Что происходило в соседнем купе, я могу только гадать, наверное, более тщательный досмотр и только, все-таки ехал не человек из Союза, иностранец. Что они там досмотрели, не знаю, скорее всего -- ничего, потому что, когда поезд тронулся дальше, негр спокойно лежал на своей левой верхней полке.

Наконец, они появились и в наших дверях -- двое серьезных мужчин в форме. Я окинула взглядом наши чемоданы -- неужели их придется раскрывать?

-- Документы.

Мы протянули документы. Все внутренне сжались.

-- Доллары есть?

Конечно. У нас были доллары -- по сто пятьдесят на нос. Их поменяли нам на рубли один к шести. Сейчас, когда в беснующемся бывшем Союзе доллар стоит сто-сто пятьдесят, а то и все двести рублей, этот курс кажется нам невозможно низким, так не бывает, а тогда он только подскочил в десять раз, и мы считали, что с нас сдирают шкуру.

Мы показали доллары и документ на право вывоза этого несметного богатства.

-- Советские деньги есть?

Еще днем этот вопрос задал нам Вася. Мы удивились: зачем нам советские деньги -- в ту страну. Вася был другого мнения, он знал больше нашего и не поверил или сделал вид, что не поверил, что у нас нет с собой денег из страны исхода. Но он заботился о том, чтобы весь свой нелегальный груз мы провезли благополучно, ему за это заплачено. И Вася дал нам наставление:

-- Скажете, что есть двадцать рублей, ходили в ресторан, обедали, осталось. Лучше положите на стол.

Мы так и сделали. Сын вынул из кармана две десятки и положил на столик.

-- Вот, двадцать рублей, -- сказали мы серьезным мужчинам в форме, готовые дать еще одну взятку на этой земле.

Но они не интересовались такими мелочами. Свои двадцать рублей мы провезли через границу, в Будапеште, в коридоре гостиницы, где ждали самолет, мы поменяли их на форинты. Последних хватило на маленький пакетик довольно вкусных конфет, мы съели их сразу же. Это был первый кутеж за границей.

-- Кофе есть?

-- Икра есть?

-- Счастливого пути.

Они вернули нам документы. И ушли. Они даже не зашли в купе, все время стояли в дверях. Странно, но мы не расслабились, было какое-то непонятное ощущение, так бывает, наверное, когда ждешь сильного удара и внутренне сжимаешься, а удар оказывается неожиданно слабым.

-- Может, просто они устали проверять? -- предположила дочка. Все-таки наше купе последнее.

-- Жаль, -- сказал муж дочки.

-- Чего?

-- Что у нас нет с собой ничего запрещенного. -- Он даже не улыбнулся. Но это у него такая манера -- он умеет шутить, не улыбаясь.

Мы сидели, отгороженные от мира зашторенными окнами, открывать их не разрешалось. Поезд тронулся, нас куда-то недолго везли, потом состав толкали вперед, назад и снова вперед, затем подняли странно легко и аккуратно опустили. Мы поняли, что нас переставили на узкоколейку западных дорог.

Вдруг прибежал Вася.

-- Иди сюда, -- позвал он меня.

Он завел меня в свое купе и открыл окно. Метрах в тридцати я увидела белую вязаную шапочку сына. Господи, какой ты умница, что разыскал нас в этом тупике. В темноте я пыталась рассмотреть родные черты.

-- Все в порядке? -- скорее догадалась, чем услышала я.

-- Да, да.

Он поднял руку с раскрытой ладонью -- знакомый прощальный жест.

-- Все, -- сказал Вася и закрыл окно. И тоже спросил:

-- Ну -- порядок?

-- Да, да. Спасибо, Вася.

Ах, как жаль, что у меня уже не было денег -- я бы все их сейчас отдала Васе.

Наконец, поезд тронулся. Мы легли на полках, но не спали, под нами уже текла чужая земля, и было как-то тупо-тревожно.

В Будапеште мы выгрузились из вагона, в торопливом беспорядке сами кидая вещи. Когда все уже лежало на перроне, я оглянулась. Вася стоял у вагона, спокойный и усталый, наблюдая за тем, как выносили вещи.

-- Ну что, нашли пакет? -- спросил муж у Васи.

-- Нет. Наверное, негр испугался, достал пакет и выбросил. -- Вася говорил так серьезно, что даже неудобно было улыбнуться.

Ну, Вася, ну, детектив!

