Когда скрипнула дверь, он даже не обернулся, хотя знал, что войти к Царице без предупреждения мог только один человек.

— Ну ладно, — тихо сказала Алина, отстраняя его, — хватит, не надо.

И только теперь Сергей повернулся к двери. Прислонившись к стене, бледный, растерянный, Эдик смотрел не на него, а на Алину. Губы его вздрогнули, словно он хотел что-то сказать, но он сдержался и вышел из номера.

— Зачем мы все это?… Господи, он же убьет тебя. Помнишь, после того, как меня… меня изнасиловали, он сказал, что настроит этого эфэла так, чтобы только он мог со мной. Я тогда так растерялась, я не знала даже, что сказать… я расхохоталась ему в лицо… он даже побледнел. Конечно, он, может, и не стал бы этого делать — из гордости, но так превращать супругу в верную — это же смешно и унизительно, правда?

— Да черт с ним, — сказал Сергей, — пусть бы эта тварь, — он кивнул на эфэла, — меня прикончила: все равно без тебя не жизнь.

Алина медленно поправила подушки, потом легла на спину, закинула руки за голову и посмотрела на Сергея. Вновь она попыталась придать часть прежнего лукавства своему взгляду, но получилось это плохо. Она была здорово пьяна, но и подавлена чем-то, и алкоголь не мог заглушить это состояние. Сергей понимал, что это просто минутная слабость, что Алина не о нем сейчас думает, а о чем-то своем, но разве мог он уйти от нее? Это было выше его сил. Сергей лег рядом, опираясь на локоть и глядя ей в глаза, медленно расстегнул пуговицы на халате, обнажая ее грудь. Страсть и нежность разрывали его душу, придавая движениям ту медленную, чреватую взрывом силу, которая так нравится женщинам.

А потом он просто сидел рядом с ней и смотрел так, словно видел ее в последний раз и словно им предстояла разлука надолго, навечно.

— Если бы ты знал, Сережа, как я запуталась. Может быть, только в твоей любви я уверена… если, конечно, ты еще меня любишь.

— Да, — сказал Сергей.

— А все остальное — я не знаю… У меня теперь больше нет ничего… Эдик… мне так трудно с ним. Может быть, он тоже любит меня, но иногда мне кажется, что он какой-то искусственный человек… и я тоже, но… Он весь на нервах, будто подсоединен к какой-то электростанции. Я от него устаю… Он из кожи вон лезет, ему кажется, что я его люблю, когда он супермен и все такое… что за чушь… Я уже сама не знаю, люблю я его или нет… Прости, что я тебе все это говорю, но у меня никого ближе нет. Другие… Сергунин тот же, Алексей…

— Алексей? Он… тоже?

— Да, наверно… Он так ненавидит Сергунина за то, что тот меня охраняет. Они… не знаю, как тебе объяснить… Как будто это в них подсознательно, независимо от их воли…

— Любишь всегда не по своей воле, — улыбнулся Сергей.

— Да, но… это как будто навязано извне, словно они под гипнозом. Ведь ты меня любил и когда я была обыкновенной женщиной.

— Ты никогда не была обыкновенной.

— Да ну тебя… я имею в виду — до этого зеркала…

— Не знаю, я не заметил в тебе каких-то изменений. В Эдике — да, а в тебе нет. Да любой бы в тебя влюбился, как только увидел, это неизбежно, — горячо сказал Сергей. — Ты такая же. Может быть, ты можешь гипнотизировать зрителей, но это просто тяга, их собственная тяга к какому-то наркотическому состоянию, забвению. А для меня ты просто женщина, которую я люблю и, наверно, буду любить всю жизнь. Никто не сможет вытеснить тебя из моей души… Я просто не представляю этого.

— Вот видишь, а я не могу так сказать ни про Эдика, ни про тебя… Прости меня, я сама не знаю… Не сердись, все так изменчиво…

Голос ее так волшебно вибрировал, что Сергей задыхался, словно играли на струнах, натянутых на его сердце.

— Может быть, мы будем вместе… не обижайся. Это, конечно, тебя коробит, но я говорю то, что думаю… Даже скорее то, что чувствую… Не сердись на меня, Сережа…

Если бы я мог, подумал он, если б я мог оттолкнуть ее, хлопнуть дверью, уйти навсегда. Но мне кажется, что если я это сделаю сегодня, то завтра утром просто возьму первую попавшуюся веревку и повешусь. Потому что жизнь лишится смысла, жить будет невыносимо, больно, незачем…

— Ваше величество, разговор есть, — полушутливо сказал Илья в трубку и услышал равнодушное: «Заходи».

