жасмин-то забыли, заговорились. Хоть и отцвел, а листики пахнут.
- Астафия жалеешь, а чего на могилку его плюнула?
- Ты, Алексей Иванович, в эти плевки не лезь. Ты со мной и чай не пил, и не видел меня. Лучше будет.
Жалела Астафня. Обманули его со всех сторон. Хоть бы один ход кто оставил. А плюнула потому, что дурак он.
И себя замучил, и меня. Приехала его помянуть, а не плюнуть. Но уж заодно. И помянула, и плюнула. Блюститель волнуется,- покосилась Серафима на Николая Ильича. Он заходил у стены булочной - туда и сюда.- Успокой. А я - вон по забору, за углом. Калитка там.
Обожду.
Серафима, оглянувшись, скрылась за углом.
Стройков от ворот магазина показал Николаю Ильичу на поворот на той стороне - у керосинной. Перебежал через мостовую.
Николай Ильич подошел. Протянул Стройкову вроде бы бронзовую круглую крышку.
- Лупа. На память. Открывается.- Из бронзы выдвинулось выпуклое стекло линзы в оправе.
- Погодите с лупой. Отсюда за воротами посмотрите.
Внимательно! - распорядился он.
За углом забора подошел к назначенной Серафимой калитке. Заглянул во двор, заваленный ящиками.
- Серафима!
Никто не ответил.
Стройков бросился к подъезду Николая Ильича:
"Может, эта калиточка?"
Постоял у двери в квартиру. Прислушался.
В подъезде застучала трость Николая Ильича.
- Что происходит?
- Дверь, дверь откройте,- поторопил Стройков.
Николай Ильич ключом открыл дверь.
Стройков оглядел комнаты и на кухне устало сел.
Взял хлеб, положил ломоть ветчины. Зажевал.
- Назначила свидание у калитки. А не оказалось,- проговорил он.- Вы от ксросинной по соседней улице шли?
- Да.
- Из ворот никто не выходил?
- Нет,- Николай Ильич сел на диван у стола. Обождал, пока гость доест хлеб, подумал: "Здравый мужик:
и желает и делает",- сказал:
- А теперь объясните мне, что происходит?
