Как только ребятки выбежали погулять на улицу, Анфиса сказала Фене:
- А насчет Митькиного наговора не бойся, В обиду не дам.
- Я за его ложь сама не прощу.
- Да так его! Не будь овечкой, а стань волчицей за себя. Ей нелегко быть волчицей-то, зато она сама зубами рвет. Л с овечки шерсть стригут для чужого согрева. Будет! Погрелись,- сказала Анфиса с каким-то намеком, который, как показалось Фене, касается и Кирьяна.
- На любимого не жаль,- с вызовом ответила Феня.- Вернись он после войны. Хоть на часок. За этот часок всю свою жизнь отдала бы! - так сказала Феня, что Анфиса отступила перед такой ее горячкой.
- Травинка ты моя, да успокойся,- с жалостью сказала она.- Да усни, усни ты. Измаялась.
Приблизились с завораживающей дурманинкой глаза Анфисы.
- Камыши шумят... Шумят и шумят... А ты спишь...
Тихо спишь. И тихо камыши шумят... А ты спишь... тихо
СПИШЬ... СПИШЬ...
Радужно расплылось все перед Феней. Как хорошото. Сладкой дремой тронуло тело, и почудились ей голоса - слились в песню. Пели где-то далеко-далеко.
Вот ты сон, сон мой...
"Ждать, ждать тебя буду",-услышала она и свой голос в песне...
Но что это? Песни нет, а только шепот какой-то.
- Кого ждать... убийцу?
- Он не убийца.
- А кто?.. Кто?
- Страшно.
- Тихо камыши шумят... Все шумят... Кто-то там...
Митя?
- Нет, нет.
- Камыши шумят. Он из камышей выходит. Не вижу кто? Кто там? Идет сюда, а не вижу. Идет сюда...
кдет сюда.
Феню затрясло, как в лихорадке.
- Закрой дверь. Закрой дверь... Холстинка... Скорей закрой дверь... Он!
В избу вбежали Алеша и Машенька с вестью, что Буренка пришла. На коленях перед диваном, на котором лежала Феня, стояла Анфиса. Она тяжело, едва-едва поднялась и, шатаясь, пошла за занавеску - скрылась там. Феня с ужасом посмотрела на дверь... Не сразу опомнилась.
"Какой жуткий сон",- подумала она.
- Буренка, Буренка пришла! - взывали к радости Алеша и Машенька.
* * *
Буренка - корова Феии. Привела она ее в этот двор еще весной, чтоб было молоко детишкам. Теперь по вечерам пахло в избе парным молоком. Намучилась с коровой Анфиса. Буренка была терпелива, покорна. Но Анфису не подпускала.
- Ишь ты, барыня. Избаловала тебя Фенька.
К детишкам же Буренка отнеслась сразу с добром.
Они гладили и ласкали ее и напоминали ей о телятках.
Вот и сейчас Алеша и Машенька встретили Буренку своими ласками. Она стояла в хлевке. Пахло от нее травой и теплом. Машенька гладила ее шею.
- Милая Буренка домой пришла.
А Алеша гладил белую, жестко закурчавленную звездочку на ее лбу.
- Буренка, милая. Ты скажи мне, если тебя пастух кнутом ударит.
Доить пришла Феня.
- Здравствуй, Буренушка.
Буренка узнала свою хозяйку. Тяжело вздохнула, словно понимала, что мало радости в этой встрече. Феня села перед коровой на низенькую скамейку. Поставила у подойник и тронула тугое, тяжелое, провисшее вымя с сосками. Струи молока со звоном брызнули в дно, и по - мере наполнения звуки эти угасали - сливались в ритмичное частое шипение.
Буренка стояла смирно. Дремала от плавной, мягкой и ласковой щекотки в сосках... Где тот двор, в котором прежде жила она и от которого с хозяйкой вернулась к ней эта счастливая дрема?
Ребятки сейчас мешали ей, и она недовольно брякнула бубенцом, висевшим на шее.
Идите. А то рогом бы не ударила,-сказала Феня Алеше и Машеньке.
- Она хорошая. Она нас не ударит,- был ответ в два голоса.
Но когда Буренка еще громче брякнула бубенцом, они вышли за дверь.
Руки Фени остановились на сосках. Она прислушалась. Сюда, в хлевок, долетали редкие с жестяным отзвоном звуки наковальни в кузнице. Разносились голоса, крики детишек и мычание расходившихся по дворам коров.
