– Только не делай вид, будто ты рассчитывал на неиссякаемый фонтан слез.

– Черт побери, мне этого очень недостает. Должна же у человека быть какая-то отдушина!

– Разве у тебя нет друзей… среди?.. – Стив Ральфс смутился, покраснел и добавил виски в оба стакана.

– Ты хотел сказать – «среди покойников»? От них толку не добьешься. Зануды. Словом перемолвиться не с кем.

– А ведь ты был бесподобным рассказчиком, Генри.

– Почему «был»? Я таким и остался, разве нет? А ты – самый благодарный слушатель.

– Рассказывай, Генри. Я тебя слушаю.

– Сдается мне, самое главное уже сказано. Она перестала ко мне приходить. Это плохо. Перестала плакать. Это еще хуже. Слезы – бальзам, который дает возможность… таким, как я… существовать дальше. Как ты думаешь, если я к ней наведаюсь, она будет по мне плакать, как прежде?

– Зачем тебе к ней наведываться?

– По-твоему, незачем?

– Ты ее только напугаешь. Это будет непростительно.

– От кого, скажи на милость, я должен ждать прощения?

– От меня, Генри. Я тебе этого не прощу.

– Да-а-а. Вот оно как. Ну-ну. Добрый совет от лучшего друга.

– Именно так, от лучшего друга. – Стив Ральфс подался вперед. – Ты ведь и сам хочешь, чтобы она справилась со своей бедой?

– Нет! Да. Нет. Тьфу ты, не знаю, что и сказать. Да, наверно, хочу.

– Не забывай: она по тебе скорбела и плакала изо дня в день почти четыре года.

– Я не забываю. – Генри Гроссбок покачал в руке свой стакан. – Что могла, она сделала. Наверное, пора ее отпустить.

– Это великодушный шаг.

– Нет во мне великодушия, не желаю быть великодушным, но, видно, придется. Уж очень я ее люблю, мою милую.

– Согласись, Генри, у нее впереди еще долгие годы жизни.

– И то верно. Вот дьявольщина. Мужчины стареть не торопятся, а умирают раньше. Женщины стареют раньше, а умирать не торопятся. Чудно распорядился Господь. Какой в этом смысл?

– Вот Его и спроси. Ты же теперь у Него под боком.

– У кого? У Господа? Я, жалкий выскочка? Ну-ну. Скажешь тоже. Ммм… – Генри прихлебывал виски. – Ладно, решено. Только чем она будет заниматься? Разъезжать с кем попало в открытых лимузинах? Куда ей себя девать?

– Будет брать уроки танцев, Генри. Займется ваянием. Живописью.

– Она всегда об этом мечтала, только как-то все не складывалось. У меня то концерт, то прием для спонсоров, то сольное выступление, то лекции, то гастроли. У нее даже была присказка: куда спешить, всему свой срок.

– И этот срок настал, Генри.

– А я и не заметил, вот ведь как. Уроки танцев, говоришь? Ваяние? Разве у нее получится?

– Танцует она посредственно. А скульптуры делает просто превосходные.

– Похвальное увлечение. Или лучше сказать «повальное»? Так или иначе. Что ж, можно только порадоваться. Да-да, меня это радует. По крайней мере, хоть какое-то занятие. А мне самому что остается? Решать кроссворды.

– Почему кроссворды?

– А что, черт возьми, ты посоветуешь, в моем-то положении? К счастью, я помню наизусть все кроссворды, которые печатались в «Нью-Йорк таймc» и «Сэтердей Ревью», – и умные, и дурацкие. Да, кроссворды. Египетский фараон, известный своими сокровищами, десять букв. Тутанхамон. Одно из Великих озер, три буквы. Эри! Ну, это ерунда. А вот, например, пятнадцать букв – древняя столица в Средиземноморье. Тут надо пораскинуть мозгами! Константинополь.

– Имя из пяти букв. Свой в доску, лучший друг, образцовый муж, скрипач-виртуоз.

– Генри?

– Угадал. Это ты. – Стив Ральфс, улыбаясь, поднес к губам стакан.

– В таком случае мне остается только надеть шляпу и откланяться. Впрочем, я пришел без шляпы. Ну, не важно.

У Стива Ральфса вырвался какой-то сдавленный звук.

– Что это было? – забеспокоился Генри, наклонился к нему и прислушался.

– Не сдержал рыданий, Генри.

