В мертвой тишине, последовавшей за этим, Арабелла легла на подушки, уцепившись взглядом за лицо матери. Аннунсиата услышала одобрительное покашливание повитухи за спиной.

– Отлично, госпожа! Я это запомню. Если ничто другое не помогает, надо вышибить из них мозги.

И это сработало. Через полчаса Арабелла лежала на подушках, с умилением смотря на то, как повитуха с помощницей обмывают и вытирают длинного, худого малыша, ее сына. Как только младенца завернули в пеленки, Аннунсиата взяла его на руки и показала Арабелле, улыбавшейся от сознания того, что все уже позади. Она пыталась что-то сказать, но голос, истощенный сольными выступлениями, покинул ее окончательно.

– Он выглядит очень здоровым, – сказала Аннунсиата. – У него много волос. Ты отлично справилась, девочка. Теперь отдыхай. Хлорис принесет тебе немного вина и хороший обед, восстанавливай силы. Я отнесу малыша вниз, покажу отцу.

Пожалуй, раньше Арабелла никогда в жизни не слышала от матери таких ласковых речей. Она была тронута и даже не стала настаивать на том, чтобы ей разрешили подержать ребенка до того, как унести, тем более что на это не было ни сил, ни голоса. В любом случае, рядом была Доркас, которая принесла кувшин горячей воды, чтобы обмыть ее, и такая перспектива вполне устраивала Арабеллу.

Когда Аннунсиата вошла в комнату, мужчины вскочили, а Мартин сразу спросил:

– Все в порядке? Арабелла хорошо себя чувствует?

– Все прекрасно, – с улыбкой сказала Аннунсиата. – Правда, она потеряла голос. Он ей отлично послужил. А устала она не больше, чем после хорошей охоты. Сейчас ей отнесут что-нибудь поесть и выпить, а потом можете подняться к ней.

Она подошла поближе, а Мартин аккуратно приподнял пеленку и посмотрел на младенца.

– Господи, до чего же они уродливы, когда рождаются, – сказал Мартин, но тон явно противоречил словам. – Это мальчик?

– Да, – ответила Аннунсиата.

Помимо длинного тела у младенца были густые темные волосы, что было весьма удивительно видеть на таком крошечном создании. Его глаза были плотно закрыты, время от времени он открывал рот и приподнимал брови, как бы удивляясь всему, что его окружает, и выражая неудовольствие по поводу происшедшей с ним перемены.

– Похоже, он будет черным, как корсар, а судя по длине ног, высоким, как сам король, – добавила Аннунсиата.

Мартин удивленно провел пальцем по нежно-розовой шелковой щеке младенца и сказал:

– Он гораздо больше, чем я ожидал. Ведь мой ребенок лучше, чем у Хьюго, не правда ли?

– О, конечно же, – засмеялась Аннунсиата. Мартин поднял голову и встретился с ней взглядом они оба рассмеялись. Радость этого мгновения настолько наполнила их теплотой, что на какое-то время они забыли обо всем.

Затем отец Сент-Мор сказал:

– Ну, что ж, мне кажется, можно не очень торопиться с крещением. По-моему, пора выпить по бокалу кларета за здоровье новорожденного, и да благословит его Бог, и пусть он доставляет своим родителям только радость.

– Аминь, – сказала Аннунсиата. – Сейчас его лучше вернуть матери, а Том все расскажет кормилице.

У двери она на мгновение остановилась:

– Я сказала Арабелле, что, если она не родит к обеду, мы все уйдем и оставим ее одну. Удивительно, как чувство голода может иногда воодушевить человека, – и она, смеясь, вышла.

Младенца окрестили Джеймсом-Маттиасом, в честь его отца и потому что он родился в день Святого Маттиаса. Аннунсиата была против имени Джеймс, потому что так Кэти назвала своего сына, родившегося в канун Нового года, но представить это объяснение но могла, а других доводов у нее не было. Кормилицей была пятнадцатилетняя кузина Хлорис по имени Флора, муж которой умер через месяц после свадьбы, оставив ее беременной и безутешной. Аннунсиата была рада хоть чем-то помочь бедной женщине, вполне приятной на вид, хоть и немного экзальтированной. Ее ребенок умер, но Аннунсиата, убедившись в том, что в грудном молоке нет вреда, а только польза, с удовольствием взяла ее на службу. Флора переехала в детскую, под неусыпный надзор Доркас, и малыш Джеймс процветал.