Не верилось, что шла война. Но все же что-то пропало из прежних звуков: не было того гомона оконченного в полях дня, когда каждого ждали по избам свои заботы и радости, не было той полноты, которой, как в ульях подживают рои, не сознавая меры натрудившегося счастья.
Что-то поутихло, приуныло. С запахом вечерней травы мглилась по дворам грусть.
Пришел из кузницы Платон Сергеевич. Он в зеленой вязаной фуфайке. Хоть и жарко, но в кузнице, с открытыми для света и воздуха воротами, всегда тянуло сквозняком.
Платон Сергеевич вымылся у рукомойника, прибитого к стенке крыльца. В избе переоделся, успев к той минуте, когда Анфиса поставила на стол ужинать: утреннюю печеную с салом картошку, два горлача с молоком - парным и холодным, кружку с отваром из подорожника и зверобоя для Платона Сергеевича. Отваром лечила его.
Все сели за стол. Платон Сергеевич и Анфиса по одну сторону стола, и по другую - Феня с Алешей и Машень.
кои.
Платон Сергеевич выпил отвар.
- Горький,- сказал он для нового за столом человека.
- Зато полезно, Платон Сергеевич,- сказала Феня, не оставила без внимания его слова и почувствовала, что лишняя она здесь. Не чужая, а лишняя.
Анфиса поставила перед ребятками по стакану парного молока и положила два ржаных ломтя с прижарившимися на подовой корке камышовыми листьями: на них пекла крутые караваи - подстилала на каленый под печи.
"Лучше одной, да в своем доме",- подумала Феня.
Вернется на хутор: там ближе родное, и надо было прийти сюда, чтоб это понять и не метаться. После ужина и решила уйти: на хуторе чудились ей какие-то вести от Кири.
Ведь там его дом. Пока еще рано стучаться вестям. Но скоро-скоро застучат они. Застучат они и в ее избу.
И вдруг то, от чего бежала она, проблеснуло малой радостью, что она вернется домой, что и у нее есть родное.
Про Митю совсем не забыла - боялась, но сейчас желание быть возле родного-сильнее страха, и за родное она презирала этот страх.
- Прежде он так кашлял,- сказала про Платона Сергеевича Анфиса.- А теперь совсем кашля у него нет.
- Да. Легче,- согласился Платон Сергеевич.
- Вы бы к врачу сходили.
- У них одно: свежий воздух в сосновом лесу,- ответила за Платона Сергеевича Анфиса.-А какой же в кузне свежий воздух? Дым и гарь. Ведь говорю: другую работу возьми.
- Кто же мою работу возьмет? Нельзя,- твердо сказал он и большими костистыми руками, почернелыми от железа и углей, отломил от ломтя корочку. Долго глядел на нее с задумчивостью.- А сейчас и того. Столько народу ушло,-досказал он, почему еще нельзя бросать ему работу.
Он сжевал корочку и вышел из-за стола:
- Пойду на речку схожу.
- А ужинать? - удивилась Анфиса, что вовсе и не поел.
- Поужинал,- сказал он.
За Платоном Сергеевичем увязались детишки. И им хотелось на речку.
- Вы бы спать ложились,- сказал он детям,- Скоро приду.
За столом сразу опусгело. Остались Анфиса и Феня.
- Я с им, как с дитем малым. А он по ней все страдает,- сказала Анфиса про жену Платона Сергеевича.- Того гляди, соберется и уедет.
- Куда же? Ее теперь не вернешь.
- А к родному-то тянет...- не успела сказать, как Платон Сергеевич неожиданно вернулся.
На речку он не пошел. Детишек оставил во дворе поиграть.
Что-то его мучило. Он сел на диван, опустил голову.
- Платоша, ты или захворал?-с тревоюй спросила Анфиса.
- Нет, не захворал. Совестно мне чего-то при чужом горе.
- Что ж делать? - с настороженностью спросила Анфиса.
- Раз всем, то н нам должно быть.
- Поплакали вон и перестали.
- Если бы ты за детишками присмотрела, то и я пошел бы,- сказал вдруг Платон Сергеевич.
- Куда ты хворый пойдешь? И детей своих не жалко?
- Жалко. Всем жалко. А пошли,-смирно сказал он.
- Пошли-то молодые. А ты куда за ними? Покрепче тебя еще дома сидят. Не нужда, значит.
- Все равно совестно.
- Надо будет, вас, Платой Сергеевич, и так позовут,- сказала Феня,-всех сразу нельзя. Вагонов не хватит.
