Развернув второй лист, Путята прочтет:

"Письмо, приложенное здесь, я сначала думал вручить Магдалине; но мне показалось, что в нем поместил опасные подробности. Посылаю его по почте, а ей отдаю в запечатанном конверте лист белой бумаги. Как будет наказано ее любопытство, если она распечатает мое письмо! Прощай".

* * *

То была младая супруга Герцога -- генерала Закревского, его Грушенька, их Магдалина, Мессалина, Альсина, Фея: Как в близких сердцу разговорах Была пленительна она! Как угодительно-нежна! Какая ласковость во взорах У ней сияла! Но порой, Ревнивым гневом пламенея, Как зла в словах, страшна собой, Являлась новая Медея! Какие слезы из очей Потом катилися у ней! Страшись прелестницы опасной, Не подходи: обведена Волшебным очерком она; Кругом ее заразы страстной Исполнен воздух! Жалок тот, Кто в сладкий чад его вступает: Ладью пловца водоворот Так на погибель увлекает! Беги ее: нет сердца в ней! Страшися вкрадчивых речей Одуревающей приманки; Влюбленных взглядов не лови: В ней жар упившейся вакханки Горячки жар -- не жар любви.

В ее судьбе роковую роль, еще в девические лета, сыграл наш милостивый монарх. Именно он, вняв ее красоте, отдал ее Закревскому ("Император Александр Павлович, оценив достоинства Арсения Андреевича и зная его недостаточные средства, женил его на графине Толстой, в то время одной из богатейших невест. -- Брак этот имел романическую подкладку. Невеста любила другого и решилась выйти за Арсения Андреевича условно, исполняя волю императора. Первые годы их супружества походили на отношения короля прусского Фридриха Великого к королеве-супруге... Отношения графа к графине Аграфене Федоровне были ровны и почтительны").

В Гельзингфорсе она выбрала Армфельта, прозванного адъютантами Герцога -- Мефистофелесом. В Гельзингфорсе узнал ее Путята. В Гельзингфорсе был поражен ею Боратынский.

* * *

Нам надобны и страсти и мечты, в них бытия условие и пища -- таковы резоны не только юноши, но и зрелого мужа, и старца, если те не лишены чувства и воображения. Однако чем старше, тем труднее согласить желанья сердца с опытом жизни. До поры до времени юноша еще воспламенен сладострастными иллюзиями и счастлив мимолетным наслаждением. Но младые годы летят сквозь нестройную чреду проказ и шалостей, важнеет ум, зрелеет мысль, и настает однажды пора прощаться с безграничными увлеченьями, с необузданными восторгами, с праздниками смятенья, с юностью. "Простимся дружно", -- мыслит юноша и поет свой последний юношеский гимн: ЛЕДА

В стране роскошной, благодатной, Где Евротейский древний ток Среди долины ароматной Катится светел и широк, Вдоль брега Леда молодая, Еще не мысля, но мечтая, Стопами тихими брела. Уж близок полдень, небо знойно; Кругом все пусто, все спокойно; Река прохладна и светла; Брега стрегут кусты густые... Покровы пали на цветы, И Леды прелести нагие Прозрачной влагой приняты. Легко возлегшая на волны, Легко скользит по ним она; Роскошно пенясь, перси полны Лобзает жадная волна. Но зашумел тростник прибрежный, И лебедь стройный, белоснежный Из-за него явился ей. Сначала он, чуть зримый оком, Блуждает в оплыве широком Кругом возлюбленной своей; В пучине часто исчезает, Но, сокрывайся от глаз, Из вод глубоких выплывает Все ближе к милой каждый раз. И вот плывет он рядом с нею. Ей смелость лебедя мила, Рукою нежною своею Его осанистую шею Младая дева обняла; Он жмется к деве, он украдкой Ей перси нежные клюет, Он в песне радостной и сладкой Как бы красы ее поет, Как бы поет живую негу! Меж тем влечет ее ко брегу. Выходит на берег она; Устав, в тени густого древа, На мураву ложится дева, На длань главою склонена. Меж тем не дремлет лебедь страстной: Он на коленях у прекрасной Нашел убежище свое; Он сладкозвучно воздыхает, Он влажным клевом вопрошает Уста невинные ее... В изнемогающую деву Огонь желания проник: Уста раскрылись; томно клеву Уже ответствует язык; Уж на глаза с живым томленьем Набросив пышные власы, Она нечаянным движеньем Раскрыла все свои красы... Приют свой прежний покидает Тогда нескромный лебедь мой; Он томно шею обвивает Вкруг шеи девы молодой; Его напрасно отклоняет Она дрожащею рукой: Он завладел Затрепетал крылами он, -И вырывается у Леды И детства крик, и неги стон.

