Именно в этом мы обвиняем и Орфа. Не в Россию шел Мартын, не к Наташе шел Фридрих: их влекла эстетика абсолютного жеста. А Россия с Наташей - это сильные сюжетные механизмы, это прекрасный контекст, это: возможность романа... Фридрих, разумеется, с негодованием бы отверг нашу интерпретацию, он, сам себе не веря, говорил бы, говорил бы, говорил о любви. Он и говорит нам о любви, в настоящем времени, ибо единожды существовавшее существует всегда. Но мы ему не поверим. Или поверим? Или не поверим?

Но хватит, кажется, медлить, хватит топтаться на месте. Финал известен.

Фридрих Орф уехал в Россию, бросив в Германии жену и детей, бросив славу и состояние, бросив жизнь - ради судьбы. Понятно, что больше его никто никогда не видел.

Выяснять, что сталось с Наташей Верещагиной, мы не захотели: это выше наших сил.

1992

Идейная проза

Автор становится по ходу дела патентованным проповедником постмодернизма, пламенным его теоретиком: понятно, что чешется и орган, отвечающий за практику. Совместно с К. Богомоловым он сочиняет киноповесть, в которой комментарии превалируют над комментированием, герои носят имена отечественных литераторов и предлагается альтернативная модель новейшей истории; без посредничества К. Богомолова он пишет лютый постмодернистский рассказ, являющийся римейком текстов Борхеса, Набокова и Тургенева и содержащий такое количество скрытых цитат, что сейчас сам автор вряд ли опознает хотя бы треть.

Константин Богомолов

Вячеслав Курицын

ДОМ АРХИТЕКТОРА

История для кино

Ночь, ночь, ночь стояла надо всей страной. Ночь стояла, как черная колонна (цитата из "Конармии" Бабеля). Стояла, приплясывая, во весь горизонт (очень скрытая цитата из книги Белинкова про Олешу). Нас окружал ужас, непроглядная тьма, кромешная удушающая пустыня (цитата из "Рукописи, найденной в бутылке" По). Стояла. Good night for nothing.

Пуще всего стояла ночь в уездном городе Энске: тугой воздух рвется, как полотнище, щупальцами энкавэдэшных фар. Гудят моторы, рассыпается по тротуару приглушенный мат. В уездном городе Энске сносится дом. Роскошный дом-корабль или дом-сундук, налившиеся груши лепнины. Туман дышит, как Баскервилль-холл, нехорошо рычат собаки. Вообще как бы советский фильм про немецких оккупантов, но обрывки фраз звучат по-русски, а война кончилась несколько лет назад.

Подлежащий сносу Дом - особенный. Если смотреть издалека и в темноте чуть более мощный, чем принято, сталинский ампир. Если же подойти ближе или, паче чаяния, заглянуть внутрь, обнаружится, что Дом буквально нашпигован фрагментами (архитравами, фризами, карнизами, аркадой, колоннами, башнями, базиликой даже и т. п. терминами), отсылающими к самым разным архитектурным эпохам и стилям. Вестибюли и лестничные площадки заставлены скульптурами и вазами, стены покрыты мозаикой, рельефами и барельефами: деньги, во всяком случае, вбуханы сюда неимоверные*.

______________

* Когда Дом был возведен, мы точно не знаем, но, скорее всего, если судить по размерам полезной и бесполезной площади квартир, между 1932-м (появление новых строительных правил, призванных значительно улучшить тип жилого дома) и 1938-м (когда на I Всесоюзном съезде архитекторов много говорилось о дороговизне строительства и о том, что в современных условиях большие квартиры слишком охотно превращаются в коммуналки).

