открыть, с какою жадностью певучей,

с каким немым доверием судьбе

невыразимой, неминучей -

1924

Страна стихов

Дай руки, в путь! Найдем среди планет

пленительных такую, где не нужен

житейский труд. От хлеба до жемчужин

все купит звон особенных монет.

И доступа злым и бескрылым нет

в блаженный край, что музой обнаружен,

где нам дадут за рифму целый ужин

и целый дом за правильный сонет.

Там будем мы свободны и богаты...

Какие дни. Как благостны закаты.

Кипят ключи кастальские во мгле.

И глядя в ночь на лунные оливы

в стране стихов, где боги справедливы,

как тосковать мы будем о земле!

1924 г.

Автомобиль в горах

Сонет

Как сон, летит дорога, и ребром

встает луна за горною вершиной.

С моею черной гоночной машиной

сравню - на волю вырвавшийся гром!

Все хочется,- пока под тем бугром

не стала плоть личинкою мушиной,

слыхать, как прах под бешеною шиной

рыдающим исходит серебром...

Сжимая руль наклонный и упругий,

куда лечу? У альповой лачуги

почудится отеческий очаг;

и в путь обратный,- вдавливая конус

подошвою и боковой рычаг

переставляя по дуге,- я тронусь.

<1924>

Об ангелах

1

Неземной рассвет блеском облил...

Миры прикатили: распрягай!

Подняты огненные оглобли.

Ангелы. Балаган. Рай.

Вспомни: гиганты промахивают попарно,

торгуют безднами. Алый пар

от крыльев валит. И лучезарно

кипит божественный базар.

И в этом странствуя сиянье,

там я купил - за песнь одну

женскую душу и в придачу нанял

самую дорогую весну.

2

Представь: мы его встречаем

вон там, где в лисичках пень,

и был он необычаен,

как радуга в зимний день.

Он хвойную занозу

из пятки босой тащил.

Сквозили снега и розы

праздно склоненных крыл.

Наш лес, где была черника

и телесного цвета грибы,

вдруг пронзен был дивным криком

золотой, неземной трубы.

И он нас увидел; замер,

оглянул людей, лес

испуганными глазами

и, вспыхнув крылом, исчез.

Мы вернулись домой с сырыми

грибами в узелке

и с рассказом о серафиме,

встреченном в сосняке.

<1924>

Подруга боксера

Дрожащая, в змеином платье бальном,

и я пришла смотреть на этот бой.

Окружена я черною толпой:

мелькает блеск по вырезам крахмальным,

свет льется, ослепителен и бел,

посередине залы, над помостком.

И два бойца в сиянье этом жестком

сшибаются... Один уж ослабел.

И ухает толпа. Могуч и молод,

неуязвим, как тень,- противник твой.

Уж ты прижат к веревке круговой

и подставляешь голову под молот.

Все чаще, все короче, все звучней

бьет снизу, бьет и хлещет этот сжатый

кулак в перчатке сально-желтоватой,

под сердце и по челюсти твоей.

Сутулишься и екаешь от боли,

и напряженно лоснится спина.

Кровь на лице, на ребрах так красна,

что я тобой любуюсь поневоле.

Удар - и вот не можешь ты вздохнуть,

еще удар, два боковых и пятый

прямой в кадык. Ты падаешь. Распятый,

лежишь в крови, крутую выгнув грудь.

Волненье, гул... Тебя уносят двое

в фуфайках белых. Победитель твой

с улыбкой поднимает руку. Вой

приветственный,- и смех мой в этом вое.

Я вспоминаю, как недавно, там,

в гостинице зеркальной, встав с обеда,

за взгляд и за ответный взгляд соседа

ты бил меня наотмашь по глазам.

<1924>

Путь

Великий выход на чужбину,

как дар божественный, ценя,

веселым взглядом мир окину,

отчизной ставший для меня.

