Она открыла глаза и снова принялась резать лук, но мысли ее были теперь заняты не только ребенком, которого она носила под сердцем, но и теми, которые последуют за ним. Она надеялась, что их будет много. Она мечтала о доме, полном детьми Джереми.

Да, нужно расширить дом, не ждать, пока пройдет слишком много лет.

За ее спиной открылась дверь.

– Сара...

Она обернулась.

– Искорка жеребится.

Сара положила нож и вытерла передником руки.

– Что нам нужно делать?

– Ничего, все идет хорошо. Просто я подумал, ты захочешь об этом знать.

Сняв передник и набросив на плечи шаль, она побежала к двери. Джереми не стронулся с места, и Сара, посмотрев на него, сказала:

– Так пошли, что ли, в конюшню?

– Ты уверена, что тебе хочется быть там?

– Ну а как же? Ведь это моя кобыла. – Она улыбнулась, поняв, почему он так сказал. – Я совсем не брезглива, Джереми. Никакого обморока со мной не будет и вообще никакой такой чепухи.

Он кивнул, взял ее под руку, и они направились в конюшню.

Как только Сара вошла в конюшню, она почувствовала, что там что-то изменилось. Все затаилось. Воздух пропитан ожиданием. Оба мерина не заржали, как всегда делали, здороваясь с вошедшими в конюшню людьми. Казалось, даже они знали, что происходит нечто необыкновенное.

Сара подбежала к стойлу и заглянула в него. Искорка лежала на боку. Она дышала с трудом. Один раз она подняла голову и ткнула себе в бок, как будто негодуя на боль.

– Неужели мы ничем не можем помочь? – прошептала Сара.

Джереми покачал головой.

– Нет. Лучше дать ей самой справиться с этим. – Он осторожно потянул ее за руку. – Отойдем отсюда. Иногда кобылы начинают нервничать от присутствия людей.

Они отошли в затененный угол, и он показал ей на трехногий стульчик, приглашая присесть, а сам уселся рядом на перевернутый бочонок. Сверкающий луч мартовского солнца проникал через открытые двери сеновала и падал на стойло, будто даже небеса знали о том, что тут происходит нечто необыкновенное.

Они долго сидели молча и смотрели на кобылу. Казалось, их полностью поглотила тишина интимной атмосферы, которая царила в конюшне. Саре нестерпимо захотелось поделиться мыслями с Джереми, высказать ему все, что у нее на сердце, но что-то сковывало ее язык. Она ждала, сама не зная, чего она ждет.

– В последний раз я делал это с Милли.

У Сары замерло сердце. Она обернулась на Джереми – именно этого она так долго ждала.

– Та кобыла у нас умерла. Другой лошади мы не имели. Большая, некрасивая тягловая лошадь, Милли назвала ее Соня. Но Милли удалось выходить жеребенка. Она надела соску на пузырек и месяцами – и днем, и ночью – кормила жеребенка. – Он помолчал, потом добавил: – Когда Милли умерла, я его продал. Видеть его не мог.

У нее бешено забилось сердце. Продолжай, Джереми, хотелось ей сказать, но она сдержалась и ничего не сказала, боясь спугнуть его.

– Милли была... не похожа на других, – медленно промолвил он. – Она понравилась бы тебе, Сара.

Она услышала в его голосе боль, и ей тоже стало больно.

– Ей было только шестнадцать, когда мы с ней убежали. Мой отец был против нашей женитьбы. Он хотел, чтобы я учился в колледже. До этого он ни слова не говорил мне об этом, но, когда я сказал, что мы с Милли хотим пожениться и помогать ему на ферме, тогда-то он и сказал мне, что откладывает деньги на мою учебу. Он сказал мне, что я должен поступить в колледж, иначе мне будет грош цена. Но я хотел совсем другого. – Он умолк. Помолчав, заговорил снова: – Таким рассерженным я еще не видел отца никогда. Он пытался запретить мне встречаться с Милли. Обвинил ее в том, что она губит мою жизнь. – Он глубоко вздохнул. – В тот день мы наговорили друг другу много плохих слов.

Сара дотронулась до его колена, но он, казалось, не заметил этого.

