Алина тем временем бродила по больничному коридору. В конце его был небольшой балкон. Уборщица оставила дверь открытой, и Алина вышла в больничной пижаме. Вид с балкона был куда лучше, чем из окна ее палаты: деревья росли близко, едва не касались перил, и с самого ближнего из них можно было даже при известной ловкости перелезть на балкон. Машины с этой стороны здания не ездили, да и больные с их неизменно унылой, словно предсмертной походкой здесь прохаживались редко. В соседнем корпусе, куда можно было попасть по переходу, временно размещался роддом — здание, в котором он был раньше, ремонтировалось, а вернее, сносилось из-за полной обветшалости. Мимо балкона шествовали мужички, ставшие или готовившиеся стать отцами. Алине вдруг пришла в голову озорная мысль — ей было скучно. Она расстегнула пижаму и обнажила плечи и руки. Потом раскинула руки в стороны, подставляя их солнечным лучам, и теперь пижама едва держалась, наполовину открыв высокую грудь. Алина запрокинула голову и закрыла глаза.

Первым остановился деловой лысоватый тридцатилетний гражданин с «дипломатом». Сначала он прошел мимо балкона, все выше задирая голову, но еще не смея остановиться, потом, воровато оглядевшись и убедившись, что никто его не видит, в том числе и Алина, он повернул к деревьям, прошел метров десять, отыскивая удобную позицию, и встал так, чтобы спрятаться за стволом, но видеть балкон. Второй гражданин не был столь сдержан и бдителен, он затормозил сразу и резко, едва увидев Алину. Даже не стал отходить в сторону — так и застыл разинув рот.

Потом подошли еще двое. Обходя застывшего гражданина, они тоже посмотрели вверх.

— О-па! — сказал один из них. Больше слов не нашлось. Спустя минут десять под балконом собрались уже полтора десятка человек — среди них и больные, и водители местного автотранспорта, и новоиспеченные отцы. Алина открыла глаза, с притворным удивлением уставилась на собравшихся, потом, наклонившись, оперлась на перила, отчего зрелище стало еще более соблазнительным. Мужики перегруппировались, занимая более удобные позиции. Алина насмешливо смотрела на них.

— Ну что там застыли? — сказала она звонким, смеющимся голосом. — Лезьте сюда.

Она думала, что это выведет их из ступора и вызовет словесную реакцию. Слушать пошлые шуточки ей не хотелось, и она намеревалась уйти. Меньше всего ждала Алина, что ее слова будут восприняты как руководство к действию. Один из мужиков подошел к дереву, ближайшему к балкону, примерился, но его оттеснил тот самый, лысоватый.

— Я первый пришел, — скороговоркой сказал он, поставил «дипломат» на землю, подпрыгнул с неожиданной легкостью и начал карабкаться по веткам. За ним последовали еще двое, а один, щуплый молодой очкарик с букетом цветов, посчитавший себя умнее других, решил воспользоваться водосточной трубой и опередить конкурентов. Букет он при этом зажал в зубах.

— Эй, вы куда полезли? — раздался зычный голос.

Это кричал котельщик, который летом ремонтировал оборудование и заодно ухаживал за зелеными насаждениями. Посягательство на дерево он расценил как личное оскорбление. Голос его произвел не меньший эффект, чем чары Алины. Очкарик испуганно повернулся на крик, нога его соскользнула с хрупкого кронштейна, конструкция не выдержала тяжести, и очкарик рухнул вниз, вместе с полутораметровым куском трубы.

— Девушка, вы что там делаете? Уйдите с балкона! — продолжал орать котельщик.

Алина весело хохотала, наблюдая, как прорвавшийся вперед лысоватый гражданин яростно отпихивает ногой догоняющего конкурента. Но и ей стало не до смеха, когда лысоватый начал на четвереньках продвигаться по довольно тонкой ветке, почти нависавшей над балконом.

— Эй, хватит! — испуганно крикнула Алина. — Вы что, с ума сошли?

Мужик остановился и глупо улыбался.

— Хватит, слезайте, — строго сказала Алина.

— А я… не могу, — сказал лысоватый, попытался развернуться на ветке, сорвался и повис на ней, держась обеими | руками.