Арабелла после родов поправилась чрезвычайно быстро. Будучи прикованной к постели, она была полностью поглощена своим ребенком: ей нравилось держать его на руках, ухаживать за ним, более того, она жаловалась, что ее положение не позволяет самостоятельно кормить сына. Берч выступила с гневной речью о том, что Арабелла и думать не должна о подобных вещах, и еще целых два дня не могла успокоиться.

Но стоило Арабелле подняться с кровати и попасть под яркий весенний солнечный свет, ей хватило и пары дней, чтобы почти совсем забыть о малыше. Когда Флора приносила его, соблюдая ежедневный ритуал общения матери с сыном, она едва удостаивала его взглядом. Арабелла сетовала на то, что еще месяц не сможет сесть в седло, а когда ощенилась сука Мартина, нашла, что щенки гораздо интересней младенцев. Мартин и Аннунсиата наблюдали за ней с удивлением, а Каролин, в прошлом году потерявшая второго ребенка, – с негодованием. Она обожала своего маленького Артура и большую часть времени проводила в детской или в саду с малышами, пока Доркас не заметила, что Джеймсу никогда не потребуется любовь своей матери, потому что леди Каролин не делает никакого различия между сыном, и ребенком невестки.

Через месяц, в день рождения Аннунсиаты, они отмечали свадьбу Дейзи и Джона Элисбери.

Вернувшись в Морлэнд после смерти Ральфа, Аннунсиата поняла, что пора заняться домашними обязанностями, решить проблемы, накопившиеся за время ее столь длительного отсутствия, и навести порядок в жизни обитателей Морлэнда. Важнее всего было найти экономку, что вызвало некоторые трудности, потому что управление таким большим домом, как Морлэнд, требовало ума и энергии. К счастью, объявилась еще одна из многочисленных кузин Хлорис, проворная молодая женщина по имени Дороти Клаф, и вместе с маленькой девочкой, помогавшей ей, поступила под начало Дейзи. Миссис Клаф очень быстро забрала из ее рук бразды правления и уже через три месяца полностью управляла домом, имея на посылках лишь маленькую Дору. Сначала Дейзи пребывала в растерянности, не зная, чем заняться, но затем поняла, что можно заполнить время более приятными занятиями: ездой верхом, гулянием по саду, играми с детьми, вышиванием и визитами к соседям в обществе Арабеллы и Каролин. Когда с ее плеч свалилось столько забот, она помолодела лет на десять, снова научилась веселиться и смеяться, что вызывало улыбку удовлетворения на лице Мартина и удивление Арабеллы.

Необходимо было внести и другие изменения. Место Клема, совсем уже старого, занял его внук Клемент. Он был честен и трудолюбив, но не унаследовал дедовской способности сочетать обязанности стюарда, дворника, дворецкого и доверенного лица, а потому до многих вещей, которые Клем выполнял незаметно и между делом, у него не доходили руки.

Аннунсиата обсудила это с Мартином, который, естественно, пытался взять на себя все, что не успевал Клемент.

– Ты себя измотаешь, – твердо сказала она.

– В конце концов, я – хозяин, – ответил он.

– Раз ты хозяин, твоя обязанность – нанять людей, чтобы они выполняли эту работу и освободили тебя для более важных дел.

В конце концов они решили сделать Клемента стюардом и отдать ему под начало Артура, бывшего слугу Ральфа, в качестве дворецкого. Для работы управляющим имением Аннунсиата нашла человека по имени Бэнкс и отправила на обучение к собственному управляющему Перри. Отец Сент-Мор много лет занимался счетами поместья, а после того, как Карелли и Морис были отправлены в школу Святого Эдуарда, у него появилось свободное время, которое он мог посвятить обязанностям доверенного лица Мартина и своим прямым обязанностям – священника домашней часовни.

Таким образом, управление домом вошло в русло. Руперт уехал в Оксфорд, в Христову церковь, и занимал ту же квартиру, где в свое время жил Хьюго. С ним отправился сын Хлорис Майкл. Он поехал в качестве слуги, хотя их отношения были более чем дружескими, и Руперт заверил Хлорис, что Майкл будет в курсе всего, чему Руперта будут обучать в Оксфорде, так что ее сын получит то же образование, что и его хозяин.