– Молодец! Мне уже лучше. Поверь, это согревает мое изболевшееся сердце. Будь добр…

– «…повторяй эту попытку хотя бы пару раз в неделю на протяжении следующего года». Я не ошибся?

– Мне, право, неловко…

– Постараюсь, Генри. – У Стива Ральфса опять застрял комок в горле. Он поспешил залить его глотком виски. – Знаешь, что мне пришло в голову? Позвоню-ка я Эвелине. Скажу, что пишу о тебе книгу и хочу получить твои дневники, записи, клюшки для гольфа, очки и прочие мелочи, а сам буду раз в неделю их перебирать и скорбеть о тебе. Не возражаешь?

– Да ты голова! Вот что значит настоящая дружба. – Генри Гроссбок просиял. На его щеках даже проступил румянец. Допив виски до последней капли, он поднялся с кресла.

У двери что-то заставило его обернуться и в упор посмотреть на Стива Ральфса.

– Святые угодники, неужели это слезы?

– А что же еще, Генри?

– Давай, давай. Уже лучше. До Эвелины, конечно, далеко, да и рыдания глуховаты. Но сойдет и так. Прими мою благодарность.

– Не говори глупостей, Генри.

– Ну, хорошего понемножку. – Генри отворил дверь. – До скорой встречи.

– Не будем торопить события, Генри.

– В каком смысле? Ах, вот ты о чем! Конечно не будем. Счастливо, дружище.

– И тебе счастливо, Генри. – Из горла того, кто помоложе, вырвался еще один подозрительный стон.

– Продолжай в том же духе, – улыбнулся Генри. – Чтобы я спокойно прошел по коридору. Ну, как говаривал Граучо Маркс…

С этими словами он исчез. Дверь захлопнулась.

Медленно подойдя к телефону, Стив Ральфс примостился на стуле и набрал номер.

На другом конце провода раздался щелчок; в трубке зазвучал голос.

Стив Ральфс утер глаза тыльной стороной ладони и, помолчав, произнес:

– Эвелина?

Тонкие пальцы пятнадцатилетней девочки порхали над пуговицами брюк Криса, словно мотыльки, влекомые к огню. В темноте комнаты Крис слышал ее шепот, но ничего не значащие слова забывались, едва она успевала их произнести.

Губы Вивиан были удивительно нежными. Крису чудилось, будто все это – просто сон. В темноте разворачивалась невидимая ему пантомима. Вивиан сама погасила все светильники. Этот вечер начался также, как и любой другой. Крис и его брат Лео поднялись на второй этаж вместе со своими двоюродными сестрами Вивиан и Ширли. Обе девочки были светловолосы и улыбчивы. Лео в свои шестнадцать оставался на редкость нескладным. Крису исполнилось двенадцать, и он ничего не знал о том, что в теплой пантомиме живут ночные мотыльки, равно как и о том, что у него внутри горит неведомый доселе огонь, к которому может потянуться девочка. Ширли было почти одиннадцать; она отличалась невероятной любознательностью. Но главной заводилой выступала Вивиан, которая к своим пятнадцати годам уже кое-что смыслила в этой жизни.

Крис и Лео приехали на машине с родителями; оба хранили серьезный вид, как и подобало в таких серьезных обстоятельствах. Вслед за мамой и папой они молча вошли в дом Джонсонов на Баттрик-стрит, где уже собрались все родственники, застыв в молчаливом ожидании. Дядя Эйнар неотрывно глядел на телефон, а его большие руки, лежащие на коленях, сами собой подрагивали, как два неспокойных зверя.

У каждого из входящих возникало такое ощущение, будто он попал в больничный вестибюль. И все потому, что дядя Лестер был в крайне тяжелом состоянии. В любую минуту могли позвонить из больницы. Лестер отправился на охоту и получил ранение в живот; уже трое суток он лежал без сознания. Родственники хотели быть вместе, когда придет известие о кончине дяди Лестера. Его три сестры и двое братьев присутствовали со своими семьями.

Все разговаривали вполголоса; выждав для приличия какое-то время, Вивиан тихонько обратилась к матери:

– Мама, можно мы пойдем наверх, чтобы вам не мешать? Будем рассказывать страшные истории.

– Страшные истории, – пробормотал дядя Эйнар. – Самое подходящее занятие для такого случая. Страшные истории.

Мама Вивиан не возражала:

– Ступайте, только тихо. Чтобы никакого шума.