– Не стал бы я на это особо рассчитывать, сынок, – сказал людоед, по-отечески положив широченную руку ему на плечо.

– Полагаю, можно оставить надежду на победу Белладонны, – устало добавил секретарь.

Нет! – Теренс выпрыгнул из постели. Его голос больше не дрожал. – Нет! Нельзя сдаваться!

Ясно, что Белладонне надо всего-то формально победить в турнире. Ведь стоит Арриману увидеть ее, он сам сразу же захочет жениться на ней, а к тому времени, глядишь, и Ровер найдется. Почему бы нам не устроить спектакль? Обставить все так, как будто Белладонна и в самом деле воскресила сэра Саймона?

– Ты хочешь сказать, пускай живой актер сыграет роль призрака?

– Правильно, – охотно подтвердил Теренс. – Напустить побольше дыму, все в лучах прожекторов и так далее, как в театре. И вот выход ужасного призрака – живого!

– Это же несомненный обман! – Мистер Лидбеттер был уязвлен до глубины души.

Но Теренс удивленно поднял на него глаза:

– А что может быть хуже и черней обмана? Арриман сам требовал черных деяний.

Мистер Лидбеттер решил, что это вполне логично.

– Но кому же доверить роль сэра Саймона?

– Только профессионалу, – заявил Лестер. – Актеру. Знавал я нескольких, на ярмарке, только давно это было…

– Одну минуточку, – перебил мистер Лидбеттер. Оправившись от потрясения – ему предлагают идти на обман! – он вновь был способен рассуждать здраво. – Помните, я рассказывал про свою сестру Амелию? Ту, что мать Теренса. Которая так и не вышла замуж за служащего бассейна.

Теренс и людоед помнили.

– Так вот, она живет в Тодкастере и сдает комнаты театральным работникам. Актерам и рабочим сцены. Быть может, она порекомендует нам кого-нибудь на роль сэра Саймона.

– Надо спешить, – сказал Лестер. – У нас всего два дня, включая воскресенье. Но я просто не могу оставить старину Арримана наедине с мадам Олимпией завтра вечером.

– Боюсь, и я не смогу, – покачал головой мистер Лидбеттер. – У мадам крайне сложные запросы. Стробоскопы, усилители и бог знает что еще. Что же нам делать?

– Остаюсь я, – заметил Теренс.

Мистер Лидбеттер и людоед размышляли. Конечно, с Теренсом буквально за несколько дней произошли разительные перемены, и все же он был просто маленьким и худеньким мальчиком. А до Тодкастера целых тридцать миль: придется добираться сперва на поезде, затем на автобусе…

– Амелия, несомненно, согласилась бы присмотреть за тобой, – медленно проговорил мистер Лидбеттер. – Однако… – Природная тактичность не позволяла ему закончить мысль: ни один актер не примет маленького мальчика всерьез.

– Погоди-ка, – сказал людоед. – Есть идея. Старина Арриман наколдовал кучу бумажек: пятерки, десятки. Говорит, надоело всюду таскать за собой мешки с золотом. Пойду гляну.

Вскоре он вернулся с пухлым бумажником, битком набитым деньгами.

– С этим ты не пропадешь, – пояснил Лестер. – При виде денег все позабудут, какого ты роста. И помни, Белладонне ни слова! Она должна верить, что по правде воскрешает сэра Саймона и что Ровер в шкатулке. Она, конечно, без ума от Арримана, но на обман не пойдет, даже чтоб заполучить его, это точно!

Наконец заговорщики разошлись по комнатам и заснули до рассвета.

Но одно-единственное окошко в Даркингтоне все светилось. В трейлере мадам Олимпии лампа горела всю ночь. Чародейка, злорадно торжествуя, рассматривала что-то свернувшееся клубком в ее цепких пальцах. Что-то влажное и мягкое на ощупь, что-то, чем жадная ведьма дорожила больше любого бриллианта.

С самого начала она была уверена в победе. Но теперь… Теперь ее никому не остановить!

В то утро, когда должно было состояться выступление мадам Олимпии, Белладонна чувствовала себя совершенно раздавленной. Налитые кровью глазные яблоки за ночь сильно порозовели и начали источать цветочный аромат, и она с тревогой ожидала, что они с минуты на минуту превратятся в бегонии. А матушка Бладворт была так расстроена перевоплощением немецкой принцессы в попугая, что никакие старания Белладонны не помогали ей вспомнить обратное заклинание. Белладонне ничего не оставалось, как втащить кофейный столик в свою палатку и надеяться, что со временем все образуется. Будучи доброй ведьмой, она не могла не волноваться и за мух. Каково им там, внутри столика?

