- Конечно! Конечно же!

Телекомментатор пустился в занудные объяснения того, что творилось в капиталистическом государстве, но Валашников не слушал его. Он радостно кричал:

- Не уборщик! Не уборщик! Не уборщик!

Громко смеясь, Валашников быстро оделся и выбежал из номера, задев на бегу блюдо с конфетами. Со дня приезда во Владивосток он ни разу не вышел из номера, не захватив с собой конфет. Но сейчас он торопился. Он бежал, пыхтя, смеясь и обливаясь потом в теплой влажной атмосфере портового города, в свой рабочий кабинет, где был телефон.

Он вызвал Москву. Так как телефонные номера КГБ менялись каждые три месяца, он давно потерял прямую связь с этим учреждением, и сейчас говорил с отделом КГБ, занимающимся широким спектром дел, от контрразведки до нелегальной продажи помидоров - Говорит полковник Иван Иванович Валашников. Если вам незнакома моя фамилия, начальство вам напомнит. Я должен срочно вылететь в Москву.

Нет, я не кадровый военный. Я полковник в отставке. Я должен немедленно вылететь в Москву... Нет, я не могу вам сказать... Тогда, черт возьми, дайте мне место в пассажирском самолете на Москву. Да, да, я знаю... Я Иван Иванович Валашников, офицер в отставке. Да я знаю, чем рискую, требуя немедленного вылета. Да, я понимаю это. Я могу лететь одним из ваших специальных самолетов. Если это розыгрыш или пьяная шутка, я отправлюсь прямиком в лагерь. Да, я согласен. Перезвоните.

Валашников повесил трубку и стал ждать. Через десять минут телефон зазвонил. Это был более высокий чин Комитета Госбезопасности. Голос его звучал доброжелательно. Не хотелось бы Валашникову еще раз все обдумать, прежде чем предъявлять такие требования? Перед ним лежало раскрытое досье Валашникова. Глядя на записи, он понял, что стремительная карьера Валашникова внезапно застопорилась, и это, несомненно, было связано с пометкой: "Чрезвычайно секретно". Пометка означала дело чрезвычайной важности, о котором он мог лишь догадываться. Очевидно, тут было серьезное служебное упущение, граничащее с государственной изменой.

Итак, может быть, товарищ Валашников все-таки подумает перед тем как просить самолет? Не следует ли ему изложить свои соображения в письменном виде и передать их в отдел КГБ во Владивостоке для рассмотрения и передачи по назначению. Если товарищ Валашников в чем-то заблуждается, он не будет наказан за ошибку. Также не пострадает никто другой.

- Но я говорю вам, что дело срочное! - воскликнул Валашников. - Конечно, вы можете не дать мне самолет. В таком случае я буду вынужден предварить свой отчет сообщением о том, что в шестнадцать пятнадцать я просил у вас вылета в Москву в связи с делом, не терпящим отлагательства, и что вы посоветовали мне изложить суть дела в письме.

На другом конце провода воцарилось молчание, и Валашников услышал, как его собеседник проглотил слюну. Наконец-то он загнал его в угол. Валашникову нравилось снова ощутить свою власть над людьми - власть, которую дает умственное превосходство.

- Это ваше окончательное решение?

- Это мое окончательное решение, - ответил Валашников. На его глазах от счастья выступили слезы: он снова в строю!

- Сейчас мы имеем превосходство на международном уровне. Я предупреждаю вас: каждая минута промедления может привести к потере нашего превосходства.

- Ждите в своем кабинете. Из уважения к вашим прежним заслугам я попробую изыскать для вас способ немедленной и тайной доставки в Москву. Но я предостерегаю вас, Валашников.

- Не теряй зря времени, сынок, - сказал Валашников и повесил трубку.

Он дрожал от волнения. Ему захотелось либо выпить, либо принять что-нибудь успокаивающее. Но нет, он не станет этого делать.

Чувство волнения было приятным. Но вдруг он ошибся? Ведь он видел лицо на экране всего лишь одно мгновение. Вдруг он спутал человека в машине с тем самым уборщиком, только потому, что перед этим девчонка заморочила ему голову болтовней о загаре и о цвете кожи? Может быть, он слишком долго находился в стороне от дел? Что, если он ошибался? Он ведь мог и ошибиться. Он видел того светловолосого человека в машине лишь мельком.