Отраду слов скупых и ясных

прошу я Господа мне дать,

побольше странствий, встреч опасных,

в лесах подальше заплутать.

За поворотом, ненароком,

пускай найду когда-нибудь

наклонный свет в лесу глубоком,

где корни переходят путь,

то теневое сочетанье

листвы, тропинки и корней,

что носит для души названье

России, родины моей.

<1925>

Рай

Любимы ангелами всеми,

толпой глядящими с небес,

вот люди зажили в Эдеме,

и был он чудом из чудес.

Как на раскрытой Божьей длани,

я со святою простотой

изображу их на поляне,

прозрачным лаком залитой,

среди павлинов, ланей, тигров,

у живописного ручья...

И к ним я выберу эпиграф

из первой Книги Бытия.

Я тоже изгнан был из рая

лесов родимых и полей,

но жизнь проходит, не стирая

картины в памяти моей.

Бессмертен мир картины этой,

и сладкий дух таится в нем:

так пахнет желтый воск, согретый

живым дыханьем и огнем.

Там по написанному лесу

тропами смуглыми брожу,

и сокровенную завесу

опять со вздохом завожу...

<1925>

Три шахматных сонета

1

В ходах ладьи - ямбический размер,

в ходах слона - анапест. Полутанец,

полурасчет - вот шахматы. От пьяниц

в кофейне шум, от дыма воздух сер.

Там Филидор сражался и Дюсер.

Теперь сидят - бровастый, злой испанец

и гном в очках. Ложится странный глянец

на жилы рук, а взгляд - как у химер.

Вперед ладья прошла стопами ямба.

Потом опять - раздумие. "Карамба,

сдавайтесь же!" Но медлит тихий гном.

И вот толкнул ногтями цвета йода

фигуру. Так! Он жертвует слоном:

волшебный шах и мат в четыре хода.

2

Движенья рифм и танцовщиц крылатых

есть в шахматной задаче. Посмотри:

тут белых семь, а черных только три

на световых и сумрачных квадратах.

Чернеет ферзь между коней горбатых,

и пешки в ночь впились, как янтари.

Решенья ждут и слуги, и цари

в резных венцах и высеченных латах.

Звездообразны каверзы ферзя.

Дразнящая, узорная стезя

уводит мысль,- и снова мысль во мраке.

Но фея рифм - на шахматной доске

является, отблескивая в лаке,

и - легкая - взлетает на носке.

3

Я не писал законного сонета,

хоть в тополях не спали соловьи,

но, трогая то пешки, то ладьи,

придумывал задачу до рассвета.

И заключил в узор ее ответа

всю нашу ночь, все возгласы твои,

и тень ветвей, и яркие струи

текучих звезд, и мастерство поэта.

Я думаю, испанец мой, и гном,

и Филидор - в порядке кружевном

скупых фигур, играющих согласно,

увидят все,- что льется лунный свет,

что я люблю восторженно и ясно,

что на доске составил я сонет.

<1924>

Берлинская весна

1

Нищетою необычной

на чужбине дорожу.

Утром в ратуше кирпичной

за конторкой не сижу.

Где я только не шатаюсь

в пустоте весенних дней!

И к подруге возвращаюсь

все позднее и поздней.

В полумраке стул задену

и, нащупывая свет,

так растопаюсь, что в стену

стукнет яростно сосед.

Утром он наполовину

открывать окно привык,

чтобы высунуть перину,

как малиновый язык.

Утром музыкант бродячий

двор наполнит до краев

при участии горячей

суматохи воробьев.

Понимают, слава Богу,

что всему я предпочту

дикую мою дорогу,

золотую нищету.

2

Когда весеннее мечтанье

влечет в синеющую мглу,

мне назначается свиданье

под тем каштаном на углу.

Его цветущая громада

туманно звездами сквозит.

Под нею - черная ограда

и ящик спереди прибит.

Я приникаю к самой щели,

ловлю волнующийся гам,

как будто звучно закипели

все письма, спрятанные там.