Перед ним стоит другой человек, этого человека я знаю, у него лицо Н.Н., только еще того, молодого Н.Н.

-- Нет, нет, -- говорит сидящий за столом, -- к сожалению, мы не можем этого сделать. -- Говорит он не грубо, в голосе его, в самом деле, сожаление, но он -- отказывает. Значит, тот, кто стоит, о чем-то просит, что-то ему нужно.

К. это или не К.? Я не знаю точно. Может, вовсе это не он, а второй, кого я вижу, не Н.Н., а кто-то на него похожий. Хозяин кабинета сидит и не предлагает сесть человеку, похожему на Н.Н. Возможно, он вообще такой -- ему нравится, когда перед ним навытяжку, может, у него просто нет времени, он человек занятой, а если посетитель опустится на стул, аудиенция может затянуться. Но стоящий продолжает на чем-то настаивать, и ответ звучит уже более жестко:

-- Нет, это невозможно.

Господи, я, кажется, читаю мысли того, кто стоит.

-- Все. Уеду. Вот возьму и уеду, хватит, достаточно меня потребляли.

Эта мысль вспыхивает, словно молния, она -- убежище, она -- спасение, она делает стоящего независимым от человека, сидящего за столом. И от всех, сидящих за такими столами. "Вот уеду, и живите вы здесь без меня, и попробуйте что-нибудь сделать сами".

Я встряхиваю головой, отгоняя видение. Ничего этого не было. А может, было? Я много видывала в той стране таких кабинетов и таких изящно-уверенных людей за столами. За большими столами.

И таких, как Н.Н. тоже встречала.

Было -- не было. Но могло быть? Могло?

Я возвращаюсь из мысленного путешествия по директорским кабинетам далекой страны на уютную кухню наших старых друзей и слышу голос мужа:

-- Да, я как-то просматривал новинки и встретил книгу К.

-- Ты ее смотрел?

-- Нет, не было времени.

-- Жаль. Там, в самом начале, он ссылается на меня, на мои работы, и выражает благодарность.

-- Тебе?

-- Да. Конечно.

А мне почему-то вдруг становится ужасно жаль Н-ку, такое вот странное я испытываю к нему чувство -- жалость. И не знаю, что сказать, и полминуты молчу. А потом опять спрашиваю:

-- Ребята уехали, а вы остались. Что вы делали?

-- Писали во все адреса, стучали во все двери.

-- И достучался... -- замечает А., как всегда с усмешкой, на этот раз -грустной.

-- Что тебе пришили? -- мне кажется, что этим жаргонным словечком я смягчу тяжесть воспоминаний.

Но Н.Н., похоже, вспоминает охотно.

-- Распространение ложной информации.

-- Был суд?

-- Конечно, все по закону. Но вообще, разве это имеет значение, за что вкатали два с половиной года?

-- Еще по-божески.

-- Со стороны, -- это опять вставила А.

-- Как там было?

-- А! -- машет рукой Н.Н. -- Об этом уже столько написано. В общем, все одинаково. Но, конечно, у каждого свое.

Они вместе рассказывают, что его много раз вызывали к следователю, допрашивали, но отпускали, а потом вдруг вызвали и не отпустили, он не пришел с допроса домой, и тогда А. поняла, что это -- все, что отныне остается только ждать, и как долго ждать, сказать невозможно, и думать об этом страшно. И когда она это поняла, то вдруг стала прозорливой и деятельной, на работу не пошла, а дома в невероятной спешке стала собирать для него теплые вещи -- фуфайку, штаны, валенки. Откуда они взялись, как сохранились в доме эти вещи? Может, еще с тех времен, когда Н.Н. ездил "на картошку" -- всех посылали, а может, ездили в них сыновья, вещи лежали долго и ждали своего часа. А. успела все почистить, починить, поштопать и помчалась с пакетом в руках к прокуратуре -- караулить следователя. Он вышел из здания уставший, но умиротворенный -- дело закончено. Они встретились лицом к лицу, и он не мог от нее скрыться. Он взял пакет, но на лице было выражение растерянности, ему не хотелось этого делать. Но одежду Н.Н. он передал.

Мне кажется, я вижу, как А. стоит на сибирском холодном ветру у входа в прокуратуру. Она не чувствует холода. И вот -- слава Богу! -- Н-ка одет. Спасибо ей, спасибо. Может быть. этим она спасла его, потому что туда, к тем, с кем ему предстояло провести не один день, он явился не в костюме, в котором ходил на работу в институт, а в нормальном виде. И было ему тепло.

