-- Интеллигент, -- ласково-сочувственно говорил о нем муж.

Пришлось взять котенка под охрану и сторожить, пока он не насыщался.

Но если за его трапезой издали наблюдали голодные сородичи, было такое впечатление, что кусок не шел ему в горло.

Такой вот интересный вырос у нас кот. Может быть, в прошлой жизни он был человеком. И наверное, неплохим.

Как в обычной, нормальной жизни, у нас бывали гости. В нашу квартиру можно было войти, посидеть за столом, выпить кофе. Вечерами мы с приятелями бродили по улицам допоздна, глотая скупую прохладу. Мы ездили в Хайфу на концерты симфонического оркестра, в нашем и в соседних городках не пропускали ни одного выступления российских гастролеров. Такие походы возможны, когда есть, куда возвращаться, есть крыша, покой, своя удобная кровать.

По выходным из Галилеи приезжала с семьей Ирина. Я могла их принять и покормить, почти как там, как в былой жизни. Хорошо, когда детям есть, куда приехать, погреться у родного тепла.

И вдруг все стало рушиться. В буквальном смысле.

x x x

Неожиданно замолк телевизор. Утром мы слушали новости, а под вечер включили -- по экрану переливалась голубоватая вода. Муж повозился с пультом, со шнурами. Тщетно.

-- Ну что ж, пошли гулять.

-- Идем.

Во дворе, пересекая его наискосок, валялась наша телевизионная антенна полгода назад с таким трудом водруженная мужем на крышу. Она была покорежена и погнута.

-- Габи, -- спросил муж у соседа, живущего над нами, -- что это такое? Тот объяснил очень спокойно:

-- Мы начали перестройку дома. Антенна мешала, мы ее выбросили.

-- Но ты бы предупредил, я бы сам снял ее и установил... ну, за окном.

Габи пожал плечами, не ответил. Он был хозяином крыши, у него начались великие дела, и ему было не до наших глупостей.

Над нами началась стройка.

Призрак ее, правда, маячил давно. Приходили какие-то люди, наверное, из мэрии, смотрели, измеряли, о чем-то спорили. Хозяин наш как-то мельком сказал, что Габи со второго этажа хочет достраивать еще один этаж.

-- Требуется твое согласие? -- спросили мы.

-- Да.

-- И ты его дал?

Хозяин развел руками:

-- А что делать? У человека семья, ему тесно.

Мы тогда возражать не стали, перспектива казалась далекой, в Израиле все дела устраиваются долго. Но стройка вдруг ворвалась в нашу иллюзорную тишину весомо, грубо, зримо, как римский водопровод.

На следующий день, после того, как мы обнаружили во дворе покореженную телеантенну, Габи снизошел до того, что предупредил нас:

-- Закройте окна, будем бросать мусор.

Наверху все рушили, разваливали, дробили и лопатами бросали со второго этажа вниз. Закрытые окна не помогали. Все покрылось цементной пылью, бетонной крошкой. Во дворе стоял густой серый туман.

-- Варвары, -- только и мог выговорить муж.

Мы, слава Богу, повидали немало строек и в городах, и в деревнях, там, в той стране. Я пыталась вспомнить, встречала ли такое. Нет, не было.

Из закрытого окна сквозь облако цементной пыли видны были горы строительного мусора. Совсем недавно здесь радовала глаз свежая травка, выращенная самим Габи. Здесь, на этом зеленом поле, он с сынишкой играл в футбол.

-- Габи, -- спросил муж, -- а что, нельзя было придумать что-нибудь другое? Например, насыпать мусор в мешки и спускать вниз на веревках. И относить к воротам, а не засыпать весь двор.

Он посмотрел на мужа так, будто тот свалился с луны.

-- Но ведь -- дети, -- вмешалась я, -- они дышат этой... -- я попыталась на иврите найти подходящее слово и не нашла. Но Габи и так понял меня, махнул рукой:

-- Ничего. -- Это временно. Зато будет большая квартира.

Чего не вытерпишь ради великой цели!

Габи был деятелен и непоколебим. Он вообще был -- мужчина. В России бы сказали -- мужик, в смысле представитель именно этой половины рода человеческого. Смуглый, черноволосый, как и большинство выходцев с Востока, он был среднего роста, но крепок, широк в плечах, руки крупные, сильные. Он умело держал в руках лом, лопату, топор, легко взбегал по лестнице, неся маленькую дочку вместе с коляской и сумку с продуктами, которую только что забрал у жены.

