- Я не жадный, а принципиальный! Играем дальше?
- Играем! - решительно произнес громила Эдик.
Ромашкину совсем захорошело. Он налил еще водки дедам, себе и остальным игрокам, и вновь предложил выпить. Тост произнес бородач, старший из осетин:
- За нашу Советскую Армию!
- До дна! - гаркнул Володя и залпом выпил свои полстакана. Ромашкин выцедил спиртное медленно, с отвращением, морщась.
Хлюдов усмехнулся:
- На тебя тошно смотреть! Ты словно мою кровь пьешь! Так морщишься!
- Не нравится - не смотри! - Никита выдохнул с шумом воздух и с чувством произнес: - Эх, сейчас бы спеть!
Средний брат с готовностью начал выводить что-то зычное, гортанное, с придыханием. Деды песню подхватили. Громила сорвал с себя рубашку, и свирепо вращая зрачками глаз, пустился в пляс. Молодой Георгий, подсвистывал и что-то выкрикивал. Хлюдов принялся стучать по столику как по барабану. Звуки этого пластикового "тамтама" гулко загромыхали в вагоне. Ромашкин вначале что-то пытался красиво подпевать, а потом скинул китель и присоединился в пляске к громиле.
Песни и танцы продолжались еще около часа, но дальнейшие события, воспринимались Никитой, словно во сне, и происходили не с ним. Табачный дым, вагонная пыль, пот от разгоряченных тел, алкоголь, окончательно замутили сознание. Спертый воздух жарко натопленного вагона доконал офицеров. Каждый глоток воздуха проглатывался взахлеб, словно кисель. Все поплыло, закружилось и пропало....
Глава 10. Поход в Иран.
- Эй, офисер! Вставай! Педжен проехаль! - прозвучал нудный и противный голос.
Никита никак не мог разомкнуть опухшие, словно многопудовые веки. Он потер их кулаками, но глаза не раскрылись. Резь, словно в них насыпали песок. А голова... По черепу будто бабахнули бревном. Тошнило. Двумя пальцами Ромашкин раскрыл правое веко, и один зрачок уставился в полумрак. Состояние было такое, как будто глаза жили отдельно от головы, а голова отдельно от остального организма. Ну, а желудок был вообще инородным телом.
- Бр-р-р! Никита попытался что-то сказать, но из разомкнувшихся губ послышался только легкий хрип. - Х-х-р-р.
Ромашкин схватил стоящий на столике стакан и выпил содержимое до дна. К сожалению в нем был не ром и не пиво, а обыкновенная теплая кипяченая вода. Но язык в результате язык сумел зашевелиться, и появилась возможность издавать нечленораздельные звуки.
- Воха! Хлюдов! На выход! Вовка! - промямлил Ромашкин.
Капитан приподнял голову со смятой фуражки-аэродрома и тупо уставился на Никиту:
- Ты хто?
- Я? Ромашкин! Ты что, совсем сбрендил? А ты тогда кто?
Хлюдов посмотрел мутным невидящим взором по сторонам, обвел еще раз пространство вагона глазами и спросил.
- А действительно кто я? Где я?
- Если мне не изменяет память ты Володя Хлюдов. Капитан Советской Армии. И сейчас мы в общем вагоне зачуханного пассажирского поезда, который движется с тихой скоростью, в какую- то задницу!
- Интересная мысль! - хмыкнул Хлюдов и отхлебнул с десяток глотков воды из бутылки. - Уф-ф! А где это относительно Вселенной? И кто мы как частица природы? Гуманоиды? Люди?
- Люди! Человеки! Вставай горький пьяница. Наша станция на горизонте. Не философствуй!
- А где ты видишь горизонт? - удивился Хлюдов. - За окном черно как у негра...
- Вот там и горизонт. Я ж тебе сказал, мы в нее движемся: медленно, но уверенно.
Проводник стоял рядом, и что-то на туркменском бурчал поторапливая.
- Чего тебе надо! Иноверец! - рявкнул капитан. - Чего бормочешь? Прекратить! Что-то мне твоя наглая рожа не нравится!
- Слюшай! А! зачем опять хулиганишь? Что я тебе плохого сделал, а? обиделся туркмен. - Зачем?
- Да я твою физиономию в первый раз вижу! - удивился капитан. Сгинь...
- Я проводник вагона. Твой станций! Приехаль! Вылезай офисер, не скандаль. Иначе милисия прийдет и заберет!
Ромашкин потянул за руку Хлюдова на выход, захватив подмышку обе шинели и фуражки. Володя нес в руках лишь коробку конфет и портфель. За дверью чернела беззвездная зимняя ночь. Выйдя в тамбур, капитан вновь начал препираться:
- Где станция, басурманин? Где Педжен? Куда ты нас завез, негодник?
