— А кто-то у нас боится лезть в этот шарик? — насмешливо пропела Алина, и Эдик вдруг покраснел.

— Я еще залезу, — буркнул он.

— Неужели? Ты мне обещаешь?

— Да.

— Обиделся?

— Нет.

Алина все же поняла, что почему-то вопрос о батисфере был для него болезненным. Она погладила Эдика по щеке, подошла к зеркалу, скинула платье. Долго смотрела на свое отражение, вспоминая волшебное зеркало, так сказочно изменившее их жизнь.

— Алиночка, скажи мне, — тихо произнес Эдик, не отрывая от нее глаз, — ты счастлива — вот сейчас, сегодня?

— Да, — сразу ответила она.

— Теперь все будет хорошо, — сказал Эдик, — постараемся ни с кем не ссориться и жить в свое удовольствие.

— Да. Только…

— Что?

— Мне так хотелось бы еще попробовать… сыграть.

— В театре?

— Да.

— Зачем, Алина? Зачем тебе это? Ведь мы можем… из нашей жизни устраивать спектакль, делать все, что захотим. Алина! — Он быстро подошел, обнял ее за плечи. Она откинула голову назад, улыбаясь ему. — Что нам эти выдуманные пьесы? Мы просто будем жить, путешествовать… Играть. Все, что ты захочешь.

— Я не знаю, как тебе объяснить. Понимаешь, ты остался словно бы режиссером, ты что-то ставишь, а я… Я актриса, Эдик.

— Все, что я делаю, — это для тебя, — сказал он мрачно. — Ты не помнишь разве, что было, когда ты играла в последний раз?

Вся эйфория, легкость, праздничное настроение вдруг схлынули, словно хмельной кураж, он почувствовал, что ей мало их мира, ей нужен внешний мир. И он, этот внешний мир, словно бесстыдная толпа зевак, вдруг вошел в их спальню и уставился на них в жажде зрелищ, самодовольный, уверенный, что они существуют для него, а не наоборот.

— Просто я тогда вышла из роли, — обиженно сказала Алина, и Эдик понял, что она не отступится от своего замысла. — Я хочу еще попробовать, Эдик, вдруг получится?

— А если нет? Если будет то же самое?

— Тогда я вернусь, и мы будем… Мы что-нибудь придумаем…

— Вернешься? Ты хочешь уехать домой? Без меня? После того, как нас там чуть не убили?! Ты забыла?

— Нет, мы вместе поедем, — неуверенно сказала она. — Но ведь ты не хочешь быть режиссером, мне придется работать с кем-то.

— И я не могу быть рядом?

— Почему?… Просто тебе будет скучно и… Я не знаю — ты, наверно, начнешь вмешиваться, — вдруг обиженно и даже возмущенно сказал она. — Я хочу сама, понимаешь?

Он все понял. Иллюзии, угар, мечты… Что толку биться, как мотылек о лампу, она светит одинаково для всех.

— Я думал, нам хватит друг друга. И больше никто не будет нужен.

— Ну не сердись. Я гадкая, капризная.

Эдик резко повернул Алину к себе, прижался к ее губам, стискивая в объятиях.

— Всю ночь… — прошептал он сквозь поцелуи, — всю эту ночь ты будешь моей… пусть не всю жизнь… эту ночь… любовь моя… Алина…

— Я знаю, что она актриса вроде бы неплохая и все такое. Могу сказать честно, что про вас я тоже знаю и не хочу, чтобы меня убило молнией. Вы можете заставить нас… Конечно, я хотел бы посмотреть ее в роли, порепетировать с ней, но ведь она будет играть независимо от моего мнения? И в этом случае моя роль…

Эдик, опустив глаза к полу, слушал нервную и развязную речь Извицкого. Это был неплохой режиссер, сохранивший свой театр в смутное время. Эдик узнавал в этой речи столь знакомые ему интонации интеллигентского «протеста на коленях». Уступив уже в главном, режиссер пытался создать видимость несогласия, принуждения, позировал, изображая мученика. Все они такие, подумал Эдик, и я был таким еще недавно.

— Вы не все поняли, Михаил Ефимович, — прервал он Извицкого. — Да, Алина будет играть независимо от вашего мнения, но я не хочу, чтобы она играла долго. Это строго между нами. Я хочу, чтобы вы создали у нее впечатление, что она не годится для театра — опять-таки независимо от того, как она станет играть и что вы в действительности будете о ней думать.

— Вы были против ее решения вернуться в театр? — спросил Извицкий.

— Да. Я хочу, чтобы… Я не хочу, чтобы она была актрисой. Но она сама должна отказаться от этого замысла. Вовсе не надо говорить ей прямо, что она неудавшаяся, плохая актриса, — тем более что это не соответствует истине. Просто постарайтесь вести себя так, чтобы она подумала… чтобы она пришла к этому мнению. Вот и вся моя просьба. В общем, наши желания совпадают — вы ведь не хотите, чтобы это долго продолжалось, вы просто уступаете, можно сказать, силовому нажиму. Так что чем быстрее Алина бросит сцену, тем лучше для нас обоих.

