Литмир - Электронная Библиотека
A
A

-- Бедненький мой Геннадий Степанович... Когда Федя, это тот автогонщик, о котором я вам рассказывала, перевернулся второй раз, я поняла, что нам нужно расстаться. -- Она снова повернулась к зеркалу, критически посмотрела на свое лицо, наморщила лоб: -- Почему мужики от меня шалеют?

Я почувствовал, как пол под моими ногами начал опускаться скоростным гостиничным лифтом: а еще у меня был сценарист один, немолодой такой человечек с залысинами. Так представляете, признался, что с цветами беседует. Жалко его, неглупый как будто человек, а оказался с приветом.

-- Ты хочешь, чтобы мы расстались? -- Вороне как-то бог послал кусочек сыру, сыр отняли, и теперь голос вороны дрожал от еле сдерживаемых слез.

-- Что вы, Геннадий Степанович, я никого никогда так не любила, как вас. Мне просто жаль вас. Вы сами говорите, что перестали работать, видите, уже с цветами разговариваете... А человек должен работать...

-- Но растения...

Нина положила мне руки на плечи и печально посмотрела на меня. Я почувствовал себя чаинкой, которую заговаривают.

-- Растения не могут разговаривать. Милый, дорогой, глупый мой Геннадий Степанович! Вы же интересуетесь научно-популярной литературой. У вас вполне научный склад ума. Когда я рассказываю вам о двигателях внутреннего сгорания, о роторных двигателях Ванкеля или о двигателе Стирлинга, я по вашим вопросам вижу, что вы легко схватываете суть. Как же вы можете настаивать, что растения чувствуют и разговаривают, когда наука это отрицает?

-- Но я слышу их голоса...-- пробормотал я. Она посмотрела на меня с жалостью:

-- Вам кажется, Геннадий Степанович. Вам надо отдохнуть, стряхнуть с себя всю эту ерунду, начать опять работать, У меня, например, строжайший график. Это сейчас, когда я уже почти бросила большой спорт. А раньше так по секундам время было расписано. И то из всех наших девочек я одна высшее техническое образование получила. А вы говорите -- растения! Знаете что, я позвоню сейчас шефу и скажу, что у меня болит горло. Старикан любит меня, как дочку. И мы поедем к вам. И вы сами увидите, что все это иллюзии.

-- Ниночка,-- сказал я, когда мы приехали ко мне,-- можно попросить вас побыть немножко на кухне?

Я прикрыл дверь, подошел к Приоконному брату и сказал:

-- Я не знаю, мне кажется, я люблю эту девушку... Прошу, скажите ей что-нибудь.

Приоконный молчал. Я повернулся к Стенному:

-- Я не знал, что вы так жестоки...

-- Мы не жестоки,-- печально ответил Стенной брат,-- просто ты ушел от нас..,.

-- Но я...

-- Нет, ты не понимаешь. Ты можешь не просто уйти, ты можешь даже уехать. Не в этом дело. Просто ты... начал думать по-другому... Ушел от нас... Я не умею объяснить тебе...

-- Я прошу вас,-- взмолился я,-- поговорите с ней. Она не верит. Она считает, что я сошел с ума. Скажите ей. Я не хочу, чтобы она рассталась со мной. Я не смогу жить без нее.

-- Ты можешь забыть о нас, -- послышался тонкий голосок Безымянки. Тончайшая струнка дрожала. -- Если мы тебе мешаем, ты можешь вернуть нас обратно Александру Васильевичу.

-- Но я не хочу отдавать вас. Скажите ей что-нибудь. Она аспирантка, она понимает.

-- Ну что ж,-- вздохнул Приоконный брат. Я открыл дверь:

-- Нина, иди сюда. Вот, смотри, этот вот озорник, у окна, зовется Приоконный брат, а это -- Стенной.

Нина перевела взгляд со сциндапсусов на меня, в огромных ее глазах плавилась жалость.

-- Брат? А почему братья?

-- Потому что они близнецы. Отростки одного растения. А это моя Безымяночка. У нее нежная душа и тонкий голосок, -- я говорил как в бреду, понимая, что говорить так не нужно, но не мог остановиться. -- Раньше мы часами болтали без умолку, а теперь... Безымяночка, это Нина. Познакомьтесь!

-- Нет! -- тонко пискнула Безымянна, и в писке была боль. -- Она не верит!

-- Она не услышит,-- печально пробасил Приоконный брат. Я посмотрел на Нину. В глазах ее неподвижно стоял ужас.

