Музыка кончилась. Плюхаюсь на софу и смотрю на остальных. По глазам вижу, что будут пить еще.

Ночь. Холодная, как вода в колодце.

Оставили Рому с Ириской у нее. Бороду довели до коморки и бросили на кровать.

Теперь нас осталось двое - Важненыч, Ася и я. Только сейчас замечаю, что Ася практически не пила. Или держит себя так. Наливаю по бокалу "Салюта". Вдруг вопрос. Неожиданный. Как осиновый кол в спину.

- Экш, почему у тебя такие грустные глаза? - в первый раз за вечер заговорила со мной. Важненыч молчит. Не шутит. Боится. Слишком уж серьезно спросила, чтоб шутить.

- С чего ты взяла?

- Я вижу. Тебе плохо?

Растерялся. Дожил! Меня стали жалеть! Да еще люди, которые видят первый раз в жизни.

- Нет. Возможно у меня грустные глаза от того, что все слишком хорошо. Так хорошо, что и скучно. А может быть просто устал.

Смотрит на меня. Вижу, не верит. Но молчит. Они оба молчат. Она - не верит, ему - все равно. Выпивая свой бокал. Хватаю сигареты и спички.

- Пойду покурю на воздухе.

Выхожу и иду в сад. Надо прийти в себя от нокдауна.

Совсем темно. Звезд не видно. Свет из окна подсвечивает ветви яблонь, скрюченных в ознобе. Весь мир замерз. Только за окном жизнь. Ася сидит и смотрит на свой бокал, зажатый в ладонях, а Важненыч что-то быстро и энергично говорит. Похоже, что журит за что-то. Может быть за этот разговор. Хотя, много для меня чести. Для него я -ничто. Важненыч говорит, жестикулируя правой рукой: указательный и большой пальцы вместе - то опускаются, то поднимаются, взмывают... клацкл...

Щелчок "Zippo".

Я съежился. Впился руками в шершавый ствол яблони. Под ладонью холод...клацкл... Только не плачь. Ну прости меня, дурака!...клацкл... Не надо плакать! Ну хочешь, я на колени перед тобой встану?! Хочешь?...клацкл... Я не хотел. Прости. Прости меня. Только не плачь. Не могу я смотреть на это... клацкл... Закрой свою пасть! Не реви! Не визжи, сука! Заткнись!... клацкл... Вух!

Эй, ты! В шлюпке! Не гони

волну! Суши весла.

клацкл.

Я прижался к дереву. Захотел вжиться в него. Все, что я хочу, так это уйти в него. Отсюда.

Я стою и дрожащей рукой утираю слезы. Ни от того, что теперь Знаю. А от того, что Стал это знать.

Ася все сидит и смотрит на дно своего бокала. Важненыч говорит ей без умолка всякую чушь... На второе лето он, будущий муж, ударит ее наотмашь по лицу. И сломает челюсть. Она уйдет от него. Может быть на всегда.

Возвращаюсь в комнату. Молча ложусь на кровать.

- Спать будем, - говорю хмуро.

Они удивлены. Но не возражают.

Засыпаю быстро. Под скрип софы за стеной. У Романа ночная смена.

* * *

Свет стучится в ресницы. Белый. Но не как порошок из мела матовый, а как алмазная пыль - горячий, с искрой. Я приоткрываю глаза. Понимаю - это утро.

Высокий потолок. Такой высокий, что можно играть в баскетбол, если повесить корзины на противоположных стенах. Высокий... Такой только на Роминой даче. Значит, я на ней.

Нехотя присел на кровати. А голове заколыхался кисель. Обвел глазами комнату. Важненыч с Асей еще спят. Как и Рома с Ириской, за стеной. Как и Борода. Не сплю только я.

Сходил на кухню. Поставил чайник на плиту. Во рту - дерьмо. Надо сполоснуть рот хотя бы чашечкой кофе. Закурил сигарету. Натощак курить всегда не приятно. Но надо же чем то себя занять. Вернулся в комнату и присел на стул - держать себя на ногах после попойки - хуже нет наказания.

Вот так сижу и думаю. О чем-то. Например, о том, что было вчера. О том, как пили. О том, как смеялись. О том, как играли в радость... Сижу и вспоминаю. Вчерашний день. Почти такой же, как и позавчерашний. Ну, может быть, чуточку другой. Не лучше. Скучнее.

Затушил бычок. Проковылял на кухню. И заварил себе желанный кофе. Заварил себе кофе... И еще заварил новый день. И загадал, чтобы отвар был отменным. Чтобы в нем было счастье... И еще много-много всего... и счастье.

Почти полдень. Солнце по-летнему припекает макушку. Иду по улице в сторону автобусной остановки. Посвистываю. Настроение хорошее. Значит день впереди замечательный. Может быть набросаю несколько строк. Про осень... Да, несколько строк.

Впереди поворот.

