Еще неделю назад этот человек был совсем чужим для нее, она не знала даже, что он существует на свете. А теперь стал самым близким. Почему она хочет, чтобы он держал ее в своих руках?

- Ты, правда, любишь меня? - тихонько шепнула Леля на ухо Драницыну.

- Я очень люблю тебя, - серьезно сказал Драницын. - Поверь мне... Я никого так не любил, как люблю тебя...

Леля обвила его шею руками. Поцелуй, которым она ответила на его признание, был для Драницына красноречивее всяких слов.

Леля оглянулась. Любка исчезла. Только ее рваная косынка еще лежала на жесткой, набитой сеном подушке.

- Я знала, конечно, что если мы и не выполним задания, Шенкурск все равно будет взят. Правда ведь? Не это же решало исход боя?

- Конечно, - сказал Драницын.

Они шли по деревне, направляясь к штабу, и Драницын бережно вел Лелю под руку.

- Но в то же время я понимала, что значит для врага такой взрыв в тылу... Да еще в момент нашего наступления... Паника и все такое...

Боялась ли? Не то, чтобы боялась, но была уверена, что иду на смерть. Сначала мы шли лесом, обогнули Шолаши. Добрались до лесной избушки, где должны были ждать нас ребята-лыжники. Заглянули. В избушке никого. Что делать? Сидеть здесь или выйти на дорогу? А дорога близко, с полверсты. По ней машины ходят, мотоциклы, повозки. Движение большое. Решили все-таки ждать ребят. Уже ночь наступила, а мы как сели, так и сидим. "Ну, - думаю, ничего у нас не выйдет... С позором вернемся". Я говорю Любе: "Выйдем на дорогу". Она не хочет. "Не торопись, - говорит. - В разведке терпение требуется. Может, ребята где-нибудь у самой дороги прячутся и выйти не могут. Тогда мы их подведем". Так оно и вышло. Просидели мы в лесу целый день. К вечеру слышим: пушки рокочут. Значит, вы уже начали. А мы сидим в лесу, прохлаждаемся. Такая досада меня взяла! "Пошли, - говорю, - Люба, нет сил больше ждать". Вижу, что и ей тоже невтерпеж. Только мы собрались, приходит Горбик, один из ребят-подрывников. Оказывается, они сутки просидели у дороги, высунуться не могли. Горбик повел нас к складу. Неподалеку от склада мост, а под мостом сидят два других подрывника. Рядом дорога проходит. Я говорю Любке: "Знаешь, Люба, у меня есть один план". Рассказала ребятам, они согласились... Условились. А уж шестой час, темнота!

Выползли мы на дорогу. Склад близко, а как к нему подойти? Три ряда проволоки. Видим, что вечерней смены еще нет. Только один часовой ходит вокруг проволоки, а другой у ворот, за кольями. Под грибом сидит. Ворота из жердей и тоже все опутаны проволокой. Мы подходим к воротам, громко смеемся. Солдат кричит нам что-то по-английски. Делаем вид, что не понимаем. Он бежит к нам. Мы уже у ворот. Другой солдат вылезает из-под своего гриба и тоже нам кричит... Мы отходим. Первый солдат свисток дает. А напротив будочка. Из нее выбегает сержант с разными нашивками и по-русски нас начинает: "Вы, девки, что?" И так нас и эдак... Я как на него закричу: "Мужлан, дурак... А еще американец! Да как ты смеешь ругаться? Я сейчас офицеру вашему пожалуюсь. Мы не девки, мы барышни из Шенкурска, сестры милосердия..." В то же время сыплю Любке по-французски все, что помню... А Любка держится, как королева. Откуда что взялось?.. Сержант смотрит на нее во все глаза. К нему подбегает первый солдат, что-то говорит по-английски. Я его перебиваю, жарю без конца, возмущаюсь... Будто бы дорогу спрашиваю на Шолаши. И все это в повышенном тоне, с разными французскими словами. Объясняю, что я сестра милосердия из офицерского батальона... Так мы с Бородиным условились. Он ведь нам и документы выдал на всякий случай. Сую документы. "Ну, - думаю, - погибать так уж с музыкой". Револьвер в кармане. Ну, покричали минут десять, пока ребята возились по ту сторону склада. Они перерезали там проволоку, подползли к стенке, заложили мину...

