Одна из черт такой увертки состоит в том, что "я" способно наслаждаться ощущением свободы, которую оно боится потерять, если предастся реальности. Это приложимо как к восприятию, так и к действию. Данный пациент, как бы он ни был одинок в моменты величайшей физической близости, в любом случае, по своим ощущением, находился в безопасности: его разум оставался свободным, хотя такая свобода становилась чем-то, на что он чувствовал себя обреченным.
*3амечания о чувстве вины, испытываемом Питером (глава 8), относятся к такой форме шизоидной вины, которая, по-моему, не была еще достаточно распознана.
Эквивалентный вопрос встает в отношении действия. Поступки индивидуума могут показаться, с точки зрения другой личности, недвусмысленными и заинтересованными, но он сам обнаруживает, что "он" совершает поступки, которые "он" не ощущает как выполняемые "реально". Так, описанный выше пациент сказал, что, хотя Кинзи мог говорить, что занимается любовью от двух до четырех раз в неделю уже в течение десяти лет, "он" понимал, что тот никогда не занимался любовью "реально". Переход от заявления такого типа к заявлению, сделанному психически больньм миллионером, сказавшим, что у него "реально" нет денег, решительный, но тонкий. Как мы увидим в главе 10, переход, по-видимому, состоит в столь полной потере ощущения реальности в отчете Кинзи, что индивидуум выражает "экзистенциальную" истину о себе с такой же обыденностью, с которой мы описываем факты, которые можно единодушно обосновать в разделяемом с другими мире.
Данный пациент мог бы быть, например, психически ненормальным, если бы вместо того, чтобы говорить, что никогда не занимался любовью со своей женой "реально", настаивал бы на том, что жена, с которой он занимался любовью, не являлась его "реальной" женой. В некотором смысле это было бы совершенно верно: это было бы экзистенциально верно, поскольку в данном экзистенциальном смысле его "реальная" жена была скорее объектом его собственного воображения (фантомом или имаго), а не другим человеком, находящимся вместе с ним в постели.
Невоплощенное "я" шизоидного индивидуума не может реально на ком-нибудь жениться. Оно существует в постоянной изоляции. И однако, конечно же, такая изолированность и внутренняя незаинтересованность не существуют без самообмана.
Есть нечто окончательное и определенное в том акте, на который подобные личности смотрят с подозрением. Действие является тупиком вероятности. Он закупоривает свободу. Если его нельзя в конечном счете избежать, каждый поступок должен обладать настолько двусмысленной природой, чтобы "я" никогда не могло попасться в его ловушку.
Гегель говорит о действии так [2]:
"Действие есть нечто просто определенное, всеобщее, постигаемое в абстракции; действие есть убийство, кража или благодеяние, подвиг и т. д., и о нем можно сказать, что оно есть. Оно есть "это", и его бытие есть не только знак, но сама суть дела. Оно есть "это", и индивидуальный человек есть то, что есть оно; в простоте "этого" бытия индивидуальный человек есть сущее для других, всеобщая сущность, и перестает быть только мнимой сущностью. Хотя он в этом установлен не как дух, но так как речь должна идти о его бытии как бытии и, с одной стороны, двойное бытие внешнего облика и действия противостоят друг другу, а то и другое должно быть его действительностью, то следует, напротив, в качестве его подлинного бытия утверждать только действие - не его лицо, которое должно было выражать то, что человек думает относительно своих действий, или то, что думали о том, что он только мог бы делать. Равным образом, так как, с другой стороны, противопоставляют друг другу его произведение и его внутреннюю возможность, способность или намерение, то лишь произведение следует считать его истинной действительностью, хотя бы он сам на этот счет обманывался и, возвратившись в себя из своих действий, мнил, будто в этом внутреннем он есть некоторое "иное", чем на самом деле. Индивидуальность, которая вверяет себя предметной стихии, переходя в произведение, тем самым обрекает себя, конечно, на изменения и извращения. Но характер действия именно тем и определяется, будет ли оно действительным бытием, которое устоит, или оно будет только мнимым произведением, которое, будучи внутренне ничтожным, пропадает. Предметность не меняет самого действия, а только показывает, что оно есть, то есть есть ли оно, или не есть ли оно ничто".