Все...

Бывший юноша уныло озирает опустелый мир. Не все ли равно, хладнокровно рефлексирует он, когда мы самодовольно торжествуем, говоря: Она моя! Мелочная гордость обладанием -- слишком ничтожное ощущение, чтобы мыслящий человек испытал от него полное счастье. Сердце устало от погони за призраками, утехи в объятиях наперсниц наших -- страстных дев не утешают более, душа отцветает, пламень гаснет. Нам надобны теперь сильнейшие, чем прежде, потрясения, чтобы оживить увядшую душу и развить способности, дотоле дремавшие. Не Леда, не Лилета затмят теперь ум и займут воображение. Теперь не то в предмете. Иная страсть захватывает душу, волнует сердце, колет память: ФЕЯ

Порою ласковую Фею Я вижу в обаяньи сна, И всей наукою своею Служить готова мне она. Душой обманутой ликуя, Мои мечты ей лепечу я; Но что же? странно и во сне Непокупное счастье мне: Всегда дарам своим предложит Условье некое она, Которым, злобно смышлена, Их отравит иль уничтожит. Знать, самым духом мы рабы Земной насмешливой судьбы; Знать, миру явному дотоле Наш бедный ум порабощен, Что переносит поневоле И в мир мечты его закон!

Был жаркий, очень жаркий августовский день. После полудня небо подернулось белесой пеленой, не выпускавшей зной с земли, а лишь рассеивавшей липкую духоту над лесом, рекой, дачами. Ветра не было.

Я ждал: мы должны были как бы нечаянно встретиться в боковой аллее. Нестерпимый зной тупил все чувства, и отчасти я даже надеялся, что свидание не состоится. Хотелось спрятаться в какой-нибудь тенистый угол... Но привычки сердца имеют над нами неколебимую власть. -- И вот она пришла.

-- Я страшно утомлена, -- отвечала она на мои любезные восклицания. -Такая жара!

-- Есть одно чудесное тенистое место, в двух шагах отсюда. Право, вы не разочаруетесь.

Она слабо улыбнулась, и я повел ее по тропе вправо от аллеи -- к беседке.

Второго такого нечаянного свидания могло не случиться: князь скоро уезжал из Петербурга по делам службы, она следовала за ним. Разумеется, я не питал особенных надежд на эту встречу, но некоторые замыслы имел. -- Дело в том, что, чем чаще я бывал на даче князя, чем охотнее участвовал в общих прогулках, в танцах, обедах и ужинах, где встречался с княгинею, тем более нежно, казалось, взоры ее останавливались на мне. Зная себя, я старался не поддаваться быстрому соблазну, помня, что искра, допущенная до сердца, разжет в нем такой пламень, с которым не скоро справиться. А княгиня очень мне нравилась. Быть может, я уже любил ее, но, опасаясь собственного огня, оставался до времени хладнокровен и надеялся, что она сама подаст повод к решительному объяснению. И уже были случайные тайные пожатия руки, и внезапные взгляды ее темных глубоких глаз из другого конца залы, и нарочитый смех в ответ на мои пока лишь отчасти двусмысленные речи. По крайней мере, я возбудил в ней некое любопытство и, быть может, чувство.

Княгиня была женщиной во многих отношениях необыкновенной. Беспрестанное соперничество, которое вели между собой ею же воспламененные любовники, казалось, одно призвано поддерживать ее душевные силы. Из толпы вздыхателей, время от времени, она выделяла одного, и молва приписывала ей немало увлечений и разочарований. Красоте ее, как я заметил, немало способствовала наука превращать -- без посредства румян и белил -- природные недостатки в достоинства. Она была невысока ростом и ширококостна, но порывистая грациозность подчас стремительных движений вызывали ощущение легкости необычайной. Пухлые пальцы, удлиненные изящнейшими ногтями, казались даже узкими. Ни у кого в мире вы бы не нашли подобную математическую точность пропорции между овалом бус и лица. В сущности, то был не овал: столь круглые физиогномии встречаются лишь у крестьянок. Но прекрасные каштановые локоны так обрамляли лицо, темные, широко поставленные глаза выражали такую иллюминацию душевных движений, а линия губ и подбородок образовывали такой неизъяснимо сладострастный изгиб, что, глядя на нее, вы невольно вспомнили бы слова нашего поэта, сказанные о красавицах подобного склада: Но как влекла к себе всесильно Ее живая красота!