Из-за поворота резко выскакивает ярко-красная "Вольво". На короткий лишь миг. Но достаточный, чтобы сквозь лобовое стекло разглядеть водителя, вытаскивающего из пачки сигарету. На пачке две буквы - "L" и "M". И между ними знак объединения - "". Он похож на малыша. Сидящего на попке в песочнице. С головкой крохотной. И ручонками между ног... Милого малыша. Трогательного. Смешного. С высокими, громадными родителями по бокам: L и M .

Водитель достает сигарету из пачки, придерживая баранку руля левой рукой. Подслеповатая машина летит прямо на меня. Нет времени уйти с ее пути. Освободить дорогу. Пропустить смерть. Нет времени... Совсем нет.

А ведь это значит, что сегодня у меня не будет вечера. Не будет Андрюши, который придет за подготовкой к лабе. А значит не будет откупорена очередная бутылка портвейна. Не будет хмельной беседы, которая соединит вечер и ночь. Значит не будет ночи. А за ней нового дня. А потом еще не будет тысячи дней... И не будет малыша. Так, чтоб моего. От любимой... И любимой тоже не будет. Так, чтоб по-настоящему. Всерьез... А времени в обрез. И оно уходит с нарастающим гулом разогретого мотора. Уходит, как последние крупицы в песочных часах. Так, что и не успеваешь пожалеть себя. За то, что все позади. А позади так мало. И в себя не успел поверить... И в бога не успел... А хотелось ведь простого житейского счастья. Чтоб любовь была. Чтоб было, кого любить... И чтоб можно было писать стихи... про осень. Для своего ребенка. Который может быть когданибудь там, где меня уже никогда не будет. Мог бы вот так запросто играть в песочнице, сидя на своей пухлой попке. И держать ручки между коленок, упираясь ими в мягкий песок... И чтобы стихи. Мягкие такие. Как песок. Для малыша. Про осень... И чтоб чуточку красивые:

Мохнатая тучка упала с небес,

Весь мир изменился: и горы, и лес...

Простуженный ветер, сердито сопя,

Верхушки деревьев задел, унося

Ворчанье осенней увядшей листвы,

Тоскливые мысли и серые сны.

Машина совсем рядом. Можно дотронуться до нее рукой. Погладить. В машине - водитель. С сигаретной пачкой в руке. С малышом, заколдованным в этикетке... Моим малышом. Который теперь остался там. За окном.

Клацкл...

* * *

Сегодня мне приснился удивительный сон.

Апрель, 1994 год.

Дмитрию Ефименко.

Праздник архитекторов

Посвящается 80-летию комсомола

Вечерело. Прозрачный летний воздух наполнялся различными звуками. Нет, это были уже не только звуки, создаваемые нежной и еще неплохо сохранившейся природой прибрежной части водохранилища. Успокаивающий плеск волн, смело набегающих почти к самому фундаменту деревянного дома на берегу, перемежался с легким шелестом листвы растущих здесь же деревьев, чья судьба еще не была предрешена ударами топора жестоких отдыхающих. Я всегда, кстати, представлял себе угар этих негодяев, решивших совместить свое отпускное веселье с уничтожением еще существующих островков царствования подмосковной растительности. Сначала они давят их колесами своих грязных автомобилей, потом смывают эту грязь водой, которую носят своими грошовыми пластмассовыми ведерками, загребая ее с берега. Старательно разведя вокруг чавкающие под ногами завалы говна, они пускают остатки несчастных кустарников на растопку украденных ими где-то мангалов. Цель их ясна -- зажарить вонючие кусочки мяса и сожрать их, запив изрядным количеством водки и приправив дозой неуместного веселья, чтобы затем убраться восвояси, оставив после себя истоптанную и закиданную бутылками и консервными банками траву, источающую отвратительный запах блевотины. И вот вдобавок к этим мрачным мыслям слух мой все четче сосредотачивался на стрекотании далеких и неотвратимо приближающихся мотоциклов с нагло восседающими на них патлатыми байкерами в черных кожаных куртках. Их появление сегодня могло означать только одно, впрочем, еще совсем недавно о том же свидетельствовали далекие звуки хмельной свадьбы с ее пистолетными выстрелами и необычными для данной местности украинскими плясками. Стены этого дома слышали те звуки, и они помнят тот эффект и те разрушения, которые принес с собой в наше село памятный обряд бракосочетания. Вот и сейчас, уже слабо сотрясаемые приближающимся смерчем грохочущих двигателей, они отчетливо понимали, что предстоит сегодня вкусить. И ожидание этих стен, так много повидавших на своем коротком веку, печальное ожидание страшного действа, вот-вот грозившего ворваться в тихий и уютный на вид домик, передавалось мне, растекалось внутри и внезапно накрывало меня приятной согревающей волной комфорта. Ибо я уже точно знал, что не только и не столько мчащиеся байкеры, сколько все прочие обитатели этого дома с их беззаботными затеями и искренним желанием усластить еще один знойный летний денек пилюлей незначительного как маленькое приведение сумасбродства, будут определять все дальнейшие события.