— Хорошо, — сказал Извицкий. — Я дам ей две роли. Я могу ввести ее в «Чайку»…

— О черт, — сказал Эдик.

— Что?

— Она знает эту роль, мечтала о ней. Ладно, дайте ей возможность сыграть.

— Хорошо, ну а потом у нас в плане — премьера, а у меня как раз нет подходящей актрисы…

Он еще что-то бормотал, Эдик быстро кивал, нетерпеливо ожидая конца неприятного для него разговора, — ведь Алина была его актрисой, ему небеса подарили это чудо, но так ли, правильно ли распорядился он этим даром? Кто знает…

Алина уехала — и словно солнце погасло над замком на Дансинг-Хилл. Яхта уныло стояла на приколе, ожидая хозяйку. А Царь бродил по аллеям или сидел в гостиной, будто ожидая, что вот-вот раздастся серебристый смех, и она, его Царица, вновь войдет в эти двери. Возвращаться в свою спальню Эдик не хотел. Он чувствовал какую-то детскую обиду на Алину. Слезы подступали к глазам. Ведь ему казалось, что теперь он навсегда завоевал эту женщину, и это было главным достижением его жизни. Но на поверку выходит, что он занимает в ее жизни не самое значительное место.

Эдик вышел из замка. Дарби, сидевший в гостиной, вопросительно посмотрел на него — нужно ли сопровождать? — но Эдик жестом показал ему, что в этом нет необходимости. Ему было так тоскливо, что даже общество эфэла его раздражало. Он вспомнил, как в первый раз сблизился с Алиной — в театре, на сцене, после репетиции. Но не она была у него первой после изменения. Первой была та молодая прелестная девушка, только что окончившая школу, немного подвыпившая… Сколько свежести и гибкости было в ее теле, какая опьяняющая страсть… Разве с ней было хуже, чем с Алиной? Просто обладание примой было более престижным… а может быть… А может быть, к чертям эту капризную женщину и сделать Царицей девчонку, которая будет боготворить его? Эдик вдруг подумал, что не помнит даже имени той, что отдалась ему тогда в его кабинете и после ушла торопливо, не сказав ни слова. И с тех пор он не видел ее.

Эдик быстро шагал по тропинке к морю. Он уже слышал его шум, и, когда вышел на скалистый берег, море предстало во всем великолепии. Эдик смотрел на море с высоты пятидесяти футов, но оно восхищало и пугало своим природным, натуральным величием, своею мощью. И он, Царь Мира, чувствовал себя жалким и фальшивым на фоне этого странного моря, не боящегося однообразия своих просторов, равномерности прибоя, равнодушия, бесстрастности — всего того, что в человеке считалось бы унылым проявлением некрасивости, а в море было прекрасным, неповторимым, величавым.

Какой я Царь, подумалось Эдику, подлинные властелины — это море, небо, космос. Они вечны, несуетны… Кто-то назовет их неживыми, но что есть жизнь? Суетливая борьба за существование? Им она не нужна. Может быть, только они и живут по-настоящему, а мы лишь мечемся.

Эдик повернулся, но идти назад по той же тропинке не хотелось. Быстро пройдя вдоль берега, он увидел старую заросшую тропу и пошел по ней. Тропа свернула в сторону от замка, он заколебался было, но возвращаться не захотелось — он словно боялся дважды пройти по одной и той же дороге. Эдик шел очень быстро, но прошло минут семь, прежде чем тропинка вывела его на довольно широкую просеку. Выход на нее почти зарос, ему пришлось пробираться, раздвигая ветви и кустарники, но он видел просвет и шел к нему. Сама просека отделялась от леса канавой, Эдик ее не заметил, провалился в нее одной ногой и упал. И тут же, не успев подняться, услышал мерный звук. Он не успел понять, что это, потому что внезапно блеснула вспышка, ослепив его, потом послышался шум, как от падения тяжелого тела. Эдик инстинктивно отшатнулся, снова падая в канаву, услышал непонятный хрип и женский крик, поднялся и выбрался на просеку. В трех метрах от него лицом вниз лежала девушка. Легкая белая блузка, брюки, длинные волнистые рыжие волосы, тонкая шея и очень тонкие запястья — Эдик мельком заметил это, а потом перевел взгляд на что-то странное и испугавшее его. Он не сразу понял, что это, но, приглядевшись, определил, что это лежавшая на земле лошадь. Эфэл спустился ниже и следил за девушкой. Она слабо застонала, переворачиваясь на бок, Эдик остановил эфэла и, подойдя, стал на колено, протягивая девушке руку. Она вздрогнула, сказала что-то, потом попыталась быстро подняться, но тут же охнула и снова опустилась на землю.