Конечно, никто и не подумал освободить ее от приготовления завтрака. Белладонна отнесла чашку чая Нэнси Шаутер (та по-прежнему лежала на постели в куртке и брюках, твердя, как заведенная, что теперь не важно, где чья курица) и отправилась вслед за Мейбл Рэк и Этель Фидбэг в замок.

На ступеньках, ведущих к южной террасе, ей повстречались мистер Лидбеттер и людоед. Они рассказали, что Теренс отправился в Тодкастер по поручению Арримана.

– Как жаль! – огорчилась Белладонна. – Он пропустит выступление мадам Олимпии, а ему так нравится магия.

Ей стало совсем тоскливо от мысли, что она целый день не увидит мальчика. Белладонна догнала остальных ведьм, которые искали укромный уголок, откуда можно было наблюдать за выступлением мадам Олимпии.

Мадам Олимпия для показа своего колдовского дара избрала подвалы и казематы Даркингтон-холла. Холодные, темные, гулкие коридоры вели к широкой пещере, где в стародавние времена пытали пленников или оставляли их на голодную смерть. Ни лучика света не проникало в подземный лабиринт. Арриман, проходя к столу судей, даже поежился и поднял воротник плаща. Полой он прикрывал бутылку с джинном, оберегая того от простуды.

Но как только ведьма номер шесть вошла в пещеру, его настроение улучшилось. Наконец-то появилась серьезная претендентка!

Только что подвал был погружен во тьму – и вдруг повсюду вспыхнули огни. Они мерцали то желтым, то синевато-зеленым, то малиновым цветом, а на стенах плясали таинственные отблески. Пещеру наполнили всхлипы и крики группы «Горланящие Глотки», усиленные до невыносимого вопля, от которого лопались барабанные перепонки. Гремела песня о жадности, злобе и ненависти.

Чародейка, убедившись, что произвела сильное впечатление, подошла к столу судей и отвесила низкий поклон. Она все же надела черную мантию и капюшон, как предписывали правила, но внешне разительно отличалась от Этель Фидбэг и Мейбл Рэк. Тайком от всех, в своем трейлере, она нашила на мантию тысячу блесток, черных, как ночь, и теперь они сверкали в лучах софитов. Переливался хрусталь на ошейнике и поводке компаньона. Ведьма номер шесть была высокой, держалась как королева, а ожерелье из девяноста трех коренных зубов, пятидесяти семи резцов и одиннадцати зубов мудрости превращало ее шею в колонну белейшей слоновой кости.

– СИМФОНИЯ СМЕРТИ В ИСПОЛНЕНИИ ТЫСЯЧИ МУЗЫКАНТОВ! – объявила мадам Олимпия.

Арриман кивнул. Хотя он ничего не понял, звучало неплохо, а от низкого, глухого голоса ведьмы по коже приятно побежали мурашки.

Мадам Олимпия выступила в центр пещеры. Прикрыла глаза и подняла – нет, не палочку, но хлыст. Хлыст, какого никто не видывал. Хлыст, выкраденный из проклятой египетской гробницы, с хвостами, сплетенными из кожи рабов, с рукояткой из лазурита, выдававшей почерк старинного колдуна, такого могущественного, что просто узнать его имя означало подписать себе смертный приговор.

Трижды мадам Олимпия прошлась хлыстом по спине муравьеда, заряжая его дьявольской силой. Затем щелкнула им – и зрители остолбенели.

Из всех уголков еще секунду назад пустой пещеры, со стен, потолка, из пола, казалось, из самого воздуха начали появляться крысы; они пищали, шуршали, стучали коготками – сто, двести, пятьсот, тысяча крупных серых крыс.

И не простых. Крысы были жадными, наглыми, с гнойными глазами, облезлыми хвостами, с жирными блохами в прилизанной шерсти. В подернутых пеленой крысиных глазах застыла смерть. Свирепые, бешеные, чумные крысы!

Белладонна, прячась за колонной, похолодела от ужаса и хотела было прижать к себе Теренса, но вспомнила, что того нет рядом. «Господи!» – прошептал людоед. Арриман Ужасный напряженно подался вперед.