Я -- бой часов, лишившихся ума, Ночных кошмаров недостойный сын, Я -- зло, тайком заползшее в дома, Неверность женщин, мотовство мужчин.

Я -- вечный плач у похоронных дрог. Я -- голос сфер, зовущих в никуда. Я -- молчаливый камень у дорог. Я -- червь в хрустящей мякоти плода.

Искать меня -- напрасно тратить дни. Я ближе: только в зеркало взгляни.

* * *

Все дальше, дальше небеса. TC "Все дальше, дальше небеса."

Все ближе, ближе твердь земная. Слышны все глуше голоса Давно утраченного рая.

Я зов не слышал, я застрял На промежуточной ступени. Я -- не светило, Я -- растение Цветущее, где Бог вкопал.

* * *

Е. М.

Ах, пани, ваше братство До первого пожара. Ведь наше панибратство Не вынесет удара.

Лишь сердце тихо дрогнет, Как тень у водопада, Тотчас кольцо расторгнет Щемящее: "Не надо!"

Но, пани, я растерян! Так взгляды ваши пылки, Что я, несуеверный, Боюсь упавшей вилки.

* * *

Я радуюсь! Не смейте быть в печали! TC "Я радуюсь! Не смейте быть в печали!"

Когда я радуюсь, не лейте слез! И если вдруг часы нечайно встали, Не заводите -- не гневите звезд.

Пришло мгновенье радости, дышите, Ловите дух его раскрытым ртом, Его одежды бисером расшиты И волосы сверкают золотом.

Но время, беспардонное, как слякоть, Опять к виску приставит пистолет. Я радуюсь! Не смейте плакать, А то я сам заплачу вслед.

* * *

Беспокойные сумерки TC "Беспокойные сумерки"

Замели колею. Мы, наверное, умерли И очнулись в раю.

Мы, наверное, сгинули В сером мартовском дне, Словно штору задвинули Чьи-то руки в окне.

И остались лишь сумерки Да огни фонарей. Мы, наверное, умерли, Не дойдя до дверей.

И бродяги случайные Разнесли по стране Об ушедших в молчание, О пропавших в весне.

Но будильник обиженно Зазвонил невпопад. Мы, наверное, выжили, Если чувствуем взгляд.

И не нужно сутулиться -Злые вестники лгут... Ночь. Морозная улица. Колея на снегу.

* * *

Эй, время, крысиное личико спрячь! Последней листвою горя, Ноябрьский закат подымает кумач, Упавший из рук октября.

Там, где-то за дверью, томясь по вискам, Участливо щелкнул затвор, И осень, слезинки во мгле расплескав, Промямлила свой приговор.

"Казнить их! На плаху! Костры им! Костры! Довольно одежды менять!" И сыпались листья, от страха пестры, В голодное чрево огня.

Безвольно качнулась моя голова, Ресницами жаля ладонь. Кто выдумал басню, что осень права И можно бросаться в огонь.

Ворваться бы в небо верхушками мачт С горячим задором юнца. Эй, время, крысиное личико спрячь! Еще далеко до конца.

* * *

Убью брата Авеля. Выйду TC "Убью брата Авеля. Выйду "

К народу с горящим клеймом. Служите свою панихиду, Кричите свой гневный псалом.

Но зерна благие посеет Безвинно пролитая кровь. Взойдут, и никто не посмеет Убить брата Авеля вновь.

* * *

Я не верю случайности встречи. Случай слеп, но судьба не слепа. Время лечит? Нет, время не лечит. Время прячет свои черепа.

Если можешь -- надейся. Надежда Может многое, как говорят. Но для тех, кто не сверху, а между Все равно, что вперед, что назад.

* * *

Как джин в бутылке под сургучом TC "Как джин в бутылке под сургучом"

В пучине моря на самом дне, Мой дух пожизненно обречен Томиться, путаясь в беге дней.

Пирует радостно бог труда И он по-своему прав, увы! Горбатясь, мимо плывут года И остается на звезды выть.

Мой милый братец, трехногий стол, Лишь ты надежда моя и свет. Я грешен, я, как пустыня, гол. И нет ответов, по жизни нет.

* * *

Грустней, чем старое кино, TC "Грустней чем старое кино"

Печаль опущенных локтей. Плетут затейливый венок Жрецы из теленовостей.

Наверчивают письмена Из губ на уровне плеча. Их свет -- лишь дым, и грош цена Всем обещаньям и речам.

Познав печаль от сих до сих, Ночная мгла сползает с крыш. И жажду плеч ее нагих Уже ничем не утолишь.