-- Ниночка, неужели ты не слышишь, что они говорят? -- застонал я.

-- Бедный мой Геннадий Степанович, -- прошептала она и провела ладонью по моему лбу. В голосе ее звучало нежное материнское сострадание. -- Бедный мой дурачок. -- Она обняла меня и водила по моим щекам теплыми шершавыми губами. Губы дрожали. Она жалела меня и ласкала, потому что верила, наверное, в целительный эффект своих ласк. Что еще она умела, эта огромная красивая дурочка? Спасибо, что она не выскочила с криком на лестничную клетку и не скатилась в каблучном цокоте вниз. Спасибо за неспокойное успокоение, которое она давала мне.

Потом она вдруг сказала:

-- Знаете, у меня в затылке все время сидела мысль, что я должна что-то вспомнить. И вспомнила.

-- Что? -- спросил я, все еще погруженный в сладостное оцепенение.

-- Когда я училась в девятом классе, у меня был один мальчик, он тогда учился на втором курсе биофака. Недавно он мне звонил, приглашал на защиту диссертации...

-- Бедная девочка,-- пробормотал я,-- сколько же их у тебя было ... Тяжело, наверное, нести такой крест.

-- Тяжело, конечно,-- согласилась Нина,-- но дело не в этом. Он как раз занимается физиологией растений. Хотите, он поговорит с вами?

-- Насчет чего?

-- Ну, всех этих ваших иллюзий.

-- Нет, не хочу. -- Я ничего не хотел. Я хотел лежать вот так в полудреме, спрятавшись от всех проблем, и слушать медленное и сильное биение Нининого сердца. -- Какой у тебя пульс?.

-- В спокойном состоянии пятьдесят -- пятьдесят два,-- сказала Нина с гордостью.-- У спортсменов бывает пониженный пульс. Геннадий Степанович, милый, я прошу вас...

-- Что?

-- Чтобы вы поговорили с этим человеком. Прекрасный парень. Он мне, наверное, раз пять делал предложения.

-- Чего ж вы за него не пошли? Если он такой чудный парень?

-- Я не могу. Когда мама умирала, я дала ей слово, что буду думать о личной жизни, только когда стану на ноги.

-- Ну, мне кажется, личная жизнь у вас не такая уж скудная...

-- Это не то, -- твердо сказала Нина.-- Личная жизнь -- это когда выходишь замуж. Это когда семья. А это,-- она непроизвольно посмотрела на меня,-- так...

-- Значит, я так?

-- Не знаю, если к тому времени, когда я защищусь, наши чувства не изменятся, тогда...

-- А если я вам сейчас сделаю предложение?

-- Я откажу вам.

-- А я больной. Больного нельзя огорчать.

-- Вот чтобы вы не болели и избавились от своих странных заблуждений, я и прошу, чтобы вы сходили к Мише.

-- Мише?

-- Ну, этому физиологу, о котором я вам рассказывала. Я вас очень прошу, Геннадий Степанович.

Меня не интересовал физиолог растений Миша, меня не интересовали остальные ее поклонники: Ведь они "так". Мне хотелось слушать размеренное биение Нининого спортивного сердца и ждать, пока она защитит диссертацию.

-- Хорошо, Ниночка, я съезжу к вашему Мишеньке.

-- Он вовсе не Мишенька, -- обиделась Нина, -- он вольник в тяжелом весе. Первый разряд.

-- Вольник?

-- Ну, борец вольного стиля.

Я снова задремал, и огромный вольник, колючий, как кактус, отрывал меня от какого-то растения, к которому я судорожно прижимался. 11

-- Вы кофе пьете? -- спросил вольник Миша.-- Тут у нас француз один был в лаборатории, оставил в подарок. Мокона. Гранулированный.

-- С удовольствием,-- сказал я.

Я никогда не видел таких жгучих курчавых брюнетов. Волосы у Миши были иссиня-черными, борода, такая же юная и курчавая, как шевелюра, еще чернее. А завитки над майкой, что видна была под не очень белым халатом, казались угольными и приклеенными к обширной его борцовской груди. И легчайший акцент шел к этому южному волосяному изобилию.

-- Северный Кавказ? -- спросил я Мишу и почувствовал себя профессором Хиггинсом из Пигмалиона.

-- Что?

-- Откуда вы родом?

-- Махачкала.

-- Так я примерно и думал.

-- А как вы догадались, по акценту?

16
{"b":"123494","o":1}