Эдик полулежал на кровати с большим бокалом виски. Бутылка стояла на тумбочке.

— Выпьешь? — спросил Царь.

— Давай.

— Никак не опьянею, — сказал Эдик, когда Илья сел напротив и сделал большой глоток из своего бокала.

— Есть необходимость? — осведомился Илья. Эдик кивнул.

— А что случилось?

Эдик неопределенно махнул рукой.

— Лучше ты говори, — сказал он.

— Я почему зашел — документ опубликовали, выступление Папы Римского.

— Ну и что там?

— Осуждает он тебя.

— Да неужели?

— Прочитать?

— Лучше перескажи коротко, своими словами.

— Ну, смысл такой: мол, человек наделен недюжинными способностями, но использует их неправильно. Мог бы стать одним из самых уважаемых людей, а вместо этого — суетные затеи и прочее. Губит свой дар вместо того, чтобы использовать его во благо. Опасен для мира, для его стабильности и благополучия. Нарушает мировой порядок. Вот в таком духе. Ну тут не только про тебя, а про тех, кто потакает, про средства массовой информации, политиков, — ну, в общем, суть ясна.

— Мораль, значит, решил почитать? Ну и что?

— Просто как-то на меня это подействовало. Понимаешь, может, мы действительно не так себя ведем?

— Мы — это кто?

— Ну ты, в первую очередь.

— А, понятно. Ну и в чем же неправильность? — Эдик залпом выпил половину бокала и снова налил себе до краев.

Илья понимал, что разговор принимает нежелательный оборот. Если бы он знал, что случилось перед тем, как он вошел к Эдику, он бы не стал даже затрагивать такую тему. Но теперь отступать было поздно, и все же он надеялся, что сможет изложить свою точку зрения.

— Ну как-то все непоследовательно, неконструктивно, непредсказуемо. Никто не знает, чего от тебя ожидать, и многие боятся. Понимаешь, все ведь стремятся к какой-то опоре — государство, нация, партия, сословие, ну что-нибудь к чему-то прилепится. А иначе зависаешь в пустоте.

— Правильно, — сказал Эдик, потом добавил с усмешкой:- Я человек космоса.

— У тебя все шуточки. А нам надо жить в этом мире, как-то соблюдать его законы, как-то войти в его структуры и прочее, ну то есть ты должен быть официально включен в мировой процесс, так сказать… А иначе. — Илья тут взглянул на Эдика и смешался, скомкал окончание сбивчивой речи. — Нездоровые настроения. А тут еще Папа… его голос — авторитетный… вообще-то…

Илья опять поднял глаза. Эдик смотрел на него каким-то странным, одновременно злобным и насмешливым взглядом.

— Мало нам одного Папы, еще и ты решил по-отечески пожурить зарвавшегося Царя.

— Да нет, Эдик, ты не понял…

— Это ты не понял! — Эдик поднялся на кровати. — И не надо меня Эдиком называть. Это для Алины я Эдик… был. А для тебя и других я — ваше величество, а если нет посторонних, то Эдуард Артемьевич. Вот так. Значит, тебе захотелось конструктивности? Этот римский шарлатан, возомнивший себя наместником Бога, что-то там вякнул, остальные шарлатаны, которые думают, что они правят миром, подхватили. А провинциальный ниишник и провинциальный драмодел Илюша решил Царя поучить. Наставник хренов. А теперь слушай меня. Я никогда не был и не буду надутым политиканом. И прокаженных всяких и прочий сброд не буду согревать своим дыханием, как Христос. Я не из этой когорты! Усвой это раз и навсегда! Толпу ублажать я не намерен! Я хотел любить и дать немного счастья любимым людям. Всё. Ничего больше. А они решили, что… да хрен с ними. Но шута из меня делать нельзя. Шут — вот он, смотри! — Эдик ткнул на экран. Шла прямая трансляция Си-эн-эн о визите Папы Римского в Лондон. Понтифик закончил свое выступление и шествовал к автомобилю. Эдик сосредоточенно уставился на экран, чуть раскачиваясь. Илья переводил взгляд с экрана на Эдика, и у него появилось предчувствие, что Царь что-то затевает. Но вмешиваться он уже не осмеливался. «Провинциальный ниишник и драмодел», — звучало у него в мозгу. Он отхлебнул еще виски. Жар от резкой обиды и от спиртного ударил в голову, и Илья тоже сидел и молча смотрел на экран. Папа Римский сел в машину, дверцу захлопнули. И тут началось… Эфэлов было четверо, они подожгли четырьмя молниями все колеса. Бронированный тяжелый автомобиль, изготовленный по спецзаказу, не боялся ни пуль, ни даже гранат, но против молний защита не была предусмотрена.