– Я не должен был увозить Милли отсюда. Она не хотела убегать. Она хотела, чтобы мы подождали и попытались уговорить отца благословить нас. Но я прекрасно знал, что отец ни за что не сделает того, и уговорил ее убежать со мной. Я не очень задумывался, где мы будем жить или что мы будем делать, но я был уверен, что смогу позаботиться о ней.

Он опять замолчал.

– У нас почти ничего не было, когда мы уехали из Хоумстеда. Только деньги, которые отец отложил на мою учебу в колледже. Нам хватило добраться до Огайо, где жила ее бабушка. Если бы не бабушка Милли, мы бы от голода погибли. Но, несмотря на ее помощь, не было года, чтобы нам не приходилось отказываться от чего-нибудь крайне необходимого.

Джереми опять помолчал, и она опять терпеливо ждала.

– Но Милли не жаловалась. Ни разу.

– Она очень любила тебя, – прошептала Сара. – А ты любил ее.

Джереми не ответил, но она знала, что это так. В темных уголках сердца Сары жила неприязнь к любви, которую он испытывал к Милли. Она была неприятна из-за того, что он боялся снова испытать чувство любви. Он боялся полюбить ее.

– Я никогда не был справедлив в отношении ее, Сара. Я никогда не заботился о ней так, как должен был бы заботиться.

– Многим людям приходится переживать трудные времена, Джереми. Ты в этом не виноват. Ты ведь был молод.

– Когда она заболела, не было денег на врача. Да если бы и были, то не было врача, за которым можно было послать. Ферма находилась Бог знает где. До ближайшего доктора не доехать и за полсуток. Если бы был, то, может быть... – Он опустил голову. – Я не смог позаботиться о ней. Я не смог ей помочь. Если бы я не заставил ее уехать со мной, она была бы жива и сегодня. В ее смерти виноват я.

Сара впервые поняла по-настоящему обвинение, которое он все эти годы возводил на себя. Она попробовала найти слова утешения, но на ум приходили одни банальности.

Она сжала его руку. Он пристально посмотрел на нее.

– Как ты можешь говорить так, Джереми?! Кто знает, может, Милли умерла бы здесь еще скорее. Мы не властны знать, что бы случилось, пойди мы другим путем. Нам остается только делать все, что мы можем, для тех, с кем мы сейчас. – Она наклонилась к нему. – Ведь ты любил ее, Джереми. Большего ей от тебя и не нужно было.

Саре не приходилось сомневаться в своих словах, потому что и сама не хотела от него большего. Ей не нужны от него обещания, что он всегда сможет покупать ей красивые платья и шляпки или что сделает ее жизнь красивой – повезет ее в дальние страны. Ей от него не нужно ничего, кроме любви.

Но именно слова любви он и боится произнести.

Искорка, громко заржав, прервала молчание. Джереми с Сарой повернулись к стойлу.

– Иду, иду, – проговорил Джереми, поднимаясь с бочонка и направляясь к лошади. Сара осталась в затененном уголке.

В первый раз ей пришло в голову, что может случиться так, что она никогда не услышит от него, что он ее любит. В первый раз Сара испугалась за их будущее.

Еще не осматривая Феликса Боннеля, доктор Варни знал, что он обнаружит. За какие-то несколько дней он уже встретился с пятью случаями инфлюэнцы. Болезнь распространялась с типичной для нее быстротой, предвещая беду жителям долины Лонг-Бау.

Эпидемия!

Это слово зловещим эхом отдавалось в голове у доктора.

Осмотрев пациента и объяснив Этель Боннель, как ухаживать за Феликсом, доктор отправился прямо к Мак-Лиоду, не обращая внимания на столь ранний час. На стук вышел Том.

– Доктор?! – Молодой человек широко распахнул дверь.

– У нас еще один случай, Том. Феликс Боннель. Я прямо от него.

Том отступил от двери.

– Войдите. Я быстро сварю кофе.

– Спасибо.

Доктор вошел в дом. Он не стал ждать, пока Том проведет его на кухню. В доме Мак-Лиода он ориентировался, как в своем собственном.

– Присаживайтесь, доктор, – произнес за его спиной Том. – Сейчас будет кофе.

Доктор отодвинул стул от стола и устало опустился на него. На него навалилась усталость – он чувствовал каждый год из своих шестидесяти четырех. А, может быть, даже и всех ста шестидесяти четырех.