Затем его гениальный мозг начал взвешивать и оценивать факты. Если он совершил ошибку, была ли для него смерть хуже, чем такая жизнь? Когда-то в Москве он подсчитывал возможные потери в случае ядерной войны. Теперь он совершал иные подсчеты, на этот раз для отдельно взятого человека.

Риск был оправдан. Несмотря ни на что, он будет стоять на своем: мраморный монумент с бронзовым диском - "Кассандра".

Все это камуфляж. Если он увидит, как сдвинут эту глыбу, и там окажется просто земля... Что ж, он посвятил "Кассандре" всю жизнь. Ему было нечего больше терять.

В дверь постучали, и не успел он сказать "войдите", как в номере оказались двое в форме КГБ. За ними следовал человек в штатском, которого Валашников принимал за директора гостиницы и явно недооценивал.

Человек в штатском внес картонный чемодан с кожаными ремнями, принадлежащий Валашникову. Он сделал знак - и еще один офицер впустил в номер девочку, не так давно сбежавшую от Валашникова.

- Вы готовы лететь? - спросил бывший директор гостиницы.

- Да, - холодно произнес Валашников. - А что здесь делает ребенок?

- Для вашего удовольствия, товарищ. В вашем деле сказано, что она вам нравится.

- Уведите ее отсюда, - сказал Валашников, и его голос прозвучал авторитетно и убедительно.

Услышав его слова, девочка заплакала.

Валашников достал из кармана все свои деньги и, наклонившись к девочке, вложил бумажки ей в руки.

- Моя маленькая, совсем недавно я думал, что падение бесконечно. Теперь я знаю: возвышение не менее бесконечно. Не плачь. Вот деньги для твоей мамы. Ты хорошая. Иди домой.

- Я тебе не нужна, - рыдала девочка.

- Ты будешь моей внучкой, но не больше. Расти большая и не подпускай к себе стариков. Ладно?

Девочка всхлипнула и кивнула. Валашников дружески поцеловал ее в щечку, взял чемодан у директора гостиницы, который криво улыбнулся и пожал плечами.

- Отвезите ее домой, товарищ директор. И не приставайте к ней. Я позвоню из Москвы.

Валашников чувствовал себя на высоте: ведь он узнал этого человека, принятого по ошибке за чернокожего.

Он был загорелым, а не черным, думал Валашников, по дороге в аэропорт.

По дороге в Москву и, может быть, по дороге к своему возвышению.

Глава 5

Римо увидел, как два человека в джинсах и фланелевых рубашках тянут от монумента провода. Он предложил им остановиться.

Очевидно, худощавый незнакомец произвел на них столь сильное впечатление, что они сразу же уронили катушки и, скорчившись, покатились в пыль.

- Спасибо, ребята, - поблагодарил их Римо.

- Зачем ты это сделал? - закричал Пети.

- У меня есть идея получше, - сказал Римо.

- Как это - "получше"? Даже "Ньюстайм" признает, что моя организация безупречна. Средства массовой информации назвали захват памятника хорошо организованным. По радио передавали, что местная полиция считает наши ряды очень сплоченными. Я не позволю бить моих людей без разрешения.

- Извини, но взорвать эту изящную штучку - плевое дело, - сказал Римо, указывая на массивное мраморное основание. - Один взрыв - и у вас останется только дырка в земле. И никаких телерепортажей.

К ним начали присоединяться революционеры, вышедшие из здания церкви: те из них, кто еще мог держаться на ногах. Стоящая в задних рядах Горящая Звезда, она же Линн Косгроув, издала низкий тревожный вопль.

- Что это? - спросил Пети.

- Это индейская песня, - сказал стоящий с ним рядом человек.

- Откуда ты знаешь, черт возьми? - спросил Пети.

- Я видел нечто подобное в "Сверкающих стрелах", с Рэндольфом Скоттом и Виктором Мэтьюре. К тому же, я твой министр культуры.

Он поставил точку в своей речи, сделав последний глоток из бутылки с наклейкой "Старый дед" и запустил бутылку в мраморный монумент. Она ударилась в брезент и, скатившись на землю, не разбилась.