Вожди социал-демократии, как передового авангарда классово-сознательного пролетариата, должны были давать не смешные предписания или рецепты технического характера, но политические лозунги, вносить ясность в понимание политических задач и интересов пролетариата во время войны. О каждом массовом движении можно сказать то же самое, что было сказано о массовых забастовках в России.
"Если руководство массовыми забастовками в смысле определения их начала, — есть дело самого революционного периода, то социал-демократии в лице ее руководящих органов принадлежит руководство совсем иного характера. Вместо того, чтобы ломать голову над механизмом массового движения, социал-демократия призвана вести политическое руководство даже и в периоды исторических кризисов. Давать лозунги, направляющие борьбу, определять тактику политической борьбы таким образом, чтобы в каждой фазе, в каждый момент вся сумма имеющихся и уже свободно-действующих сил пролетариата была бы реализована и находила бы свое выражение в боевой позиции партии; чтобы тактика социал- демократии по своей решительности и своей резкости не только не стояла бы ниже уровня существующего взаимоотношения сил, но значительно превышала бы его- вот важнейшая задача «руководства» в большие исторические кризисы. Это руководство само собой превращается до известной степени в руководство техническое. Последовательная, решительная, стремительная тактика социал- демократии вызывает в массах чувство уверенности, доверия, жажду, борьбы; колеблющаяся, слабая, основанная на недооценке сил пролетариата, тактика парализует массы и приводит их в замешательство. В первом случае массовые действия происходят "сами собой" и всегда во-время, во втором-прямые приказания руководящих организаций к массовым выступлениям часто остаются безрезультатными"[13].
Что дело не во внешней, технической форме действия, но в его политическом содержании, видно хотя бы из того примера, что парламентская трибуна, единственно свободное, далеко слышное, имеющее мировое значение, средство агитации, лишь тогда превратилась бы в могучее орудие народного пробуждения, если бы она была использована социал-демократическими представителями для того, чтобы громко и внятно формулировать интересы, задачи и требования рабочего класса в этом кризисе.
Осуществят ли массы своей энергией эти лозунги социал-демократии? Никто не может сказать этого наверное. Но это также-не самое главное. Ведь отпустили же наши парламентарии "с полным доверием" генералов прусско-германского войска на войну, не требуя от них перед разрешением кредитов никакого обеспечения в том, что они непременно победят, и что не будет никаких поражений. То, что верно для военных армий, то верно и для революционных армий: они принимают битву там, где она им предоставляется, не зная заранее ее результатов. В самом худшем случае призыв партии не произвел бы никакого видимого действия. Да, наградой за мужественное поведение нашей партии были бы, вероятнее всего, новые преследования, бывшие также наградой для Бебеля и Либкнехта в 1870 году. "Но какое это имеет значение"? — простодушно сказал Игнац Ауер в своей речи о праздновании Седана в 1895. — "Партия, которая хочет завоевать мир, должна высоко держать свои принципы, без оглядки на то, какие опасности это повлечет за собой; если бы она поступила иначе-она бы погибла".
"Плыть против течения всегда нелегко", — писал старый Либкнехт-"когда же поток несется с бешеной быстротой и яростью Ниагары, тогда это тем более нелегко".
"Старые товарищи еще помнят травлю социалистов в год величайшего национального позора-позора закона против социалистов-1878 год. Миллионы видели тогда в каждом социал-демократе убийцу и преступника, как в 1870 году- смертельного врага и предателя отечества. Такие проявления "народной души" имеют в себе нечто смущающее, поражающее, давящее. Чувствуешь себя бессильным против какой-то высшей силы, осуждающей и исключающей всякие сомнения. Нет никакого видимого соперника. Есть что-то в роде эпидемии-в людях, в воздухе, везде.
Это явление в 1878 году по своей силе и злобности далеко не может сравниться с 1870 годом. К урагану человеческой ненависти, который ломал, валил и разбивал все, до чего он дотрагивался, присоединялась еще жестокая механика милитаризма в его полной, ужасающей деятельности. Мы находились в круговороте железных колес, прикосновение которых было смертью, и-между железными руками, которые искали нас и могли ежеминутно схватить. Рядом со стихийной силой освобожденных фурий-самый совершенный механизм убийства, который когда- либо существовал на свете! Что могла сделать отдельная воля. Особенно, когда чувствуешь себя в ничтожном меньшинстве и не имеешь никакой надежной поддержки в народе.
Наша партия была еще в процессе образования. Мы были поставлены пред величайшим испытанием, прежде чем была создана необходимая организация, Когда же началась травля социалистов в позорный для наших врагов год и в славный год для социал-демократии, мы уже имели такую сильную и разветвленную организацию, что каждый чувствовал себя сильнее, сознавая могучую поддержку, и никто, способный мыслить, не мог поверить в возможность уничтожения партии.
Да, тогда было нелегко плыть против течения. Но что же оставалось делать? Надо было приспособляться. Это значило: сжать зубы и терпеть то что должно было произойти. Для страха не было времени… И вот Бебель и я…ни минуты не тратили на размышления. Уступать поле битвы мы не хотели, мы должны были оставаться на своем посту, что бы ни произошло".
Они остались на посту, и немецкая социал-демократия жила в течение 40 лет за счет этой моральной силы, которую они противуставили тогда бесчисленным врагам.
Так должно было быть и на этот раз. В первый момент, возможно, было бы достигнуто лишь то, что была бы спасена честь немецкого пролетариата, что тысячи и тысячи пролетариев, которые гибнут сейчас в окопах днем и ночью, не с мрачным душевным смятением, но с пламенем в душе умерли бы с сознанием, что самое святое в их жизни — освобождающая социал-демократия не пустая мечта. Мужественный голос нашей партии подействовал бы на бессознательные массы, как могучий вентилятор в создавшемся шовинистическом угаре, предохранил бы от обмана сознательные круги, затруднил бы для империалистов дело затемнения и обмана народа. Как раз поход против социалистов мог бы скорее всего расшевелить массы. В дальнейшем ходе войны, по мере того, как возрастали бы ужасы бесконечно жестокой человеческой бойни во всех странах, как все ясней и ясней выступал бы империалистический фундамент войны, по мере того, как все преступнее становилось бы торгашество кровавой спекуляции, тем более и более стекалось бы под знамена социал-демократии все живое, честное, гуманное, прогрессивное. И прежде всего-во всеобщем смятении, распадении и крушении, немецкая социал- демократия стояла бы, как скала в бушующем море, как высокий маяк Интернационала, по которому вскоре ориентировались бы и все другие рабочие партии. Громадный моральный авторитет, которым немецкая социал-демократия пользовалась до 4-го августа 1917 года во всем рабочем мире, несомненно в ближайшем времени произвел бы переворот в этом всеобщем смятении. Вследствие этого, во всех странах усилилось бы мирное настроение и давление масс к миру. Немецкий пролетариат остался бы дозорным социализма и освобождения человечества. Это был тот патриотический долг, которого не выполнили ученики Маркса, Энгельса и Лассаля.