Дом нельзя не сносить. Так было принято в Советском Союзе: если исчезал из общества писатель (эмигрировал или пропадал без права переписки), книги его сами улетучивались из библиотек и из памяти народной; если исчезал композитор, его подлые ноты изгонялись из наших залов*, уезжал кинорежиссер - фильмы его смывались с пленки, сама пленка сжигалась, а пепел ссыпался в Москва-реку (после чего рыбам долго снились черно-белые, а с некоторого времени и цветные сны**)- Логично предположить, что, если попадал в опалу архитектор, все построенные им здания должны были быть смешаны с пылью и с грязью, сровнены с землей, превращены в щебень, в прах, в апофеоз частиц (цитата). Долгое время коммунисты не могли наладить дело: сносились, главным образом, лишь памятники враждебной, утекшей эпохи. Может быть, хозяева чувствовали - каким-то двадцать шестым чувством, - что не стоит меряться силами с Архитектурой, искусством глубоко мистическим, потусторонним, иррациональным. Но в конце концов они решились. "Коммунисты, вперед!" - сказал поэт Евтушенко***. И с какого-то прекрасного утра (точный его номер замурован в стене Соловецкого монастыря) механизм заработал: стоило зодчему оказаться вредителем или космополитом, свершалось историческое возмездие. Поэтому и сносится в Энске роскошный Дом: архитектор случился врагом народа. Жильцов незадолго до взрыва увезут в больших некрасивых автомобилях, и о них больше никто ничего не услышит. Не жалели же мы ЧСИР - членов семьи изменника родины, не надо жалеть и ЖДИРов - жителей дома... Одно время рассматривался даже вопрос о повсеместном распространении почина екатеринбургских энкавэдэшников - взрывать дом вместе с жильцами, дабы исключить транспортные расходы. Но решение так и не было принято.

______________

* См., напр., в газете "Правда" от 13 февраля 1977 года:

Шостакович наш Максим

Убежал в страну Германию

Господи, ну что за мания

Убегать не к нам, а к ним,

Да к тому же и в Германию

И подумать если правильно,

То симфония отца

Ленинградская направлена

Против сына-подлеца

Теперь

Выходит

Что.

** Трудно определенно сказать, с какого именно года цветные. Техническая возможность снимать цветное кино вполне была в СССР уже в конце тридцатых. На цветную пленку был заснят военный парад на Красной площади в 1938 году. В известной "Прорве" И. Дыховичного (который, кстати, совершенно зря не высказал желания экранизировать "Дом Архитектора") цветные кадры народных торжеств - вполне подлинная кинохроника, а не стилизация, как вы подумали.

*** Существует смачный апокриф: на каком-то крупном писательском сборище поэт Евтушенко прочел, выдав за свое, стихотворение поэта Межирова (не "Коммунисты, вперед!", а про артиллерию, которая бьет по своим, что, впрочем, с поэтической точки зрения большого значения не имеет). Поэт Межиров не решался обнародовать это произведение, а санкционированному смельчаку Евтушенко было не очень сложно проявить благородство.

Кстати, по свидетельству А. Берникова, стихотворение про коммунистов первоначально звучало иначе:

Взвод шинели на проволоку побросал,

Но стучит под шинельным сукном автомат.

И тогда еле слышно сказал комиссар:

"Коммунисты, назад! Коммунисты, назад!"

И без кожуха из сталинградских квартир

Бил "максим" и Радищев ощупывал зад.

И тогда еле слышно сказал командир:

"Коммунисты, назад!"

Между прочим, только этот вариант объясняет, почему команды отдавались "еле слышно".

Интересующая же нас операция поручена двум молодым старлеям Басинскому и Красухину. Один из них, а именно Басинский, обходит за сутки до часа X с последней инспекцией чердаки и подвалы обреченного здания: не спрятался ли где-нибудь строптивый ЖДИР-камикадзе? Басинский, заметим, выпил только что две бутылки трофейного пива (цитата из Чосера), и потому ему хочется теперь помочиться: он видит в этом даже и знак, он будет последним, кто помочится в этом доме. Он приказывает сопровождающим бойцам остановиться, а сам, вооружившись факелом, сворачивает за угол. Луч выхватывает из темноты... В туманном свете фонаря вдруг... Не верь своим глазам... Список действующих лиц добрых старых пьес непременно заканчивался Призраком. Вот и Басинскому то ли встретился, то ли привиделся призрак. Басинскому хватило ума не звать на помощь посюсторонних бойцов. Призрак популярно объясняет Басинскому, что Дом находится под его, призрака, особым покровительством и тривиальному человеческому сносу не подлежит. А если таковой все же случится, в момент взрыва Басинский умрет. Перепуганный Басинский рассказывает все Красухину: "Я... он... Там... меня... Ты понял? Ты слышишь?" - "Я слышал ночь: как шлейф ее шуршал по мрамору дворца..." меланхолично замечает Красухин, решив, что Басинский сошел с ума. Утешая друга, он обещает отсрочить взрыв (хороша бы была в таком случае его докладная записка начальнику местного НКВД!).