Всю неделю Василию хотелось увидеть прапорщика, но он и сам не знал, зачем: что-то сказать ему, что-то уточнить у него, поспорить? Коровкин приехал, как обычно, в понедельник утром, протянул Василию руку для приветствия, чего раньше не делал; солдаты удивленно посмотрели на обоих не принято было любому начальнику здороваться зарукус солдатом.

- У меня для тебя, Василий деловое предложение, - обратился Коровкин доверительно на "ты", ласково улыбаясь. - Хочешь в полку работать поваром? Ты мне приглянулся. Да и глаза у нас, как ты заметил, похожи, - заговорщицки шутливо подмигнул он. - Варишь ты неплохо, кушаю с удовольствием. Даст бог, сработаемся. Как?

- Согласен, - улыбнулся Василий, но для верности спросил: - Вы, товарищ прапорщик, не шутите?

- Нет-нет! Собирай вещички. За тебя кого-нибудь оставим.

"Я был счастлив, хотя считал интендантскую службу унизительной и скучной, - думается постаревшему после потрясений Василию Окладникову. - Я видел, что самые сытые, довольные и независимые - независимые, свободные! люди в полку - повара. Они были свободны от каких-либо учебных занятий, строевой подготовки, муштры, уединенно жили в каморках при столовой, именно этого и надо было мне. Я решил избежать трудностей, лишений воинской службы. Я мечтал, что буду вволю читать, но главное - высыпаться и наедаться, и совершенно не подозревал, что в моей жизни произошел новый, но на этот раз страшный поворот. Теперь я хорошо понимаю, что к этому повороту меня готовила вся моя предшествующая жизнь, которую я теперь ненавижу. И себя презираю".

12

Несколько дней спустя, приступив к поварским обязанностям, Василий получал на складе продукты у Коровкина. Когда расписывался, неожиданно обнаружил, что вместо полученных им пятидесяти килограммов сахара в графе стоит сто. Он пристально посмотрел на Коровкина:

- Но, товарищ прапорщик...

- Подписывай, подписывай, Василий.

- Есть нормы закладки в котел... как же... ведь не сладко будет.

- Кому сладкая жизнь, кому - соленая. Мы, люди, разные, - улыбался прапорщик губами, а в глазах стояло настороженное чувство. - К тому же от сладкого зубы болят.

- Вы снова шутите? Я вас не понимаю.

- Ты подпиши, а после я тебе все объясню. Приходи ко мне в гости.

Василий подписал. Вечером зашел к Коровкину; удивился его большой библиотеке, рассматривал корешки.

- Я тоже, Василий, люблю смотреть на книги, - сказал Коровкин. - Сяду иногда в кресло и долго ими любуюсь. Собранная в одном месте тысячелетняя человеческая мудрость! Робеешь перед ней. Ты любишь читать, и я любитель. Опять у нас сходство, - подмигнул он угрюмому Василию. - Читаешь, читаешь, а потом вдруг задумаешься: что же ты, человек, такое на земле, для чего ты появился на свет божий?Я рано стал задавать себе такие вопросы. Может, потому, что нелегко мне жилось, Василий. Отца своего я совсем не знал. Мать вспоминала, что он все хотел ее озолотить, да где-то на приисках сгинул. Может, в тайге убили. Бедно, в нужде жили мы с матерью. Работала она на железной дороге, пути подметала; денег нам всегда не хватало, а больше мать работать не могла - была больною. Все лето мы ухаживали за огородом, и на зиму у нас бывало много овощей - это и выручало; да поросенка иногда держали. В детстве, Вася, я не задумывался, как живу, лишь бы мама была рядом, - ребенок просто принимает жизнь. Но вот, дружище, посчастливилось мне, как лучшему ученику, съездить - бесплатно - по путевке в Москву. Вернулся назад и чувствую - каким-то другим я стал. Иду с вокзала по родным поселковым улицам и - неуютно се6бя чувствую. Куда не взгляни - всюду заборы, свалки мусора прямо возле домов, выпившие мужики и бабы возле винного магазина кричат. Деревья, дома, снег, люди показались серыми, унылыми. Эх,неумееммы, русскиепровинциалы, красиво жить! Тогда я серьезно задумался: неужели такнекрасиво, неразумно и суждено мне жить на свете, неужели я только для того и родился, чтобы оскотиниться здесь и убить свою молодую жизнь?