Подъехали тележки, а с ними вежливые представители страны, куда мы ехали:

-- Ваш багаж?

И стали грузить.

В СТАРОМ ДОМЕ

-- Ну... живете... -- Гость чешет затылок и еще раз оглядывает все окрест. Мы поворачиваем головы вслед за ним. Справа в лучах солнца сверкает снежная вершина Хермона, перед нами -- рукой подать, минута ходьбы, шоссе перейти -уходят в небо и вдаль извивы гор, одетые в зелень сосен и кипарисов. Все уже виденное, облюбованное нами, но мы снова смотрим на это чудо -- глазами нашего гостя. Кра-асо-та-а!

-- И воздух, воздух! -- Гость набирает его полную грудь, выдыхает, опять набирает. Мы уже навосторгались воздухом, но невольно делаем то же самое.

-- Везет же людям.

Люди -- это мы.

Гость минуту молчит. Может быть, пытается мысленно переварить увиденное, а может, млеет от кислородной сытости. Если есть кислородное голодание, то, наверное, возможна и сытость. Но оказывается, он просто нам немного завидует:

-- Что я вижу, когда выхожу из своего дома? Передо мной коробка из восьми этажей, сбоку, правда, поменьше -- пять. И через дорогу -- коробки, коробки.

У нашего Гостя небольшой прелестный дом, когда-то он строил его на окраине городка, где живет, а теперь городок разросся, дом окружили местные небоскребы. За нас он, конечно, рад, но обидно за себя, за свое неудачное местожительство.

Перед Гостем как-то неловко. Пытаемся шутить:

-- Продавай свою виллу, перебирайся сюда. Через дорогу много пустых домов, еще можно купить.

Нет, на это он не согласен. На край света? Вот если бы туда, к нему поближе, переместили вид на Хермон, лес и горы, перекачали свежий воздух...

Ну, как хочешь. Воля твоя. Дыши перегаром, выхлопными газами, выбросами химических заводов. Любуйся на какой пожелаешь из восьми этажей. Можешь на все восемь сразу.

Но все равно неловко. Наш Гость приехал в страну почти полвека назад, ничего ему не давали, кроме лопаты в руки, работал тяжело, страну строил, себе дом строил. А мы? Где-то воздвигали светлое будущее, то, что соорудили, рухнуло, мы сели в самолет... Прошло всего четыре года (или целых четыре года!), но все-таки не более, чем четыре года, а мы здесь, на высоте, перед нами горы в лесах, справа Хермон. Будем воспитанными хозяевами, не станем кичиться своим богатством.

Хотя мысленно наслаждаемся всем, чем владеем.

С того места, где мы стоим, с нашего дворика, не видно, но если дойти до перекрестка и спуститься чуть-чуть по ущелью, открывается дивная гряда гор, из которой выступает двуглавая красавица. Ущелье, правда, давно покрыто асфальтом, теперь это горная дорога, шоссе, по нему мы ходим пешком в город, в центр. Когда мы спускались здесь в первый раз, гора приворожила меня, я не могла оторвать от нее взгляда. И каждый раз, идя по этой дороге, я смотрю и смотрю на странной красоты седловину, на две вершины, от которых вправо и влево, как полуопущенные крылья птицы, лежат горы. Все это день ото дня разное, другое. На фоне синего неба гряду видно четко и она особенно прекрасна. Иногда эта огромная дивная птица купается в облаках и кажется, что она парит. В ненастный день из-за гряды поднимаются черные тучи, клубятся и растут, и движутся на нас, и мы идем им навстречу, охваченные удивительным чувством причастности к чему-то непонятно высокому. Я и не пыталась разобраться, отчего у меня перехватывало дыхание, и вдруг узнала, что это и есть знаменитая святая гора, здесь жили великие праведники.

Гость, понятно, все это знает, на горе бывал. Но не будем хвастать, что двуглавая красавица теперь входит в наши владения.

-- Да... живете... -- снова говорит Гость. -- Как у Бога за пазухой.

Наверное, он сказал не то, скорее всего не то, он говорит на иврите, возможно, в нашем древнем языке и выражения такого нет, а слова, которые он произнес, нам незнакомы, многих слов на иврите мы еще не знаем, но жест, сопровождающий фразу, и выражение лица понятны без перевода: "Устроились в тепленьком местечке". Ну, а что такое "тепленькое местечко", как не широкая грудь Господина вселенной?