- Вы его проехаль! Крепко спаль. Я будиль. Твоя, не проснулься. Оба теперь вылезаль!
- И что ты нам абориген, предлагаешь топать по ночной пустыне обратно? - возмутился Хлюдов, цепляя за рубашку проводника, но ухватиться, никак не удавалось. - Куда я должен вылезаль, чурка не русская?!
- Зачем по песку? По рельсам ходи! Скоро рассветет, не потеряетесь!прошипел проводник, отталкивая руки капитана. - Сам ты чурка, офесер!
- Нет, пешком не пойдем. Доедем до Серахса, а оттуда вернемся поездом.
- Эй, не хулигань! Твой билет до Педжена! Слезай капитан, а то на станции милиция позову! Всю ночь буяниль, и опять начинаешь.
- Вовка! Пойдем пешком. Тут вроде бы не далече. Дотопаем, - потянул Никита за руку Хлюдова.
- Нет! Только паровозом. И какой из меня ходок? Ноги будто чужие! возражал Хлюдов. - Паровозом! Чух-чух-чух! Ту-ту-у!
Но совместными усилиями и уговорами, не желающего сидеть в милицейской камере Ромашкина, и сердитого проводника, бурчащего капитана удалось выставить из тамбура. Никита, держась за поручни, осторожно спустился по ступенькам на гравий, а Хлюдов следом спрыгнули в его распростертые объятья. Поезд издал протяжный гудок и покатил, постукивая колесными парами, в непроглядную тьму.
Когда офицеры, нетвердо стоя на ногах и раскачиваясь, словно два флюгера из стороны в сторону, наконец, обрели точку опоры, их словно парализовало от неприятного открытия. Приятели стояли на шпалах посреди пустыни совершенно одни. Ни перрона, ни станции, ни чего и ни кого. Последний вагон, с красным фонарем над дверью, был еще рядом, но он медленно и неумолимо удалялся вдаль, уезжал туда, где была родная цивилизация. Вокруг оставалась черная кромешная пустыня, темное беззвездное небо и тянущиеся вдаль рельсы.
- Побежали, может, догоним, этот публичный дом на колесах! - дернулся, было вслед за ним Хлюдов, но ноги заплелись, и он упал. Капитан начал громко материться: - Ну и, зачем ты меня вытащил из вагона. Ехали бы себе и дремали. В Серахсе или Кушке пивка бы попили у моих приятелей-пограничников, и подались обратно. Следующим поездом. А теперь что? Ползать по пескам? Может тут раз в месяц, какой дурак притормаживает? Ты помнишь, до какой станции состав шел?
- Нет! - ответил лейтенант - Это ведь ты билеты покупал! Балда!
Офицеры огляделись по сторонам. Глаза постепенно привыкли к темноте. Через железную дорогу оказался переброшен деревянный настил между рельсами, и в обе стороны тянулась грунтовка. Это был необорудованный переезд, без шлагбаума, без семафора. Еле видимая дорога куда-то ведет, и наверняка к жилью. Не может не быть жилых домов. Пусть сакля, пусть кошара, пусть хибара, хоть дувал какой-нибудь! Никита, осторожно наступая, спустился с насыпи и наткнулся на старый мотоцикл с коляской. Рядом валялся еще один, но без переднего колеса. Мотоциклы стояли возле избушки зарывшейся по окна в песок, от пола до крыши, высотой всего метра полтора. Но дверь заперта на висящий замок, окошко узкое, даже если выбить стекло не пролезешь во внутрь.
- Лю-ю- ю- д- и-и!!! -гаркнул куражась капитан.
- Вова! Чего ты орешь? Мотоцикл стоит у сарая. Давай заведем.
- Заведем, а куда ехать. В какую сторону? - простонал Хлюдов. - Ладно! Давай заводить. Где могут быть спрятаны ключи?
Но искать ключи зажигания не понадобилось. Хлюдов качнул мотоцикл и обнаружил полное отсутствие в баке бензина.
- Вот черт! А как бы хорошо мы домчались до гарнизона, на этой тарахтелке! - вздохнул огорченный Ромашкин. - А теперь что нам делать? За что туркмен обиделся на нас и высадил в пустыне?
До сознания лейтенанта дошло, что они вляпались в неприятную ситуацию.
- А ловко ты вчера на чистейшем осетинском языке пел! - усмехнулся, припоминая прошедшую ночь, капитан. - Орал, что мы все потомки древних аланов. Скифы! Деды так умилялись и растрогались, что даже слезу пустили. С тем горилой-абреком, ты почти побратался. А когда проводник зашел к нам и потребовал, чтоб прекратили шуметь, этот громила- Эдик ему сказал: "Уйди, не мешай, иначе зарежу как собаку". Туркмен, как пыльной бурей сдуло. Он больше не появился. А ты говоришь, туркмен обиделся...