Василий внимательно посмотрел на Коровкина: "Он пересказывает самые тайные мои мысли!" Коровкин подмигнул ему и странно сказал:

- Понял, все понял.

Что понял и кто кого - Василий не решился спросить; почувствовал, как стали полыхать его щеки.

- Нет, Василий, сказал я себе тогда, задавлюсь, а - не дамся. Лучше сразу умереть, чем так жить, губить свой век!

Коровкин вынул из шкатулки деньги и протянул их Василию:

- Возьми, смелее... за сахар, - шепотом произнес он, напряженно, но твердо всматриваясь в него.

- За сахар? - невольно прошептал Василий и чего-то испугался, - искоса взглянул на двери, окна. Чуть пододвинул свою ладонь к деньгам, но остановился.

- Да, да, за сахар, - не отрывал своего взгляда от побледневшего лица Василия улыбчивый Коровкин. - Бери.

Василий пальцами коснулся денег и по крышке стола потянул их к себе.

Он вернулся в полк, закрылся в своей каморке, упал лицом на подушку. Впервые он подумал о том, что совершил грех. Это слово испугало его, оно начало расти в его душе, жить, словно разбухать.

Через неделю Коровкин дал Василию больше денег, и он взял, удивившись своему поступку. "Возьми, не бойся, - что-то говорило в нем. - Люди совершают и более страшные грехи, да живут. Возьми, только сейчас возьми, а потом - ни-ни!"

Но и в третий раз взял Василий, и в четвертый, и в пятый; а потом сбился со счета.

"Я сравнивал деньги Коровкина с северными - какие онибыли легкие, без пота! Сладкие, сахарные деньги! И как приманивали меня! - думает Василий Окладников, поднимая в памяти былое. - Кем же я тогда стал? Ну, конечно, вором. Просто вором. Я по сей день не понимаю - неужели только потому, что моя жизнь в семье была бедной, что мне с детства, с той детсадовской поры хотелось начать какую-то новую жизнь, изменить свою судьбу к лучшему? Да, да, мне хотелось жить красиво, не покорятся чужой воле, а быть в своей судьбе хозяином. Но я видел путь к счастливой жизни только через обогащение. Деньги стали моим богом, смыслом жизни".

13

Поварскую работу Василий не любил: ему было скучно изо дня в день заливать в огромные котлы воду, засыпать в них крупу или разрезанную картошку, опускать в воду куски мяса, потом размешивать, ворочая деревянной лопатой, пробовать и, наконец, увесистым черпаком разливать по кастрюлям и выставлять в раздаточное окно для ротных дежурных и дневальных. Варил он плохо, потому что постоянно чего-нибудь не докладывал в котлы. Сам никогда не ел из котлов, а тайком варил себе и Коровкину в своей каморке.

"Я превращаюсь в животное, - иногда думал он, - в наглое, хитрое, чревоугодное, жадное животное. - Когда солдаты ели, он смотрел на них из раздаточного окна и думал: - Ну, хотя кто-нибудь встал бы и врезал мне по морде". Он, казалось, нарочно дразнил их своим видом, посмеиваясь, и - ждал. Но никто не подходил.

Однажды из-за стола поднялся худой солдат и с полным стаканом компота направился к Василию. Сержант строго сказал:

- Рядовой Степанов, сесть на место.

В полку считалось неслыханной дерзостью, если кто-нибудь вставал из-за стола или, напротив, садилсязанегобезкоманды. Всяротазамерла. Степанов неповиновался, а шелпрямо на Василия.

"Это - он", - с безумной радостью подумал Василий, не ясно понимая, о ком говорит. Степанов поставил перед Василием стакан с компотом и тихо, без тени злости, раздражения сказал:

- Возьми. Утоли жажду.

- Что? Жадность? - почему-то не расслышал Василий и почувствовал, что его щеки горят, а внутри словно бы кипит.

- Жажду.

- А-а... - Василий ожидал, что произойдет еще что-то, но солдат вернулся к своему столу. Сержант хлестко ударил его по затылку.

Василий жадно смотрел на Степанова, и неожиданно понял то, что его недавно испугало, - он и Степанов очень похожи. Лицо Степанова вытянутое, островатое на подбородке, худое, с впалыми щеками и отечной синевой окологлазья;в серых глазах скопилось столько грусти, что казалось - Степанов может заплакать.