У них была дружная трудовая семья. Нам вообще повезло: в доме, где мы снимали квартиру, не дрались, не скандалили, полицию к нам не вызывали. Крики и вопли неслись из дома напротив, полицейскую машину мы видели там нередко. А у нас жили мирно.

По утрам соседи из квартиры, что была над нами, все уходили из дома. Раньше всех на работу отбывал глава семьи, во дворе он появлялся только под вечер. Жена его, Шуламит, очень женственная, приветливая, улыбчивая, выходила полчаса спустя, она провожала в ясли, садик и школу троих своих детей и тоже шла на работу. Возвращалась она после полудня с обеими дочками, мальчик приходил из школы самостоятельно. Ему уже минуло шесть лет, он считался взрослым и даже ходил в ближайший магазин за хлебом.

А девочки у них были просто красотки, особенно меньшая. Она смотрела на нас прекрасными черными глазами, казалось, все понимала, но ничего не говорила, хотя шел ей уже третий год.

-- Вот... не хочет говорить, -- за улыбкой скрывала тревогу Шула.

Габи был спокоен:

-- Ничего, заговорит. -- У него не могло быть что-нибудь не в порядке.

Зато старшая, тоже черноглазая и кудрявая проказница, была болтушка. Иногда, снисходя до меня, она рассказывала об их семейном житье-бытье и вообще обо всем. Она говорила быстро-быстро, нимало не смущаясь тем, что я почти не понимаю ее ивритскую скороговорку. Но это я поняла:

-- Вот к Песаху закончим ремонт... -- как-то сказала она.

Я прикинула, сколько времени осталось до Песаха, усомнилась, спросила:

-- Почему ты решила, что до праздника вы закончите?

-- Папа сказал.

Этот разговор был у нас с девочкой потом, когда перестройка затянулась, она шла уже больше года, и мы изнемогали.

А пока антенна валялась во дворе. Приехал хозяин.

-- Как это с точки зрения закона? -- спросил его муж. -- Все-таки это наше имущество. Он должен компенсировать.

-- Я не хочу с ним ругаться, -- сказал Эли, и вам не советую. Лучше я сам куплю вам новую антенну.

Хозяин наш небогат, и его готовность оплатить соседский вандализм, лишь бы не вступать в конфликт, была нам непонятна.

Странный человек Эли, совсем, как наш кот. Хотя почему -- странный? Может, люди и должны быть такими, а не хватать друг друга за глотку.

Когда Ирина нашла Йоси, маклера, который обещал осчастливить нас квартирой, я спросила:

-- Ты видела хозяина? Он не мошенник? Не обманет?

-- Ах, мама, -- сказала Ирина, -- ты бы на него посмотрела. Он сам боится, чтобы его не обманули.

Хозяин нам понравился сразу. Было ему лет сорок. Высокий, плотный, даже полноватый, с курчавыми чуть седеющими волосами, широким добрым лицом, он не был похож на тех израильтян, которых мы до сих пор встречали. Потом мы узнали, что он инженер-электрик, конструктор, но не работает, у него плохо со зрением, потому и носит все время темные очки. За компьютером сидеть нельзя, другой работы нет.

Квартиру, которую мы снимали, он не так давно купил для своей старенькой мамы, но когда пришлось бросить работу, забрал маму к себе, а квартиру решил сдавать. Позже он стал преподавать в какой-то технической школе, но тогда мама его заболела, она лежала дома, и все деньги уходили на оплату сиделок, которые ухаживали за больной и днем, и ночью.

Мама, правда, была непохожа на своего сына. Пока она еще не слегла, звонила нам по телефону и, вспоминая русские слова, которые знала давно, когда еще до рождения Эли жила в старом Вильно, давала нам указания по благоустройству квартиры. Но Бог с ней, со старой и больной женщиной. Эли боролся за ее жизнь. Она ему мать.

А сам Эли был удивительным человеком. Он безропотно уступал свой кусок.

Однажды, приехав к нам, он обнаружил, что Габи заодно с перестройкой оттяпал кусок территории его, Элиного, двора: проложил по двору широкую бетонную дорожку, не спросив разрешения у хозяина. Просто Габи и его детям так удобнее было ходить.