Я посмотрела на часы, надо, думаю, уходить. А как уйти? Вдруг сержант нас в комендатуру потащит? Тут, на счастье, дровни катятся. Любка как закричит: "Стой! Куда, мужик?" Тот называет какую-то деревню. "Ладно, по дороге! Валяй в Шолаши! Садись, Леля!" Смеется и говорит сержанту: "До свиданья, кавалер". А сержант спрашивает: "Послушайте, барышни... А где вас можно найти?" Любка отвечает: "В офицерском батальоне". "А как спросить?". "Нестерову Любовь Ивановну". "Хорошо, - говорит, - обязательно приеду. Сегодня же..." Я тоже обнаглела. "Смотрите, - говорю, - не опоздайте!" Помахали ему рукой, поехали.

Мужичонка молчит, косится на нас.

Едем... Ну, с полверсты, не больше... даже меньше, пожалуй... Отъехали... и вдруг взрыв... Да какой еще! Лошадь понесла... Слышу, в воздухе осколки свистят. Версту так гнал, как сумасшедшие неслись... Ну, потом Любка кричит ему: "Стой, дядя!.. Не выдашь нас? Мы красные. Не выдашь, поезжай с богом. Выдашь, плохо тебе будет. Везде твою личность найду". А сама стоит над его душой с револьвером. Мужик вдруг как обрадуется... Обнимать стал. Слезы у него ручьем. "Когда вы нас, - говорит, - от этих извергов освободите?" А Любка ему: "Слышишь, пушки гремят. Сегодня здесь будем"... Простились мы с мужиком - и в лес. Полночи плутали, пока не встретились с ребятами.

Леля замолчала. Драницын шел рядом, посматривая на ее раскрасневшееся лицо и маленькие, полуприкрытые шапкой розовые уши. Он был взволнован рассказом Лели и радовался тому, что эта девушка, ставшая для него самым дорогим человеком на свете, уже находится вне опасности.

- А ты знаешь, у меня было такое чувство, что я дома... - сказала Леля. - И мужичок, который вез нас... И вообще в любой деревне можно было бы найти приют. Мы на своей родной земле. Что ты замолчал?

- Думаю, - сказал Драницын.

- О чем?

- А если бы тот самый солдат, который должен был ходить кругом проволоки, не впутался бы в разговор, а сразу вернулся бы к складу?.. Увидел подрывников? И тогда...

Леля улыбнулась.

- Тогда, - просто ответила она, ребята сейчас же подорвали бы склад. Так мы условились с Горбиком.

Высокая гора, на которую генерал Айронсайд возлагал столько надежд, не устояла. После тяжелого поражения, понесенного на этой ключевой позиции, вражеские части стали поспешно откатываться к селению Спасскому.

Англо-американские батальоны вместе с миллеровцами улепетывали что есть мочи, перегоняя друг друга и сталкиваясь на узких, взрытых снарядами, зимних дорогах. По выражению бежавших с Высокой горы солдат, большевики свалились на них, "точно с неба".

Наступление центральной колонны в самом деле было стремительным. Не задерживаясь на Высокой горе и в Шолашах, войска двинулись дальше. Первыми наткнулись друг на друга дозоры Хаджи-Мурата и Крайнева. В два часа дня артиллерия разбила вражеские батареи, в одиннадцать часов вечера батальон Сергунько возле реки Шеньги соединился с передовыми частями восточной колонны. Ночью все три колонны - центральная, западная и восточная встретились и объединились под общим командованием Фролове, Крайнев с бойцами подъезжал к Спасскому и еще издали заметил на дороге несколько конников. Без выстрела он полетел им навстречу. Те остановились, и по их движениям Крайнев понял, что они снимают с плеч винтовки. Однако он не переменил аллюра. "Попадешь ты в меня, как в копеечку..." - задорно подумал он, пришпоривая коня. И крикнул своим бойцам:

- За мной, ребята!

Было уже темно. Неизвестные всадники цепью рассыпались по дороге. Оставался на месте только один из них, одетый в черную бурку. Он стоял, как скала. И через минуту Крайнев так столкнулся с ним, что лошади отпрянули друг от друга. Крайнев увидел знакомую бороду, очки и трубку в зубах.

- Муратов?

- Я... - ответил горец, затем крикнул: - Акбар, наши!..

Люди съехались.

- Вот счастье!.. - говорил Хаджи-Мурат. - Молодец! Хорошо скакал! Я любовался.

Бойцы Крайнева вместе с джигитами Хаджи-Мурата поехали по дороге.

Двигались молча, в напряженной тишине, каждую минуту готовые встретиться с врагом. Но, к их удивлению, путь на Спасское оказался свободным.