Удивительно, А. всегда знала, что нужно. Я помню -- давным-давно, когда мы были такими молодыми и почти все -- такими непрактичными, и денег ни у кого не было, А. отличалась тем, что могла купить недорого и угостить вкусно. И еще я помню, как Н.Н. ехал в командировку в Китай.

Он и еще один инженер. Ехали не из дома, а прямо из Москвы, где оформляли документы. Поезд шел мимо нашего города, и А. встречала их на вокзале. Она зажарила гуся и сказала мне, что половину отнесла Н-ке.

-- Гусиные лапы, -- одобрила я, -- это ужасно вкусно.

-- Нет, я отвезла им верхнюю половину, в лапах нечего есть, а в грудке много мяса, им хватит на несколько раз.

-- Какая хозяйка! -- сказала я шутливо-восхищенно.

-- Да, -- согласилась она шутливо-самодовольно. -- Я такая.

Именно тогда, когда он был в Китае, я помню, А. решила купить две деревянные кровати с пружинными матрацами и заменить ими ту, на которой они спали -- широкую, неудобную, на панцирной сетке, кровать из давних времен. Я согласилась, что две кровати -- это прекрасно, удобно и красиво, только как поместить их в крошечной спальне маленькой двухкомнатной квартиры? Оказалось, она все уже измерила и посчитала, все отлично помещалось, только старшего сынишку, сказала она, придется переселить в гостиную.

-- Ничего, есть главное.

-- Красиво и модно?

А. не обратила внимания на иронию и объяснила серьезно:

-- Я убеждена, что спать надо отдельно. Тогда чувства свежее и острее.

Почему-то без всякой связи с этим, а может быть, связь была, ведь старшего сынишку выселяли в гостиную, это вызвало ассоциацию, и все произвольно потекло в моей голове, вспомнила я, как исполнилось этому мальчику шесть лет, устроили ему день рождения и собрали на этот праздник взрослых.

Мы с мужем купили ему в подарок немудреную, но новую тогда в Союзе игрушку, которая почему-то называлась биллиард, хотя с биллиардом общее у нее был только шарик, да и тот был маленький. Ставили этот шарик у курка, курок оттягивали, затем отпускали, и шарик летел по всему полю мимо разных ловушек -- лисьих, медвежьих и заячьих домиков. Попадание в домик приносило очки -- в ловушках были написаны цифры. Позже такие игрушки появились в каждом универмаге, а тогда для именинника -- и не только для именинника -- это было новинкой.

Чтобы оттянуть курок, надо было иметь силенку, и у шестилетнего мальчика сразу это не получилось. Тогда один из взрослых взялся ему показать, как это делается.

-- Вот как надо, -- он оттянул тугую пружинку... Выстрел. Шарик понесся по полю и сразу -- о радость! -- попал в число сто. Это вызвало восторг у взрослого дяди, он стрельнул еще раз, сказав при этом мальчику:

-- Вот видишь.

Первый же выстрел чуть не оказался роковым для этого вечера. Другой дядя потянулся к заманчивому курку, потом третий. Взрослые сгрудились вокруг игрушки, образовалась очередь. Игра шла по всем правилам -- если кто попадал, продолжал стрелять, а нет -- уступал место другому. Все смеялись, и радовались, и огорчались. О! Эти великие интеллектуалы, почитатели толькотолько разрешенного в Союзе Винера, щеголяющие знанием множества умных вещей, они по-детски радовались каждому попаданию шарика и считали очки.

Все это было бы забавно, если бы не загрустившие карие глаза хорошенького мальчика, подглядывающего за игрой в щель между ногами взрослых. Его ручка никак не могла дотянуться до заветного курка, о мальчике забыли.

А. долго не могла дозваться к столу игроков, потом все-таки дозвалась, взяла игрушку и отдала ее сыну, ласково погладив его по голове. Тот остался один и играл сам с собой, а взрослые сели за стал и стали есть.

Я вспомнила этот вечер и ясно, будто он стоял передо мной сейчас, увидела хорошенького мальчика, пытающегося справиться с неподатливой игрушкой, но радующегося уже тому, что его к ней подпустили. И почему-то мне отсюда, из настоящего, стало жаль этого мальчика -- в прошлом.