Оставил дождь плаксивый след На мокрых листьях и траве. И мыслей умных больше нет, А есть лишь ветер в голове.

* * *

Минутной слабости прилив TC "Минутной слабости прилив"

Нахлынул, горький и соленый. Я слаб, я наг, я еле жив. Я -- призрачный король без трона.

Но стихло, волны улеглись. Я снова на коне и в деле. Я -- сила! Я -- заря! Я -- мысль! Я -- дух бессмертный в бренном теле!

* * *

Пора взрослеть. Младенец вырос, Окреп и ножками сучит. В пеленках не разводит сырость, Ночами больше не кричит.

Пора, приятель, опериться, Стать на крыло и, с Богом, в путь, С высоким небом породниться, И всем, что нажито, рискнуть.

Быть нужно строже и... добрее И не пенять на малый рост. Не ползать, не ходить, а реять, Пройдоху-жизнь ловя за хвост!

* * *

Я одет на весенний манер, TC "Я одет на весенний манер,"

Мой костюм до приличия прост. Можно трогаться с места в карьер Собирать одуванчики звезд.

Чтобы после, усевшись у ног Неподвижного белого льва, Ты упрятала в звездный венок Золотистые их кружева.

Михаил Гурр

Сон, который приходит к тебе

ломанный рассказ

Счастлив тот, кто рванулся упругим крылом

И вознесся к полям, излучающим свет!

Тот, чьи мысли легко, словно стаи стрижей,

К небесам направляют свободный полет,

Кто как бог, воспарив вдохновенно прочтет

Откровенье цветов и безмолвных вещей!

Шарль Бодлер.

Сегодня мне приснился удивительный сон. Что будто бы я сплю и вижу сон, в котором мой сон -- вовсе не сон, а реальность.

В начале был я. Весь. Целиком. С именем Экш. Затем табачный дым и серое пятно окна. Затем имена и лица для них, выполненные в карандашном эскизе. Затем родились звуки и мне стало смешно. Захотелось рисовать. Мне дали мелки. Кажется это пастель. Люблю. Люблю рисовать. Чиркнул желтым мелком по пустоте, в глаза ударил свет. Припудрил его небом и спрятал в проеме окна.

Теперь хорошо. Хочется кричать. Рисую пену, чтобы снять напряженность. Радость рвется, хлопая пробкой.

Андрюша, скрюченный над бутылкой шампанского, вдруг дернулся, вскинув острый подбородок вверх, и пена ударила в потолок. Визг девчонок подавил хлопок вылетевшей пробки. Бутылка вздрогнула и вырвалась из неловких рук, окатив содержимым обои и мебель. Затем упала на пол и закрутилась юлой, пока не была схвачена вновь.

-- Тоже мне, специалист, -- заливаясь смехом, выдохнула Мила. -- Дай мне! Я умею. Ну вот и дали. Полбутылки разлил.

Другой смутился бы, но только не он. Андрюша вытаращил глаза на Милу и пробурчал недовольно: Что же не поймала то ?!

Смех усилился и достиг наивысшей границы. В нем переплелись харканье и писк, хохот и резкие всхлипы, слившиеся в единый шумовой поток невостребованного счастья.

Митя смеялся почти беззвучно. Он просто дрожал всем телом и вытирал слезы, выступившие на глазах. Для того, чтобы сделать это, ему пришлось снять очки. Забавно! Лицо стало непривычным. Без стекляшек глаза подслеповато щурились и казались меньше. Он надрывно выпускал воздух через нос, при этом в такт оголяя зубы. Более оскал, чем улыбка... Мила просто смеялась, откинув голову назад так, что в открытый рот можно было накидать кучу фантиков от конфет. Она смеялась, как умела. Свободно. И это получалось у нее хорошо... Катрин прикрыла рот левой рукой, и сквозь пальцы вырывались быстрые и короткие "хо-хо", которые превращались в более или менее продолжительные очереди приглушенного смеха. Она смеялась и как бы стеснялась этого. И глаза выше прижатой к губам ладони просили простить ... Андрюша не смеялся. Он просто строил рожи. Но не так как клоун на сцене, в зрительный зал. Он склонил голову на бок и приоткрывал рот, как бы выражая кому-то под столом свое полное понимание шутки.

Смеялись и другие. Кто? Не знаю. Мне жалко тратить мелки.

Шампанского хватило не всем. Зато от него набухли обои и тапочки прилипали к паркетному полу. Я налил себе красной жидкости из бутылки с надписью "Портвейн". Андрюша посмотрел на меня с неодобрением и сообразил себе рюмку водки. Стол дрожал от посуды, которую насиловали более десятка рук.