Легко можно понять, почему шизоидный индивидуум так ненавидит действие, как это охарактеризовано Гегелем.
Действие есть "просто определенное, всеобщее...". Но его "я" хочет быть сложным, неопределенным и уникальным. О действии "можно сказать, что оно есть". Но индивидуум никогда не должен быть тем, что можно о нем сказать. Он всегда должен оставаться непостижимым, уклончивым, трансцендентным. Действие "есть "это", а индивидуальный человек есть то, что есть оно". Но индивидуум должен любой ценой никогда не быть тем, что есть действие. Если бы он стал тем; что есть действие, он оказался бы беспомощным и отданным во власть любому прохожему. "В простоте "этого" бытия индивидуальный человек есть сущее для других", но это опять-таки именно то, чего он больше всего боится и чего стремится избежать, используя ложное "я" так, чтобы "он" никогда не был тем, чем он действительно является с другими. "Он", его "я" есть бесконечные возможности, способности или намерения. Действие всегда является действием ложного "я". Поступок или действие никогда не является его истинной реальностью. Он постоянно желает не вверять себя "предметной стихии" - следовательно, действие всегда является (или, по крайней мере, он так считает) мнимым произведением, и он, пока может, активно взращивает это "внутреннее" отрицание всего, что он делает, в попытке заявить, что все делаемое им "ничтожно", так чтобы в мире, в действительности, в "предметной стихии" ничего из "него" не существовало и не было оставлено ни следов, ни отпечатков пальцев "я". Таким образом, "я" выводит себя из "предметной стихии" в отношении как восприятия, так и действия. Не может быть спонтанного действия, так как не может быть спонтанного восприятия. А поскольку вверяемость себя действию избегается, восприятие ощущается как акт вверяемости, ставящий под угрозу свободу не быть ничем, чем обладает "я".
Покуда "я" "не вверяет себя предметной стихии", оно вольно мечтать и воображать все что угодно. Без ссылки на предметную стихию оно будет всем сущим для самого себя - оно обладает безусловной свободой, мощью и творческой способностью. Но его свобода и всесилие проявляются в вакууме, а его творческая способность есть лишь возможность создавать фантомы. Внутренние честность, свобода, всесилие и творческая способность, которые лелеет в качестве идеалов внутреннее "я", сводятся поэтому на нет сосуществующим мучительным ощущением собственной двойственности, недостатка какой-либо реальной свободы, крайних бессилия и бесплодности.
Здесь, конечно, я в первую очередь заинтересован проследить переход от шизоидного состояния к психозу, а не описывать присущие ему возможности, которые могут увести в других направлениях, но необходимо держать в уме, что вырождение и распад являются лишь одним итогом изначальной шизоидной организации. Совершенно ясно, что могут быть достигнуты и переживаться подлинные варианты свободы, мощи и творческой способности.
Многие шизоидные писатели и художники, сравнительно изолированные от других, преуспевают в установлении творческих взаимоотношений с вещами в этом мире, которые делаются для воплощения образов их фантазии. Но сейчас наш рассказ не о них. По ходу этого исследования я сосредотачивался только на одной линии развития, и обобщения, которые я делаю, намерены покрыть лишь эту ограниченную площадь.
Хотя "я" стоит на позиции свободы и всесилия, его отказ от вверяемости себя "предметной стихии" делает его бессильным: у него нет свободы в "реальности". Более того, даже в собственном анклаве, в своем обособлении оно постоянно подвержено (как оно чувствует) угрозе разрывающей и поглощающей "реальности", и в то время как оно занято самим собой и собственными объектами, оно по-прежнему очень остро осознает себя объектом в глазах других. Таким образом, парадоксальные затруднения шизоидного индивидуума усиливаются из-за особой природы шизоидной системы защиты, описанной нами.