Ветка наклонилась, и до земли оставалось метра полтора. Алина насмешливо взглянула на лысоватого и ушла с балкона. Он тоскливо смотрел вверх, как жирный кот, карабкавшийся за птичкой, упорхнувшей в последний момент.

— Давай прыгай, урод! — злобно сказал котельщик. Лысоватый не решался. Котельщик подошел и, схватив его за ногу, дернул вниз. Очутившись на земле, лысоватый внезапно двинул локтем котельщика, подбежал к своему «дипломату», поднял его и быстро засеменил к корпусу роддома.

— И вы тоже слезайте, — мрачно сказал котельщик сидевшим на дереве мужикам.

Очкарик, поднявшись, пытался привести в божеский вид пострадавшую одежду. Брюки его стали серыми от пыли, а на рубашке появились бурые пятна. Выражение его лица было трагическим — он представлял себе, как будет объясняться с супругой. По-видимому, очкарик пришел забирать ее из роддома. Наваждение кончилось. Все разошлись, недоумевая, что это на них нашло.

— Я полковник Ващенко из Федеральной службы безопасности, это подполковник Сергунин из Министерства внутренних дел. Садитесь.

Ващенко откинулся на спинку стула, пристально глядя на Калинина. Тот сел напротив него. Сергунин пристроился у торца стола.

— В ходе допроса будет вестись звукозапись. Я полагаю, очень скоро вам будет предъявлено официальное обвинение. Но пока давайте просто поговорим о том, что случилось в ночь с понедельника на вторник. Начнем с вечера понедельника. Итак, вы намерены были встретиться с Ворониной?

— Да, обычно она приходила ко мне в понедельник. Но в тот вечер мы договорились, что я приду в театр.

— Вы были в близких отношениях?

— Да.

— Почему вы решили встретиться в театре?

— У труппы была внеочередная репетиция, обычно в понедельник у всех выходной. Было уже поздно, я и решил зайти за Алиной.

— Что произошло в театре?

— Я посмотрел репетицию. Потом, когда она уже заканчивалась, я ушел в гримерную, она должна была туда прийти. Мы встретились, поговорили.

— Сколько продолжался ваш разговор?

— Минут десять, не больше.

— Его содержание?

— Алина сказала, что нам нужно расстаться. Что у нее сейчас много работы и прочее…

— Что прочее?

— Не знаю, я точно не помню.

— Не помните последний и такой важный разговор с дорогой для вас женщиной? — с иронией спросил Ващенко, и эта интонация задала тон всему последующему разговору.

Калинин понял, что сидящий напротив человек настроен если не враждебно, то с явным недоверием к нему, и поэтому надo следить за своим языком и не болтать лишнего. Ващенко же решил, что расколоть Калинина будет гораздо проще, чем Клюкина. Если они действительно были в сговоре, то, несомненно, Клюкин ходил в вожаках.

— Не помню точно, — повторил Калинин. — Алина сказала, что у нее много работы и нам пока лучше расстаться.

— Понятно. И что вы ей ответили?

— Ничего. Что можно сказать, если женщина хочет уйти? Сказал «ладно» и ушел.

— Так просто? И вы не ссорились, не ругались, не кричали?

— Нет.

— Вы на удивление хладнокровный человек.

Ващенко закурил сигарету, протянул пачку Сергею, тот отрицательно покачал головой.

— Что вы замолчали?

— А вы не спрашивали.

— А, понятно. Еще раз спрашиваю. Вы не ссорились с Ворониной, хотя она, грубо говоря, решила вас, так сказать, турнуть?

— Лучше не говорить грубо, если нет необходимости, — спокойно заметил Сергей, хотя перед этим стиснул зубы.

Сергунин заметил это. Впрочем, с первых фраз и взятой полковником интонации он сделал вывод, что партнер (и что хуже всего — начальник) ему достался никудышный. Конечно, он неглуп, но самомнения в нем больше, чем ума. Сам Сергунин ни с кем бы не говорил в таком тоне — ни с потенциальным убийцей, решившим скрыть свое преступление, ни тем более с человеком, в приступе гнева ударившим любимую женщину.

— Отвечайте на вопрос, — резко сказал Ващенко.

— А разве я не имею права не отвечать? — уже спокойно осведомился Калинин.